В колонках играет - Ночные Снайперы - Сербернары
Настроение сейчас - плачу....

Белые буквы на сером фоне. Черные буквы на белом. Остатки, кусочки чужой жизни, в которую я безнадежно вплелась, с которой я, как ни крути, все-таки связна.
Я помню если не все, то почти все. И наши первые слезы, первые слезы за все 21 дней, сидя на ободранной лавочке. Наш бесконечный «порядок и уют».
Ты терпи, терпи! Плакать будем ночью, а сейчас – нам хорошо.
Порядок и уют.
Сейчас мы будем улыбаться
Порядок и уют.
С гордо поднятыми головами.
Порядок и уют. Порядок и уют.
Мы – самые умные, самые красивые… Ты в этом сомневалась?
Порядок и уют.
Ты помнишь? Порядок и уют.
Улыбаться резиновой улыбкой, повторять этот «Порядок и уют» столько, что одно только это сочетание вызывает чувство грусти и смятения.
И быстро коснутся лицом подушки, чтоб никто не заметил. Притворится глубоко спящей, смешивая перьевую пыль со слезами. Ты слышишь? Порядок и уют. Плакать мы будем ночью. А сейчас – порядок и уют. Мы самые лучшие. Ну да, а кто-то в этом сомневался?
И когда это было? Третий день? Неужели тот самый третий день, та третья ночь с хлебными палочками, чужим плеером и скрипящей лестницей? Судя по всему – да. Чёрт…
Порядок и уют.
Я помню, как она расправляла челку, заправляла за уши, когда рассказывала что-нибудь серьезное. Как она зажмуривалась в смущении, в наигранном недовольстве ударяла кулаком по подушке.
Темно-синяя панамка, выглядела как шляпа, Шляпа с большой буквы, светло-белый платок, завязанный на шее, придавал её образу нечто аристократическое, и даже если платок завязывался поверх грязного камуфляжа, она все равно походила на графиню.
Слегка изогнутый нос, и темные волнистые волосы.
Вечером, сидя на сухом бревне, глядя расстилающееся перед нами ромашковое поле и далекие буки, опускаться до сплетен и перемывания чьих-то косточек. Серьезным голосом, повышенной жестикуляцией.
Я помню ключик на её шее, помню замок на её рюкзаке с едой, помню того придурка, который воровал у нас шоколадки. Как она осторожно прятала шоколадку в рукав, и тихо, пониженным тоном, почти не шевеля губами, говорила «Я в поле». Мы перемигивались, и шли окружными путями, перебегая от дерева к палатке, от палатки к дереву, обходя костровую, к тому же бревну.
Лежа в одном спальнике, ругаясь на тесноту и холод, шепотом раскрывали друг другу колотые раны своего сердца, тихо пускали слезы, обещали, что «порядок и уют», что утром не поленимся встать рано, и станем счастливыми. Что наконец-таки не побрезгуем холодной водой на больное горло и почистим зубы. Умоемся той же ледяной жидкостью, потому что горячим бывает только утренний да вечерний чай. И мы будем улыбаться солнцу, ветру, дождю, мы будем улыбаться, будем самыми счастливыми, или хотя бы просто – счастливыми. Порядок и уют.
И мы правда проснулись, правда умылись, с улыбкой оставив пасту и щетку во внутреннем кармане камуфляжа. Она по листу сжигала свой старый дневник в утреннем, ещё не разгоревшемся костре. Сжигала даже белые, неисписанные страницы, оставив только обложку.
Всю ночь я говорила, что как бы не хотелось почувствовать себя несчастной, я буду радоваться и сиять, хотя бы потому, что обещала, что ни в коем случае не пророню ни слезы. Наверное, первый раз в жизни запрещала себе плакать. И сдержала. А она не смогла, потерянным взглядом блуждала по лесу.
И помню её деловитость, интонацию, шутки, утешения. Рыжую юбку в оборках, полосатые гетры до колен, черные туфельки, косметичку.
Помню, как стоя перед зеркалом, вместе готовится к празднеству, кокетливо повторяя «Ой! А я даже не страшная… На меня даже смотреть можно!»
Разговоры о сайтах в Интернете, о домашнем времяпрепровождении. О том, что дома она пьет чай или кофе под теплым пледом, читая уютную книгу. Порядок и уют…
Как она рассказывала «что вот в эту беседку меня нив коем случае нельзя водить ночью», и сама туда ходила. Её песня «А я сегодня чис-стая…» после душа.
Её сумка-гамбургер с дисками, болванка с музыкой и аудио-книгой, которую, Она молча подарила на прощание.
То, как она обучала ди-джея премудростям нотбука, а потом громко ругалась, рассказывая про игру «найди курсор на экране».
Её шарик Идиот, со всеми почестями похороненный в Семиизе. Первый шарик, пересекший 24 километра по горам, и поживший после этого ещё несколько часов.
Как мы носились в неком подобии вальса, натыкаясь на спокойные, монотонно танцующие пары.
То, что первые два дня она мне сильно напоминала некто Олю, и поэтому я усиленно называла её Ирой, почти всегда забывая родное имя. А она говорила, что всем кого-то напоминает, и поэтому отзывается на любые имена, просто ради интереса, чтобы посмотреть, кого зовут.
То как перед самым моим отъездом, она с пустым взглядом сидя на кровати спросила «А ты будешь писать?». А были сомнения? Зря я, что ли рыдала весь день и заранее брала адрес? Зря я, что ли так боялась, что-то ли бумажку потеряю, то ли на почте что-то случится?
И когда я уже должна была выходить из комнаты, выходить, возможно, навсегда, последний раз протягивая руки, её фраза «Давай, пока не расплакались».
А теперь – письма. Письма-письма, иногда не доходящие, доводящие меня до счастливой истерики, до слез, до восторга.
Черт, Ленка…



А я плачу...