Михаил Розенбаум: .
|
Мы получили этот материал от автора, и редакция решила его опубликовать целиком, каким он был сделан автором, без каких-либо изменений:
К десятилетию смерти рядовой женщины, одной из жертв Катастрофы
М.РОЗЕНБАУМ
ШИФРА-ЕВРЕЙСКАЯ СУДЬБА
Пролог
В небольшом израильском городке, на берегу Хайфского залива находится многоэтажный приют для престарелых репатриантов. Этот дом построен на средства американского миллионера Файнберга, чей бюст украшает вестибюль этого здания. Жильцы приюта это, в основном, одинокие старики и старушки, существующие на мизерное пособие. Здесь, в одной из многочисленных комнат проживает пожилая, больная старушка Шифра Зайдель. Она была абсолютна одинока. Почти всех членов ее семьи унесла Катастрофа. Сама она чудом уцелела , пройдя через все ужасы Каунасского гетто. Недавно с Шифрой случилась еще одна беда. Видно Бог, как библейского Йову, выбрал ее для испытаний веры, души и тела. Среди белого дня, в жару, когда Шифра плелась из поликлиники через чахлый парк, на неё напал местные наркоман, сбили с ног, забрали деньги, лекарства и скрылись. Вот такую увидел я её, лежащую на земле, молча глядящую в небо. Я вызвал скорую помощь. Появилась и полиция. Но "стражи закона" не стала утомлять себя протоколами . Около месяца Шифра пролежала в Хайфской больнице «Рамбам» с переломами и ушибами. Возвращение из больницы не принесло ей облегчения. Она ели двигалась и практически не могла себя обслужить. Пройти десяток метров в магазин за покупками было ей не под силу. Почти месяц, пока социальные работники решали проблему, когда представлять Шифре человека для обслуживания, я ходил для Шифры за покупками, помогал убирать комнату и часами беседовал с ней. Вначале я беседовал с ней, чтобы отвлечь её от мрачных мыслей, но вскоре её рассказы захватили меня целиком. Я вдруг понял, что в этих правдивых и страшных рассказах отражена судьба целого поколения еврейского народа, прошедшего через ужасы Катастрофы. Поэтому я и решил записать рассказы Шифры, стараясь ни в чем не менять их содержания.
Шифра родилась в маленьком литовском городке Аникщай на берегу прозрачной реки Нерис, в богатой традиционной еврейской семье. Отец Шифры владел лесопилкой и был известен среди местных евреев, как заядлый сионист. Он однажды даже ездил на сионистский Конгресс. Мать Шифры, дочь известного каунасского раввина, была женщиной спокойной и доброй. Она с трудом мирилась с идеями мужа, но в их доме всегда царил мир, и строго соблюдались еврейские традиции.
Когда Шифре исполнилось десять лет её отправили учиться в знаменитую Шауляйскую еврейскую гимназию, где преподавание велось на современном иврите. После окончания гимназии Шифра поступила в каунасское еврейское коммерческое училище и стала жить у своего деда-раввина. Старый раввин неодобрительно относился к этому училищу и называл его « гойский балаган». Уже тогда в училище существовала подпольная комсомольская организация и среди студентов ходили советские газеты, напечатанные на идиш, где жизнь в СССР описывалась, как истинный рай для евреев. Когда в сороковом году по Лайсвис – Аллеи, центральной улицы Каунаса, шли советские войска, толпы еврейской молодежи бежали к ним навстречу с букетами цветов обнимали и целовали их. Литовцы, молча стояли вдоль тротуара. Многие из них плакали. Плакал и старый раввин, который вместе с Шифрой наблюдал эти сцены с балкона своего дома. Слезы градом текли по его седой бороде, и он шептал молитвы:- Господи! Прости грехи наши. Спаси народ твой!