Это цитата сообщения Оригинальное сообщение

Два часа за полночь.
Мокрый, и поэтому глянцевый, асфальт. Заблудившийся москвич уныло катит по мостовой. Что он ищет? Наверное, свою Москву...
Старая часть города: провисшие от времени балконы на старых, давно не реставрированных двухэтажках. На крышах в мшистом шифере - маленькие как бы домики, чердачные кокошники. Резиденции городских карлсонов. Взять крупным планом один из таких домов: розоватый в свете фонаря, оштукатуренный, с двумя колоннами у дверей. Особнячком стоит у перекрёстка. Над входом цифра 1811. Дата постройки. Почти двести лет прошло, чёрт возьми... А что изменилось? На крыше торчит антенна кабельного телевидения, в окнах стеклопакеты. Вот и всё!
Луна запуталась между десятками длиннющих пальцев лысого клёна. Он смотрится, этот клён, как коренастый старичок с медалькой на груди. С медалькой, допустим, за отвагу.
Провода трамвайных линий и вросшие в асфальт рельсы - как два неразлучных спутника друг друга. Линия проводов - 2 дорожки рельс. Возможно, всё могло бы быть иначе, если бы по мостовой ездили троллейбусы.
Город набегался за день, запыхался совсем, устал. Не нужно никакого димедрола - он и так сладенько спит, изредка грохоча бутылками в подворотне, там, где круглосуточный магазин. И больше никаких звуков. Ни шороха шин, ни человеческих голосов, ни собачьего лая.
Осмотреть всё вокруг.
В ход пошла панорамная съёмка.
Всё как-то серо, но вместе с тем очень красиво.
Ночь ровняет. В темноте что яблоко, что апельсин - всё одно: шарик.
Ага, что восторг, что разочарование - всё одно: порыв...
Гнутое каромысло моста. Кованые поручни для пешеходов - массивные такие, крашеные чёрным. Бетонный бортик отделяет потоки людей и потоки машин. Сплошная разделительная полоса.
Монолиты многоэтажек на другом берегу. Почти спальный раён. Два-три жёлтых огонька - бессоница в квартирах верхних этажей. Шеренга гаражных блоков. И маленькие, кривые трубы тянутся вверх. Там же ещё маленький скверик. Лавочки, пивной ларёк. Когда-то здесь ещё стояла жёлтая бочка с квасом на разлив. Где она теперь? Там, где и стеклянные бутылки кефира с зелёной шляпкой из фольги... Молодые деревца вперемежку со старыми дубами и липами. Низкий парапетик - чтобы кормить уток. Ожиревших городских уток-селезней и их барышень - селезёнок...
Крупным планом перекрёсток, трёхглазый светофор, пара-тройка припаркованных машин, крупным планом тёмный тоннель арки между тем самым домом-1811 и его двухэтажным соседом.
И крупным планом мост.
В чём дело?!
Облокотившись о перила, стоит фигурка. Стоит, с ноги на ногу переминается. Чёрное драповое пальто, ярко-оранжевый шарф с зацепками развевается на ветру, как флаг. Или как знак? В любом случае: флаг всегда подразумевает под собой какой-нибудь знак, и наоборот...
Маленькая фигурка, как белая пешечка на брелке. Только чёрная.
Zoom, zoom, zoom...
На ней стёртые в зелень джинсы и старые ботинки брата: чёрные, шнуровка классическая - на 8 дырок, прошиты два раза жёлтыми нитками, крепкие "стаканы" сзади и плотный носок спереди, тракторная подошва, которая оставляет чудные вырезные следы, если пройтись в них, к примеру, по земле... Сказочные, в общем, ботинки... "Доктор Мартенс" самого первого образца - год 1946-ой. Вот только велики размера на два. Зато сказочные.
Ещё Zoom...
Девушка?
Похоже на то.
Причёска-каре - ровные каштановые волосы длиной до середины скулы. Пробор на бок - и от этого, когда она держится прямо, кажется, что одна сторона длиннее другой. Девушка знает об этом и поэтому задумчиво наклоняет голову. Она вообще частенько так делает. Особенно когда слушает что-нибудь, совершенно ей не интересно. Тогда она становится похожей на маленького, непоседливого ребёнка, который в самый разгар какой-нибудь интересной игры вдруг заметил в стороне что-нибудь ещё более интересное: глаза любопытные, чёлка всколочена. Такое вот каре на ножке...
