Наверное одно из последних наших с ними сражений, которое могло хоть что-то значить. Последнее перед началом их Владычества, как бы трагично это ни звучало. То, что я вижу, что делаю и в чем участвую, больше всего напоминает рядовой шутер эпохи всеобщей увлеченности компьютерными играми. Все, что я помню, это бесконечные полутемные коридоры, залы, комнаты, переходы. В любом уголке этого запыленного уголка вселенной можно найти оружие, патроны, трупы… и, что немного приободряет, не только человеческие. Хотя приободряет – сильно сказано, скорее тешит гордость или навевает смутную надежду на то, что гибнем не только мы, это кому что ближе. А эти трупы… У них серо-зеленая грубая кожа со складками, небольшие рожки, напоминающие шутовской колпак; они довольно высокие и сильные. Чем-то они мне напоминают монголоров из «Пятого Элемента», только эти хитрее, а потому кажется, что коварнее. Особенность их физиологии состоит в том, что если стрелять в живот, оттуда тут же покажется что-то наподобие Чужого, разве что размером поменьше, этакое склизкое и невероятно шустрое орудие убийства с острейшими животными инстинктами. Эти твари готовы убить всё и всех, за исключением, разумеется, своих… хозяев? носителей? родителей? Я до сих пор не знаю, а тогда и не приходило в голову задуматься. Они, пришельцы, с легкостью могут принимать человеческий облик, разговаривать на нашем языке, ничем от нас внешне не отличаться, однако драться они предпочитают в своем истинном обличье. Объясняется ли это желанием выиграть сражение честно, или же человеческий облик сбивал бы с толку мелких паразитов, я тоже не знаю. Смешно сказать, но я и правда слишком мало их понимаю, чтобы достоверно описывать их жизнь. Хорошо, что моя цель не в этом, не так ли? Вот три пришельца побежали вниз по лестнице в компании своих окровавленных пока ещё их кровью мелких паразитов. Я судорожно прижимаюсь к колонне – мне повезло: они слишком увлечены кем-то внизу, чтобы меня заметить, да и колонна попалась широкая, пока ещё ничем не разбитая. Несмотря на шанс завалить всех троих со спины, мне почему-то совсем не хочется следовать за ними. Инстинкт самосохранения, предчувствие или банальный страх? Задумываясь об этом теперь, не могу найти ответа и на этот вопрос. Я приняла бы вариант со страхом, если бы была уверена, что спуститься к своим вниз было страшнее, чем бродить по залам на этом этаже в одиночку. А полной уверенности в этом у меня нет. Не задерживаясь в этом зале, ухожу в другой. Ловлю себя на мысли, что не могу рассуждать здраво, а тем более претворять свои мысли в жизнь. А все потому, что я наверно тогда ещё не привыкла ко всему этому. Уже тогда за оружие брались, если находили таковое, все, кто ещё не был напуган настолько, чтобы не делать ничего. И я, кажется, просто оказалась одной из них. Соответственно, там сражение превращалось в резню, в попытку выжить, а жизнь легко не дается. То оружие, что я держу в руке, а я даже не знаю, как оно называется, я нашла на полке в коридоре просто когда пробегала мимо. Мне уже приходилось пускать его в ход, и я так же, как и все, убивала их, как и они нас. С той только разницей, что они хорошо подготовились к нападению, а мы… у нас подкачали технологии, а потому теперь каждый выживал сам по себе, ни на кого не рассчитывая. И это было абсолютно верно - помощи просто неоткуда было прийти. Миновав темный коридор, попадаю в просторный и ещё совсем недавно красивый зал. Почему там было так много залов? Потому что это был огромной особняк, снаружи отделанный под богатый дворец из какой-нибудь восточной сказки, а внутри представлявший собой умелое сочетание домашнего уюта, смелых дизайнерских решений и весомых финансовых вложений. Жила ли я там или приходила в гости? Кто знает.. Тем не менее, теперь он напоминал грандиозные развалины: мусор, обломки стен и мебели, разбросанные вещи, пыль… Он кажется мне абсолютно пустым, а потому ещё более зловещим. Не понимаю, где все персонажи этой драмы. Крики, рычание, гулкие удары все ещё накрывают меня ставшей ещё тогда привычной звуковой волной, однако комнаты пусты. И эта и следующая за ней. Это пугает ещё больше, добавляя