- Эти слезы Шифра вспомнила почти через год, когда по Лайсвис-Аллеи шли уже немецкие войска и толпы литовцев бежали им навстречу с букетами цветов, а около 80 тысяч каунасских евреи, забившись в темные углы со страхом ожидали своей Вскоре евреев выгнали из своих домов, ограбили, тысячи расстреляли, остальных загнали в гетто. Там всех поселили в тесных коморках и гетто огородили колючей проволокой. Эти ужасные события потрясли Шифру, но страх за судьбу родителей еще терзал ее душу: Что с ними сейчас?- постоянно думала она. В один из дней он решилась бежать из гетто к родителям, хотя видела собственными глазами, как литовские полицейские забили насмерть еврейского мальчика за то, что он перелез через проволочное ограждения гетто. Из гетто ей удалось уйти без приключений. В молодости Шифра совсем не была похожа на еврейку. Светлые волосы, прямой нос, серые глаза, чистый литовский язык, без акцента, все это не вызывало подозрений. Уже недалеко от Анекщая она увидела в дорожной пыли отцовскую повозку на резиновых шинах. Отец часто выезжал на ней в лес метить деревья на порубку. На повозке сидел седой мужчина в знакомом кожаном пальто: - Аба! Аба! – неистово закричала Шифра. Человек обвернулся, и она узнала в нем их конюха и «шабес гоя» Йонаса. Каждую пятницу ,перед зажжением субботних свечей , он приходил к ним в дом и получал от отца пять лит. При этом он норовил поцеловать отцу руку, но отец запрещал ему это делать. Сейчас, помахивая кнутом, он смотрел на Шифру с явным презрением: - Твою мать и всех анищайских жидов забрали полицаи и немцы. Говорили, что отправят в рижское гетто, но все это брехня. Их расстреляли в лесу около Панивежеса. Отец твой успел уйти, но его поймал Албинас, он был приказчиком у твоего отца. Он теперь наш староста. Он застрелил твоего отца на берегу Нереса.- Потом Йонас подошел к Шифре, ловко вытянул у нее из ушей сережки с брильянтами приговаривая:- Зачем тебе сережки? Вашему жидовскому племени пришел конец, а у моей дочки скоро свадьба.- Лютая и голодная зима 1941-42 года принесла обитателем Каунасского гетто неисчислимые страдания. Тысячи умерли от голода, холода, а еще больше погибло во рвах девятого форта Ковенской крепости. Охрану гетто по очереди несли престарелые немецкие солдаты , литовские и украинские полицаи. Акции, экзекуции и издевательства были при всех охранниках, но когда наступала очередь украинских полицаев, гетто застывало в ужасе. Леденящие душу крики разрывали ночную тишину. Трудно даже себе представить какие издевательства и насилия творили эти бандиты над беззащитными людьми. Но самое ужасное произошло в апреле 1942 года, в день рождения Гитлера. В честь этого « праздника» фашисты организовали самую большую акция за все время существования гетто. Все гетто согнали на плац, где они много часов стояли под проливным дождем в то время , как эсэсовцы проводили селекцию. Деду-раввину было уже за 80 . Ноги его сгибались, но он не мог, на глазах тысячи людей которым многие годы внушал веру и надежду, упасть в липкую грязь. Он стоял, выпрямившись, как библейский соляной столб и Шифра поддерживала его.
Эсэсовский офицер, руководивший селекцией, остановился перед их семьей. Раввин продолжал стоять, выпрямившись глядя, прямо в лицо фашисту. Эсесовец не выдержав этого взгляда заорал: -Юде швайн!- и злобно махнул рукой: - Всех! Каунасское гетто страшное место, но было ещё более страшное место. Его называли малое гетто. Люди даже боялись смотреть в сторону нескольких полуразрушенных здании, где в предсмертных терзаниях тысяч евреев ждали своего конца. Малое гетто было отделено от большего гетто колючей проволокой. Туда сгоняли обреченных, которых фашисты не успевала «обработать» за один день. Здесь несчастные, без еды и питья, должны были провести последние часы своей жизни.