Камера, наезд!
У девушки усталые глаза. Взглянуть бы в них в упор - тогда можно было бы определится с цветом: голубые ли они, зелёные ли? Никто не знает.
Продолжаем наблюдать в профиль.
Вытянутое лицо, высокий лоб. В книгах его ещё высокопарно называют благородным.
Вздёрнутый нос, острый кончик. Ну не дать ни взять - хитрая лиса...
Веснушки.
Бледные потрескавшиеся губы едва заметно шевелятся. Она запахивает пальто, она хмурит брови и медленно ступает по брусчатке. Руки в карманах. Кроме рук там ещё брелок со связкой ключей и мятый фантик. На брелке? Конечно же, белая пешка. А вот фантик абсолютно непонятной породы.
Она как какой-то алегорический образ всего этого шебутного города. Не толстая, не худая, не высокая, не низкая. Выражение многоточия на лице, детская причёска. Размеренная походка: сначала пятка, потом носок.
Что она сейчас чувствует, когда смотрит на чёрное, волнующееся полотно реки? О чём думает, обвеваемая тихим шёпотом ветра? Никому не известно...
Но можно предположить: она плавает где-то очень далеко. В море осенней сырости вперемежку с детскими воспоминаниями. Почему так? Да потому что на дворе конец октября, а мысли спутались в такенный клубочище, что даже за сто тысяч миллионов никто не сможет его распутать... Всё слишком усложнилось в последнее время. И нет сил. Жизнь - зебра: полоска белая, полоска чёрная. Но девушкина жизнь, то есть, зебра в последнее время взбесилась... до безобразия. И начала выписывать в воздухе витиеватые кренделя, выкидывать страстные коленца. Как Джон Траволта в "Криминальном Чтиве". Разве тебе не надоело бы кататься на такой зебре? То-то и оно. От такого "удовольствия" одни ссадины и потёртости.
И теперь девушка смотрит на воду, на дом-1811, на многоэтажки, на скверик, на брусчатку под ногами.
А мы смотрим на неё. И щуримся. Потому что знаем один секрет...
Когда-то в день папиного юбилея она нарисовала на столешнице трёхногую лошадь. Ничего себе такая лошадь, как у Найка Борзова в его странной песне - усталая немножко, неуклюжая. Ножки - палочки тоненькие, уши длинные, как у ослика или спаниеля... Папа вообще ничего: увидел, улыбнулся. Даже четвёртую ногу пририсовал... палочку тоненькую. А вот брат весь вечер пилил: "Ох, Сонь, не дочка ты у папы, а бестолочька!" и пытался закрыть лошадь тарелками с оливье-шмоливье...
Она всё ещё что-то бормочет. Беззвучно. И даже если ты умеешь читать по губам - тебе не понять то, что она там говорит сама себе, замёрзшая, голодная, курносая...
Из-за поворота, того, где коренастый клён, выезжает чёрный мерседес и тут же исчезает за стрёмной пазухой стрёмной ночи. Девушка споткнулась о выступающий камешек мостовой. Она тихонько говорит ругательное слово. И бредёт в обратную сторону, всё так же медленно-медленно. Кусает губы, смотрит на небо.
И мы тоже впервые за сегодняшнюю ночь поднимаем глаза к небу.
Миг-миг, миг-миг. Говорят звёзды.
Говорят, да.
Только очень тихо...
Созвездие Большой и Малой Медведиц. Одинаково не похожие на настоящих медведиц. Зато очень похожие на два экскаватора.
Руки всё так же в карманах.
Но вдруг девушка достаёт из левого кармана что-то чёрное, не очень большое. Две анемичные змейки проводов и кирпичик с кнопками.
Плейер?
Да. Похоже на то.
Потом она замирает на месте, едва заметно улыбаясь. Закрывает глаза.
Ты знаешь её тайну про трёхногую лошадь. Плохонькая такая тайна, конечно. Ну да уж какая есть. Дело не в этом. Дело в том, что у неё, у девушки, тоже есть своя тайна. И тут уж разгадать её ты не в силах.
Но то, что не по силам тебе - по силам мне.
Я поделюсь.
Я поделюсь, потому что хитрая лиса с рыжим-рыжим шарфом по ветру - это я сама...