в картину незавершенности, тайны, непонимания. Зачем-то перезаряжаю оружие – патроны к нему мне попались в библиотеке, на полке с толстыми фолиантами, наверняка хранившими в себе мудрость ушедших поколений. Пара патронов падает на толстый ковер с мохнатым длинным ворсом. Рядом валяется детская игрушка… Я бегу дальше, едва заметив ее боковым зрением – не хватает ни времени, ни нервов чтобы подолгу оставаться на одном месте. Страх медленно куда-то отступает, услужливо уступая место какому-то болезненному холоду, который тут же заполняет мое сознание, напоминая легкое безумие. Но я стараюсь не думать об этом. Ход мыслей прерывает открывшаяся картина: улица. Я даже не заметила, как попала сюда – входной двери не осталось совсем. Идеально подстриженный газон красиво обрамляет желтые, наверно песочные дорожки, впереди широкая круглая арка, ведущая в следующий дворик этого роскошного дворца, только не слышно пения птиц, да и солнце скрыто за тяжелыми серыми тучами, лениво волочащимися по угрюмому свинцовому небу. Странно, оно уже знает? На пороге я останавливаюсь на какое-то время. Здесь почти ничего не слышно, почти никого нет. Отдельные люди мелькают то тут то там, кажется, изредка переговариваются о чем-то, куда-то бегут, размахивая оружием. Из всего этого мельтешащего пейзажа моё сознание выхватывает подругу. Лара… Она бежит ко мне, тащит за руку ревущую дочку лет 8. Я так давно знаю ее, чуть ли не со школы. Кажется, мы даже в этом самом особняке оказались втроем, а девочке так нравилось бегать по этим вот дорожкам… Я уже делаю пару шагов к ним навстречу, но тут что-то взрывается где-то внутри здания на верхнем этаже, девочка вскрикивает, вырывает руку и бежит прочь от матери куда-то под арку. Лара в ужасе разворачивается, бросая все, что несла в руках: «Тина!» - слышу я ее перекрывающий в моем сознании все остальные звуки крик. И тут же понимаю, что кричу и сама, но это абсолютно неважно. Я не могу бросить их одних. Лара уже бежит вслед за дочерью. Я спешу вслед за ними, хоть и с заметным отставанием – они были слишком далеко. Задерживаюсь лишь на мгновение – подобрать то, что уронила Лара. Уже сложив все это в карман, на бегу краем сознания осознаю, что это сотовый, фотоаппарат, какие-то карточки. Лара была в черном, а может, просто в чем-то темном. Помню только, что ее фигурка до рези в глазах отчетливо контрастирует с болезненными сумерками улицы. Это был последний раз, когда я их видела. Но ведь жизнь ещё не закончена, верно? Помню мысль, что посетила меня тогда – я очень хотела вернуть эти вещи. И очень боялась того, что мне придется сделать их своими. Вот и арка осталась позади, я остановилась на входе в соседний дворик. Никого. Ни Лары с дочкой, ни пришельцев, ни людей. Пусто. Тихо. Холодный ветер до мурашек пробирает разгоряченную кожу. Тихонько подбираюсь к большим стеклянным окнам. На втором этаже группа пришельцев стоит спиной к окну, кажется, о чем-то переговариваясь. Теперь они в шлемах, и я не понимаю, почему. Сражались они без них… Слышу разговор, явно их разговор, но почему-то на человеческом языке, я отчетливо понимаю все, что они говорят. А говорят…речь идет о каком-то газе, насколько мне кажется, снотворном. Кто-то совершенно хладнокровно рассуждает о том, сколько капсул им нужно на этот район. С ужасающей пустотой в голове прислоняюсь к широкой каменной плите лицом к той самой круглой арке, перевожу дыхание. Не успеваю ещё ни о чем задуматься, как весь дом вместе с двориками и газонами накрывает облако нежно-розового газа, который почти сразу исчезает. Я даже не чувствую его прикосновения, хотя смутно догадываюсь, что точно надышалась им вволю. Вдруг справа от меня открываются огромные ворота, и через них на двор не спеша заходит толпа народа. Вокруг, по периметру, пришельцы в шлемах, почему-то напоминающих мне голову египетского Анубиса, и с копьями. Только острие у этих копий больше напоминает веер. Этакий прямоугольник, который чуть-чуть потянули за уголки, немного неправильной формы, зато теперь с более плавными очертаниями. По опыту знаю, что вещь эта необычайно острая и режет если не все, то очень и очень многое. Странность