Попав в малое гетто, евреи у которых еще оставались силы, пытались спрятаться в загаженных развалинах. Они лезли в подвалы, щели, под кучи битого кирпича, в надежде скрыться. Какая-то неведомая сила толкала Шифру к отвесной стену, в верхней части которой сохранился крохотный кусочек чердака. С чердака свисали несколько ржавых прутьев. По сей день Шифра не может понять, как она, цепляясь за эти прутья, смогла добраться до чердака. Только одно помнит твердо. В эти минуты она отчетливо слышала голос матери: - Шифряля! Бог спасет тебя!-
Утром, с грязным матом, в развалины ворвались пьяные украинские полицаи с собаками. Звериные рычание, стенания, вопли слились в жуткую симфонию. Полицаи прикладами, а собаки зубами, вытягивали людей из укрытий. Вскоре все стало стихать. Вдруг Шифра услышала почти рядом собачий лай и пьяный крик: - Чекайте хлопци! Собака чуе еврейске мясо!- В эту же секунду раздался выстрел, и Шифра почувствовала горячее дыхание пули просвистевшей у её виска. Она потеряла сознание. В себя она пришла от резкой боли. Находясь в бессознательном состоянии, она рухнула с четырехметровой высоты и навряд ли осталась жива, если бы не кучи тряпок брошенных несчастными, которых гнали на расстрел. Но она почти не чувствовала боли, только дикая жажда мучила её. На четвереньках она выкарабкалась наружу. Густой утренний туман окутывал все вокруг. Шифра ползла по земле и лизала мокрую прошлогоднюю траву. Так она добралось до колючей проволоки ,которая была границей между большим и малым гетто. У самой границы между жизнью и смертью её увидел молодой еврей - охранник из так называемой еврейской полиции по охраны порядка , который патрулировал границу большего гетто. Парень сразу сообразил, в чём дело. Он быстро пролез под проволоку, подхватил Шифру на руки , перебросил её через ограждение, дотащил до первых домов большего гетто и исчез. Ведь за такие дела ему угрожал, расстреляли на месте. Цепляясь за стены домов, Шифра стучала в окна и двери. Иногда в окнах появлялись испуганные лица, но двери никто не открывал. Ей вдруг стало все безразлично. Она опустилась на мокрую землю и закрыла глаза. Неожиданно она почувствовала, что какие-то сильные руки подняла её и понесла куда- то. Она пришла в себя в полутемной комнате. Она лежала на железной кровати. Перед кроватью на табуретке стояла миска супа и несколько кусков ржаного хлеба. Хаим, так звали спасителя Шифры, каждый день наведывался в эту подвальную комнатку, приносил пищу, воду, разжигал печурку. Шифра не выходить на улицу. У неё не было документа, а без документа сразу расстрел. Только через несколько дней, когда через жалкое оконце под потолком стали пробиваться лучи весеннего солнца, Шифра удалось рассмотреть своего спасителя. Хаим был высокий, широкоплечий парень, смуглый, темноглазый и седой, хотя ему было только двадцать шесть лет. До войны он служил капралом в литовской армии. Потом попал в советскую тюрьму, а когда ему удалось добраться до гетто его молодую жену и родителей уже расстреляли. Когда смерть каждую минуту стоит рядом, желание любить, любить с полной самоотдачей, родилось у них, как отчаянный протест против ужасной действительности. Шифра начала поправляться и вскоре приобрела нормальный вид. Если судить по фотографиям, она была довольно симпатичная девушка. В это время Хаим совершил нечто необычное. Он достал для Шифры и для себе документы, дающие право проживать вне гетто. В Каунасе находилось управление железнодорожные перевозки для Восточного фронта. Паровозы, водокачки, железнодорожные пути и стрелки из-за диверсий и бомбежек постоянно выходили из строя. Требовалось огромное количество ремонтных бригад.
