Как жаль...

Пока основной состав «Мастерской» репетировал с Евгением Каменьковичем «Самое важное», Петр Фоменко выпустил спектакль с другим загадочным названием — «Как жаль…». Коротенькая пьеса Габриеля Гарсиа Маркеса «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине» — монолог жены в день серебряной свадьбы, который разыгрывает Людмила Максакова. Маленький ноктюрн о прошедшей жизни и наступающей старости и о том, что бывает семейное счастье без взаимной любви. Как всегда у Маркеса, встречи и события — составляющие предопределения, и, раз выбрав дорогу, уже нельзя свернуть. Поэтому когда потом, в Париже, встретится тот, настоящий, у них ничего не случится. Один целомудренный вечер, корзина белых роз и записка: «Как жаль…» Двадцать лет назад в фильме Фоменко «Поездки на старом автомобиле» героиня Максаковой в ореоле золотистых кудрей пела про «тихое счастье окнами в сад». Теперь она сидит на полу в черном берете, углы губ вниз, и выдавливает из себя: «Жизнь прошла, прошла к чертям собачьим, псу под хвост…»

Максакова — Грасиела появляется в простом черном платье. Почти девичья фигура — и предательское лицо, которого она не прячет. Произносит не то что с самоиронией, а с фантастическим самоехидством: «Не помогают маски из огурцов и плаценты». И — печально: «Старится не кожа, что-то непоправимое происходит с душой». Это сцена ее воспоминаний о поездке по Швейцарии: она сидит в своем гардеробе, наполовину выглянув между шторок, как бы в окно вагона. Или, как в зеркало, подсматривая за собой — молодой. Будто надевает маску своей графини из «Пиковой дамы» в Театре Вахтангова, делает карикатуру на старуху. «Мы старимся на рассвете», «В жизни не надо платить только за одно счастье — счастье забвения», — звучат из-под маски маркесовские трагично-пряные откровения.

Он (Максим Литовченко) сидит в мягком кресле, прячется за газетами, она вспоминает — и ловит мужа на давних и долгих изменах. Их дом — дворянское гнездо: старинный шкаф, портреты предков на стенах. «Фальшивые предки, фальшивые Веласкесы», — прокричит она. Портрет его любовницы, фотографии их друзей — все это выглядит как-то небрежно, случайно. В общем, и сам спектакль производит похожее впечатление. Фирменные интонационные рулады не срабатывают, электричество в воздухе есть, но слабое. Только у Максаковой проскакивают искры — острый взгляд вам в глаза, меткое слово; но фокус не получается. Может быть, потому, что это камерный спектакль и публики на нем надо бы раза в три меньше. А может быть, достаточно было просто и не заботясь об искусстве сказать одно: «Жизнь прошла». В ней не случилось самого главного, хотя тому, что случилось, надо быть благодарным. Ведь есть за что. Право же, есть.