пришельцев, с которой я тогда столкнулась впервые: некоторые из них все-таки стали выглядеть как люди, обычные люди, разговаривающие на обычном человеческом языке. Разве что одежду предпочитали не вполне стандартную, щеголяя в одеждах жителей древнего Египта. Приэтом часть из них, выполняющая исключительно роль охранников, выглядит нормально, по-своему. Непосредственно толпу составляют люди. Одни просто обезумели от страха. Они ничего не видят, не хотят слышать и понимать. Таких сгоняют в одну сторону. Их или убьют или отправят на паштет – так, по крайней мере, считали люди, с которыми мне доводилось обсуждать пришельцев. Остальные… к остальным приглядывались такие же странновато одетые пришельцы. Не могу сказать, сколько времени прошло с тех пор, как выпустили газ, знаю только, что не могу пошевелиться. Не знаю, насколько газ оказался снотворным, но парализующий эффект его я оценила намного выше. И тут от толпы отделились двое. Кажется, переговариваясь о чем-то, они не торопясь, шагом флегматичных победителей, подходили все ближе. И вот тут мне стало по-настоящему страшно. Потому что они шли ко мне. А оружие послушно болталось где-то внизу, в руке, которая не могла двигаться. Мне оставалось только смотреть неподвижными зрачками, чем я и занималась. Вот они и остановились, мужчина и женщина, придирчиво меня осматривают, как товар на рынке. Вдруг совсем радом мелькнуло что-то острое – я видела, как это проделывали с другими – мне разрезали живот. Я не чувствую боли, не чувствую даже крови, которая теперь широким потоком разливается по ногам, размазывается по плите, стекает на землю… А я не могу даже опустить голову, чтобы увидеть, в то время как они высматривают что-то. В какой-то момент они обращаются ко мне: «Ну что, сделать из тебя что ли паштет?» - небрежный, сухой вопрос. Но мне так все равно, я так хочу жить…и вдруг осознаю, что могу говорить: «Может быть, я лучше послужу вам чем-нибудь?» - последняя соломинка, за которую хватаются, падая в пропасть. Женщина все ещё приглядывается ко мне, мгновение спустя она, однако, взмахивает своим «копьем», там же, где и мужчина прежде, но теперь затягивая рану. Одновременно с этим я получаю способность двигаться. Тут же отлепляюсь от стены; оружия в руках уже нет, хотя теперь оно меня совершенно не волнует – я инстинктивно хватаюсь за живот, наверное подсознательно ожидая наткнуться на глубокую рану, но не чувствую ничего, кроме собственной свежей крови на одежде. Пришельцы дают мне пару секунд на осмысление, после чего медленным прогулочным шагом возвращаются к толпе. Я понимаю, что они всего лишь дали мне шанс. И я очень хочу его использовать, а потому догоняю их и теперь уже иду следом за хозяйкой – той женщиной. Никто не говорил мне про это, но очевидность пугает. Теперь мне яснее видно, что происходит с толпой: такой же отсев. Кто-то отправляется в партию «бракованных», кому-то везет чуть больше. Хотя…назвать ли это везением? Через какое-то время заходим в большой зал. Темно и вокруг эти пришельцы с такими же запуганными теперь уже рабами, как и я. Нам предстоит выбор: либо впустить хозяина в свое сознание и получить полную свободу передвижения, либо же ограничиваться какими-то областями, оставаясь единоличным владельцем своей черепушки. Теперь даже не знаю, что бы делала, если бы выбрала первый вариант, но страх, видимо, не до конца поглотил мой разум, я не побоялась рискнуть попросить остаться собой. До сих пор не могу понять, зачем они дали нам выбрать. Но факт остается фактом…
Не могу сказать точно, сколько прошло времени с тех пор. Мы живем в громадном бункере, который кажется бесконечным целым миром. Под землей это или на поверхности, я до сих пор не знаю. Но хочется верить, что ещё на Земле. Мы все в это верим. Потому что надежда без фактов и называется Верой. Свет здесь исключительно электрический, а правила предельно жесткие. За относительно серьезную провинность зачастую лишают жизни. Но мы, те, кто ещё жив, уже приспособились к этому. Мы, как и хозяева, носим такую одежду, которая им нравится. Что-то вроде египетских одежд, только попроще, чем у хозяев. Хотя тут все тоже разнится: чем выше по иерархии твой хозяин, тем красивее на тебе одежда. Наверно это их своего рода хобби – красоваться друг перед другом рабами, как дети хвалятся нарядами кукол. Мне повезло. Моя хозяйка оказалась далеко не последней в иерархии тех, кого мы теперь не называем больше пришельцами. Они зачем-то выглядят как люли, но и они и мы всегда отличаем Их от Нас, причем не только по одежде. По какому-то шестому чувству, которое вырабатывается постепенно, со временем. Я нарядно одета, ареал моего обитания совместно с передвижением достаточно широк, даже мужчины-хозяева не имеют права меня унижать, хотя не унижали ещё ни разу. Были строгие приказы, были наказания, но не унижения. Мужчинам и вовсе запрещалось развлекаться с нами. Мотивировалось ли это ревностью или же они боялись массовых беременностей, остается неясным. Все чаще мне кажется, что у них на всех нас весьма и весьма долгосрочные планы, как будто все это часть какого-то глобального, ужасного плана, который нам не разрешается постичь. Недаром иногда они смотрят на нас с каким-то затаенным огоньком в глазах, все, и моя хозяйка и остальные, словно играют с нами, как с ручными зверьками, которые ещё не знают, что их дрессируют для чего-то большего. И тогда становится действительно страшно. От безысходности, неизвестности, банального одиночества… Нам даже некуда сбежать, по сути у нас больше нет дома. Правда, думать об этом некогда, время заполнено распоряжениями хозяев. И это, кажется, всех устраивает. Однако я все же не теряю надежды когда-нибудь узнать-таки этот их план. Пока это максимум из того, на что я способна. Замахиваться на большее, даже в мыслях, мне не хватает духу. Мне слишком страшно. И вот сегодня. Их привели как всегда в определенное время, в определенное место. Четверо ребят, четверо кураторов. Они организовали здесь что-то вроде школы для новеньких рабов. Это особая часть бункера, где в каждом классе им промывают мозг. Объясняют правила, демонстрируют наказания. Некоторые этого не переживают. В этот раз среди новеньких была и моя старая подруга. Не Лара, другая. У нее ещё не было дочки, и я вдруг подумала, а будет ли. Это Ки, ещё одна подруга детства. Я смотрела на нее как на призрак какой-то другой, ушедшей жизни. Она знала одного парня из той же группы новеньких. Наверное он из ее новой школы, из той, в которую она перешла, - подумалось мне. Я бы усмехнулась своей же мысли, но со временем мы отучались смеяться. Мы даже улыбались редко. Разве что при хозяевах послушно растягивали рот, занимая их разговором, когда им того хотелось. Новички же были пока более живые, чем мы. Они о чем-то перешептывались с тем парнем, озирались вокруг. Мне даже показалось, она меня не узнала. А узнав, отвела взгляд. Неужто я стала ей настолько противна? Или противно было осознание того, что она сама без минуты такая же рабыня? Их нормальная одежда, их совершенно человеческий страх и любопытство вносили какую-то жизнь в эту угрюмую пещеру. И мысли об этом перекрыла другая: «Надо же, они ещё не всю планету захватили». От этого стало ещё грустнее. Я становлюсь похожа на них, хозяев, начинаю думать, как они. Но я так не хочу этого. Это было буквально десять минут назад, а кажется, будто прошла целая вечность. Мы стояли там с ними – старшие рабы, кураторы, стояли и ждали перед дверью в класс. Я, пара ребят с другого потока (одно из сложных разделений хозяев по иерархии, которое мы между собой называли просто потоком) и ты, а я ведь даже не знаю твоего имени. Помню, мы виделись с тобой где-то, давно, в Той жизни, когда ещё не пришли они, мы даже разговаривали с тобой, я уже не помню о чем, но это ведь точно было. И ты это помнишь, так же, как и я. А не всегда помнишь об этом, потому что сложно помнить то, что глубоко ранит. Я знаю. Я тоже думаю о тебе не всегда. Но я всегда тебя помню, как помню Ту жизнь, до этой. Ты из моего потока и мы довольно часто видимся. Ты – раб знакомого моей хозяйки, тебя тоже красиво одевают, тобой тоже хвастаются. Жаль, что нам обоим это безразлично. Как и всем рабам, которые бродят тут и там несмышлеными зверушками, разодетыми в цветные костюмчики. Ты курируешь кого-то, как