Шел третий год войны, и у немцев уже не хватало рабочих рук. Они вынуждены были брать молодых здоровых евреев в ремонтные бригады. Но Шифре не пришлось надрываться на ремонте железнодорожных путей. Литовец немецкого происхождения, по имени Макс , который командовал всеми ремонтными бригадами ,при литовской власти, служил вместе с Хаимом в одном полку. Он пытал к Хаиму определенные симпатии. Он и взял Шифру в свой дом, как служанку. Между тем «русские» приближались. Но разве могли фашисты оставить евреев в живых? В начале 1944 года, пришел приказ из Берлина, всех оставшихся в живых евреев, депортировать в лагеря смерти или расстрелять на месте. К тому времени отношение литовцев к евреям начало меняться. Литовцы почуяли, что власть фашистов приходит конец, и надо будет отвечать, перед «советами». К Максу, у которого Шифра была домработницей, овощи, мясо и другие продукты привозила со своего хутора некая Анутя, бывшая соседка Шифры. Когда-то в детстве, они вместе бегали по берегу Нереса и бросали в воду венки, сплетенные из лесных цветов. Потом Анутя вышла замуж за богатого крестьянина и стала хозяйкой хутора недалеко от Каунаса. В один из дней, когда Шифра с леденящим душу страхом, ждала последней депортации, Анутя привезла продукты для пана Макса. Она никогда ничем не показывала, что знакома с Шифрой, но в этот раз она незаметно подмигнула ей. Они, как бы невзначай, столкнулись у черного выхода. Анутя быстро шепнула ей на ухо, что у неё на хуторе есть тайное место, где она может спрятать двоих до прихода «русских».Всю ночь Шифра провела в мучительных сомнениях. Кого с собой взять в «схронку»? Последний, оставшийся в живых член их семьи, была двоюродная сестра Белла. Она тоже скрывалась в Каунасе. Белла – яркая блондинка с голубыми глазами, не обременяла себя предрассудками. При русских её покровителем был большой красный офицер ,а при немцах на неё «положил глаз» литовский немец из жандармерии. Он достал ей фальшивые «арийский» паспорт, по которым она проживала в Каунасе. Но жандарма убили во время облавы на партизан и Белла страшно боялась ,что жена жандарма её выдаст. Взять с собой родственницу, или спасти свою первую любовь. От таких мыслей разрывалось сердце. Но Хаим разрешил все её сомнения. Он сказал Шифре: - Больше не буду прятаться! Ухожу в лес! Даст Бог, убью хоть одного фашиста!- Как в то утро, когда он вытащил её из малого гетто, опять был такой же густой туман. Они стояли несколько минут тесно, прижавшись друг к другу. Потом он освободился от её объятий и растаял в густом тумане навсегда. Почти два месяца пряталась Шифра у Анути в погребе. Сутками лежала на гниющей картошке. Ночью Анутя открывала крышку погреба и приносила Шифре еду. Несколько дней Анутя не приходила. Шифра впала в знакомое состояние полнейшего безразличия. Вдруг до неё долетела струя свежего воздуха и влекущий запах жареного мяса. Чувство голода вернуло силы и она поползла на этот запах. Крышка погреба была открыта. Снаружи светило яркое солнце. Посреди хуторского двора пылал костер и на вертеле жарился поросенок. Вокруг костра суетились вооруженные мужчины в грязных солдатских шинелях. Глаза, отвыкшие от солнца, слезились, но она все-таки рассмотрела на шапках этих мужчин красные звезды. Еще в августе 41-го, буквально за несколько часов до того, как их погнали в гетто, старый раввин повел Шифру в небольшой садик за домом. У самого забора росли яблони окруженная кустами крыжовника. - Вот здесь:- сказал старый раввин, и указал на небольшой кустик между двумя яблонями:-Когда всё кончится, ты выкопаешь и разделишь поровну с теми, кто останется в живых.- Выкапывая шкатулку, Шифра все время думала: - Почему старый раввин доверил именно ей? Почему он верил, что именно она останется в живых?- В шкатулке лежал молитвенник в золотом переплете, несколько колечек с камешками и пачка долларов. В разоренной Литве, где еще гремела канонада, ходило много различных денег: немецкие марки, советские рубли, литовские литы, но только доллары имели ценность. За доллары можно было купить то, что больше всего ценили освободители, а именно самогон и водку. За две бутылки самогона русские солдаты согласились отвезти Шифру в Аникщай. Машина остановилась у знакомых ворот, на которых еще сохранился «мезуза». Ворота заскрипели, и Шифре вдруг почудилось, что сейчас из ворот выйдет мама, но на шум машины вышел все тот же Ионас, в отцовском кожаном пальто. Увидев военный грузовик с солдатами и Шифру, выходящую из кабины, он смертельно побледнел. Около его штанины образовалась лужица. Если бы Шифра пообещала солдатам еще бутылку самогона, они бы застрелили Ионаса тут же у ворот. Когда машина отъехала, Ионас попытался целовать руки Шифре, но она с отвращением их отдернула. На берегу Нереса Ионас нашел место захоронения отца, и быстро раскопал неглубокую яму. Благодаря песчаному грунту тело отца почти не тронула тленье. Лицо его, обросшее густой белой бородой, было спокойным , только на груди зияла огромная черная дыра .Староста стрелял в него охотничьими пулями, предназначенными для медведей и волков. Шифра завернула отца в белую простыню, и они отвезли тело на еврейское кладбище. Еврейское кладбище ,которое существовало здесь сотни лет , было разорено и разграблено. Памятники разбиты, мраморные плиты сорваны. Литовцы этими плитами мостили свои дворы. Кстати, потом советская власть использовала этот опыт. В Вильнюсе и сейчас на площадке около дворцу профсоюзов, уложены плиты с еврейских кладбищ. На краю кладбища Ионас выкопал глубокую могилу, а на могильной плите Шифра написала имена всех членов их семьи. Потом она открыла молитвенник деда-раввина и прочла «кадиш ». Шифра, конечно, понимала, что нарушение традиции, но во всей Анекщае и окрестностях не осталось ни одного живого еврея. Всю дорогу, пока добиралась до Каунаса, Шифра думала о том, как попасть в Польшу, а оттуда в Палестину. Она дала себе клятвы выполнить завет отца. В Каунасе на привокзальный рынок она увидела странную картину. Среди лотков медленно двигались какие-то человеческие тени. Одежда, как на вешалках, болталась на их истощенных телах. Они подбирали объедки с земли и тихо клянчили еду у торговок. Она узнала, недавно пришел эшелон с бывшими узниками немецких концлагерей. У ворот рынка, раскинув отекшие ноги, сидел мужчина, и мухи крутились над его головой, покрытой кровавыми лишаями. Человек поднял голову, и Шифра ахнула. Она узнала Нахума, своего первого ухажера из коммерческого училища. Это он, впервые в её жизни, преподнес ей букет цветов и тайком поцеловал её во время пуримского карнавала. Шифра знала, что Нахума с группой молодежи, еще в 41-ом увезли куда-то, а всю его семью расстреляли в ту страшную апрельскую акцию. Шифра даже потеряла счет ведрам воды, которых ей пришлось принести и согреть, чтобы смыть с Нахума проклятую лагерную грязь. Потом она моталась по госпиталям, доставая дефицитные лекарства. Нахума температурило и по вечерам била лихорадка. За доллары она покупала курочек, чтобы варить ему крутой бульон. Через месяц он уже встал на ноги. Вместо кровавых лишаев на голове выросла копна волнистых каштановых волос, отечность спала, спина выпрямилась, и только в глазах застыл неизгладимый страх. Палестинскую идею Шифры он принял без особого энтузиазма. Он всячески пытался оттянуть отъезд, ссылаясь на слабость здоровья. Он уговаривал Шифру, подождать пока кончится война. Шифра понимала его. После всех ужасов, которые он пережил, ему хотелось только покоя. Время шло. Война приближалась к концу. Советские порядки становились круче и нелегально перебраться в Польшу становилось трудней. Все решилось в тот день, когда Шифра узнала о том, что она беременна. Допустить, чтоб её ребенок родился на земле залитой еврейской кровью, где на каждом углу можно встретить вчерашнего убийцу:- Никогда!