и я, поэтому сейчас ты здесь. Жаль, что Ки с другом – будущие подопечные тех двух ребят из другого потока, наши стоят рядом. Новички, однако, притихли. Они становились все бледнее, стали озираться по сторонам, недоверчиво поглядывать на нас… Все правильно. «К кому они?» - мне вдруг захотелось это знать. И я даже не заметила, как спросила это вслух. Один из ребят как будто проснулся: «К Луи», - он покосился на дверь в класс, которая вот-вот должна открыться. Второй из них вроде бы даже обрадовался беседе: «Да, вроде бы к нему», - и со знанием дела покачал головой. Даже ты внес свою лепту: «К Луи хорошо, он ничего так». Даже я удивилась. Это одна из самых длинных фраз, что мне доводилось от тебя слышать. Ты, конечно, имел в виду, что он не так сильно, как некоторые разъедает мозг, да и шансы на выживание после его «уроков» малость повыше. Ты понял, что она моя подруга? Как? По взгляду? Ты наблюдаешь за мной? Хотя к чему это, здесь все друг за другом наблюдают. Нам так хочется сделать вид, что мы не видим в этом бункере никого, кроме людей, как было раньше… «Хорошо», - я кивнула, невольно подводя итог беседе. Почему-то разговоры тут долго не тянутся. И вот дверь наконец-то открывается. Ки с другом с чего-то начинают смеяться, мгновенно приковывая к себе встревоженные взгляды кураторов, мой взгляд. Нельзя. Только не на первом уроке. Они этого не прощают. Мотивируя либо тем, что смех нервный и раб склонен к психопатии, либо тем, что их правила не воспринимаются всерьез, они просто выбрасывают ненужных людей. Я не хочу этого, никто не хочет этого. Кураторы или новички, мы все люди. Как хорошо, что пока мы это понимаем. Я смотрю на них и не могу оторваться. Спокойно. Контроль эмоций. Полный и абсолютный. Мы кураторы, мы непредвзятые проводники… «Хватит!» - я не заметила, как оказалась прямо перед ними. Я не орала, но все слышали, все видели. Это моя ошибка. Так нельзя, - «Так нельзя! Здесь все по-настоящему или вы до сих пор не понимаете?!» Они испуганно посмотрели на меня. Лучше я сейчас чем Луи на уроке. Я, кажется, тяжело дышала. Ки кивнула. И они пошли внутрь вслед за остальными новичками. Надеюсь, они поняли. Только не на первом уроке. Вот и кто-то из рабов, я слышала, рассказывал, как кто-то в шутку назвал хозяина идиотом. Того раба больше не видели. Хозяева не понимали шуток, не допускали их по отношению к себе. И никогда их не прощали.
А что сейчас? Те парни ушли дожидаться конца урока у хозяев, новички в классе, а мы с тобой ждем своих подопечных здесь же, в коридоре, у стола с парой стульев на толстом ковре. Ты сидишь на стуле, а я стою сбоку на коленях. Я обнимаю тебя, прижимаясь щекой к твоим коленям, закрыв глаза, вспоминаю много-много всего с самого начала этой жизни. Ты нежно гладишь меня по голове, и я почти физически ощущаю твой теплый взгляд. Я не знаю, сколько прошло времени, не знаю, долго ли ещё продлится урок. Да это и неважно. Воспоминания добираются до сегодняшнего дня, до этой самой минуты, и я открываю глаза. Вижу, как ты перебираешь в руках мою челку. Она такая же серебристо голубая, как тот цвет далеких, холодных звезд, который мне так нравился в Той жизни, жизни до них. Такого же цвета волосы и у тебя. Ещё одна забава хозяев. Наверное наши мыслят в одном направлении. Хотя это тоже не имеет никакого значения. Я не смотрю на тебя, и это тебя нисколько не волнует. Ты, кажется, рад, что я рядом, что я здесь, с тобой. Вокруг, по коридору, лестницам, везде бродят толпы рабов, хозяев, охранников-пришельцев, помахивающих рожками в полутьме зала, и им всем нет до нас никакого дела. И это просто прекрасно. Это лучшее что может быть нам дано. Мы уже не с ними, нас нет в этом зале. Наш мир заканчивается этим ковром, зато он только наш, а ковер человеческий. Я сильнее обнимаю тебя, а ты осторожно смахиваешь что-то с уголка моего глаза. Я ещё умею плакать? И как ты увидел эту слезинку? Из всего того не имеющего никакого значения в этом мире действительно важно только одно. То, что рядом с тобой, я чувствую себя свободной. А здесь это приравнивается к самой высшей любви. А ты думаешь точно так же, как и я. И это, возможно, ещё более важно.