- С присущей ей энергией она начала готовится к бегству. Настоящей границы между Литвой и Польшей, в то время еще не существовало, но дорога была опасной. Там встречались и военные патрули и «лесные братья» - литовские партизаны. Когда грузовик, в котором прятались Нахум и Шифра, уже приближался к польской территории, на дороге неожиданно появился советский военный патруль.Шофер выскочил из кабины, сорвал брезент, под которым прятались беглецы, и заорал: - Спасайтесь!- Шифра и Нахум спрыгнули с высокого борта грузовика и помчались вглубь лесу. Сзади слышались выстрелы. Они бежали долго, пока Шифра не упала в изнеможении на землю. Нахум вдруг увидел, что ноги и юбка Шифры залиты кровью. Он дотащил Шифру до ближайшей литовской деревушки. Там пьяный фельдшер сделал Шифре «чистку», после которой она уже никогда не смогла рожать. Они вернулись в Каунас. Разоренному войной городу опять понадобились умные еврейские головы. Нахум организовал кооператив, который изготавливал все от половой краски до мыла. Несмотря на голодные времена, в их дом пришел достаток. Они отремонтировали старую дедовскую квартиру, достроили все "удобства", купили красивую мебель. Но ничего Шифру не радовало. Когда ей иногда случалось проходить через территорию бывшего гетто, её била лихорадка. Нахум наоборот чувствовал себя в своей тарелке. Он стал модно одеваться , выпивать, играть в карты в сомнительных компаниях , и даже завел себе молодую любовницу. Но это продолжалось недолго. В пятидесятые годы опять началось гонение на евреев. Нахума арестовали ночью, и полгода держали в следственной тюрьме, а затем отправили в знаменитые Повинишки под Каунасом. В старые времена там был тюрьма, при немцах концлагерь, а при "советах" исправительно-трудовая колония. Снова Шифре пришлось стоять под колючей проволокой, дышать лагерной вонью и видеть согнутых людей, плетущихся под конвоем. Опыт, приобретенный еще в гетто, помог Шифре найти дорогу к жене начальника советского концлагеря. На толстых пальчиках Матрены Ивановны заблестело платиновое колечко, последнее из шкатулки деда-раввина. Зато Нахума не отправили в сибирскую каторгу. Слава Богу, скоро Сталин издох и Нахума выпустили на свободу. Домой он пришел худой, лысый и очень тихий. Он устроился на скромную бухгалтерскую должность. Шифра тоже пришлось идти работать счетоводом. На одну бухгалтерскую зарплату не проживешь. Вскоре в их жизни произошло знаменательное событие. До войны у Нюмы был удачливый брат Мойше. В 38-ом он открыл в центре города крупный галантерейный магазин. В 40-ом «красные» этот магазин конфисковали, а Мойшу, с его молодой женой и дочерю сослали в далекий Казахстан. В годы войны Мойше забрали в так называемую трудовую армию, где он умер от дистрофии. Жена Мойше не выдержала ударов судьбы и повесилась. Дочь Сара, чтобы не умереть с голода, сошлась с казахом и родила от него мальчика, Казаха забрали в армию, а Сара с малым ребенком осталась без средств к существованию. Вскоре Сара умерла от открытой формы туберкулеза. Её сын Виля оказался в детдоме. Когда Нахум привез шестилетнего Вилюю, ему нельзя было дать и трех лет. Большая рахитичная голова казалось вот-вот сорвется с тоненькой шейки. Под смуглой кожицей легко можно было пересчитать все ребра, а тельце его было покрыто нарывами. С появлением в доме Вили жизнь Шифры приобрела новый смысл. Она вставала на рассвете и спешила на рынок, чтобы еще до работы купить у литовок с хуторов парное молоко и свежую сметану. Первый школьный день Вили был для Шифры радостным праздником. Она с гордость вела за руку своего ребенка. Прохожие оглядывались на счастливую маму и малыша с необычным для литовских широт монгольским лицом. Виля оказался способным мальчиком. Нахум соорудил ему столик и стеллажи, чтобы мальчику удобно было делать уроки и мастерить самодельные радиоприемники. Шифра любила вечерами наблюдать в полуоткрытую дверь, как Виля, согнувшись над столиком и, высунув от усердия язык, делает уроки или ковыряется отверткой В один из таких вечеров Шифра захотела рассказать Виле о судьбе его родителей, но Нахум категорически запретил ей это делать. Он буквально накричал на Шифру, чего в их жизни почти никогда не случалось:-Нельзя рвать ребенку душу! Хватит наших страданий, а он должен быть счастлив!- Каждый год летом они уезжали на море в Палангу. Виле, сыну туберкулезной матери, было необходимо море и солнце. Доходы их семьи были довольно скромные и деньги на курорт они экономили целый год. В Паланге Виле очень нравилось. Он часами не хотел выходить из моря. В один из таких веселых курортных месяцев Нахуму неожиданно стало плохо. После долгих анализов врачи определили у него онкологическая опухоль в желудке. Он пережил две мучительных операции, и умер всего за несколько дней до того, как Виле исполнилось 17 лет. В том же году Виля окончил среднею школу и довольно легко поступил в Минский радиотехнический институт. Ведь в его паспорте не было «пятого пункта ». Сердце Шифры переполнялось гордостью за успехи приёмного сына. Это смягчало её горе, вызванное потерей мужа. Да и некогда было горевать. Виля учился в престижном вузе в столице, и ему нужно было хорошо одеваться и хорошо питаться. А денег для этого было мало. Поэтому днем Шифра работала в своей конторе, а до глубокой ночи сидела дома и составляла различную финансовую отчетность другим конторам, за наличные. От Минска до Каунаса всего несколько часов на электричке, и Виля часто приезжал домой с друзьями. Шифра не мешала молодежи весело проводить время. Но думала она о другом. Она уже подыскала для Вили скромную девушку из хорошей еврейской семьи. Если даст Бог, они поженятся и тогда всей семьей уедут, и будут жить там, где положено жить евреям. Благо к тому времени начали « выпускать» в Израиль. На четвертом курсе, на летние каникулы Виля, приехал не один. Под руку он держал рослую девушку в джинсах и модной кофточке, плотно обтягивающую стройную талию и высокую грудь. Влюблённые глаза, которыми Виля смотрел на эту смазливую блондинку, объяснили Шифре все. Её мечты о хорошей еврейской семье рассыпались в прах. Девицу звали Оксана, и она скромно заявила, что расписываться с Вилей пока не собираются. Однако, опытная Шифра, увидев с каким интересом разглядывает Оксана квартиру и мебель, поняла, что эта девица такую квартиру из рук не выпустит и, конечно, была права. Для Оксаны , выросшей в глухом городишке под Гомелем, шикарная квартира в центре Каунаса , который «советские» считали почти Западом, было пределом мечтаний. После окончания института они поселился в этой квартире. Шифра заняла маленькую комнатку и старалась изо всех сил сохранить с Оксаной хорошие отношения. Оксана тоже была с ней подчёркнуто вежлива и сдержанна. В обеденное время Шифра прибегала домой и варила молодым обед, чтобы придя с работы ,они могли вкусно покушать. Поэтому ей приходилось засиживаться на работе допоздна. Самым знаменитым блюдом в их доме был «эсэк- флейш » или кисло-сладкое мясо. Это блюдо было, традиционное для евреев, выходцев из старой Польши, Шифра умела готовить его виртуозно. Виля очень любил такое мясо. Бывало Виляя, придя из школы, еще в коридоре кричал: - Мама Шифра! Хочу «эсэк –флейш»! - Однажды, в середине рабочего дня Шифра почувствовала себя плохо. Вероятно, заразилась гриппом. Она вернулась домой, с трудом приготовила обед, приняла лекарство и улеглась в постель. Когда молодые пришли с работы и сели в кухне обедать, они не знали, что Шифра лежит рядом в своей комнатенке. Неожиданно к Шифре долетел возмущенный голос Оксаны:-Как мне надоело это еврейское мясо- Виля ответил со смехом:- Почему? По-моему очень вкусно!- Вкусно! Вкусно! - сердито повторила Оксана:- У евреев все как не у людей! Все кушают мясо подсоленным, а евреи наоборот, сладким! Вот уж народ противный!- Брось, милая, сердиться из-за пустяков!- и Шифра услышала, как они целуются. - Еврейское мясо! Еврейское мясо!- Эти слова, сказанные Оксаной с тем же украинским акцентом, который она слышала там, в малом гетто, как игла вонзились в ее мозг. Всплыло все до мельчайших подробностей…Обломки чердака ржавые прутья, дикий лай собак, вопли несчастных и свист пули у самого уха …Она не спала всю ночь. Следующий день была суббота. Оксана ушла делать прическу, а Виля остался дома. Вечером они собирались пойти в театр. Шифра вошла в его комнату и молча села с ним рядом на диване. Он улыбнулся её, поцеловал в щеку и продолжал копаться в каком-то приборе. - Виля! Сынок мой единственный!.. И она начала рассказывать ему о страшных годах гетто. Слушая её, Виля заметно волновался, ходил из угла в угол и беспрерывно курил. Когда Шифра стала объяснять ему, почему слова Оксаны о "еврейском мясе " так больно ударили ее, он остановился, несколько секунд смотрел на Шифру остекленевшим взглядом. В тот вечер он не пошел с Оксаной в театр Они долго и возбужденно разговаривали в своей комнате. Было уже за полночь, когда Виля вошел в комнату Шифры. Он был взволнован: - Мама Шифра, скажи мне прямо, что ты хочешь?- Шифра взяла его руку и прижала к себе:
- Я сыночек хочу только, чтобы ты был счастлив!- мама, я понимаю, это очень ужасно, но Оксаны тогда даже не было на свете: - начал он каким- то заискивающим голосом: - понимаешь, я её люблю, и у нас скоро будет ребенок ... - и, помолчав, добавил почти шепотом:- может быть, нам лучше разменять квартиру? Но квартиру разменивать Шифра не стала. Она просто пошла в ОВИР и подала заявление на выезд в Израиль на постоянное место жительства.
Эпилог
Шифра умерла в конце марта 2001 года, как раз накануне 58 годовщины Катастрофы европейского еврейства. Эта горестная дата широко отмечалась в Израиле. Проходили митинги и собрания. Многочисленные публикации, посвященные Катастрофе европейского еврейства, заполняли израильские СМИ .
Но, к сожалению, ни одна газетка не поместила хоть несколько слов о смерти Шифры Зайдель. Даже на стенах дома престарелых в городе Кирият-Ям, где она жила, не было наклеено сообщение об ее смерти. Шифру похоронили на кладбище Цур- Шолом, недалеко от Хайфы. На памятник для своей могилы она давно копила деньги. Последняя просьба Шифры была о том, чтобы на её памятной доске были написаны имена дорогих ей людей, погибших в годы Катастрофы.
Киртят-Ям. май 2001года. Адрес: Мichael Rosenbaum, Kiriyt-Yam, 29045, Iosif Tal str.
22\14 Tel. 04-8755494 E-mail mihailrozenbaum @mail.ru
На главном снимке портрет Шифры Зайдель, присланный автором.
От редакции. Было бы интересно узнать, исполнена ли просьба Шифры о написании на её могиле имён погибших в Катастрофе её родственников, и была ли у неё связь с Вили? Знаект ли он о её смерти? Может быть, автор имеет какую либо связь с ним?
http://www.julinudelmann.com/BRPortal/br/P102.jsp?arc=227544