Всем привет-привет! Предлагаю вниманию тех, кто уже думает о выборах, а также тех, кто не думает о них. И верно! Ведь смотрите, что творится...ПАМФЛЕТ "КУЗНЕЧИК И ЦЫГАН" ДЛЯ МИЛЫХ СЕРДЦУ ГОРОЖАН
ПРОЛОГ.

Вы видели, как рвут рубаху? Не о забор цепляясь с маху,
А изнутри, зажавши рукава, когда бугром вздымается спина.
И тело с тупостью невежды на волю рвется из одежды.
По пьяни? C дури? Нет, не так. Надеждой тешится дурак.
Ему вчера пообещали, коль без стесненья и печали
Он старую свою одежду прилюдно сбросит по надежде,
То через месяц точно, мол, с парчи сошьют ему камзол.

Вот так порой и мы, народ мой, идеей бредя поворотной,
В словах не разглядев обмана, готовы верить и цыганам.
Мы все ответственны за то, что ранят нас так глубоко.

ЧАСТЬ 1 " КУЗНЕЧИК"
То было время странных дел. Шел в государстве передел,
Который, как дурная мода, давно осточертел народу.
Но кто бы спрашивал народ, когда такой круговорот,
Когда с согласья государства воры сажаются на царство.
Когда учитель, врач и воин нормальной жизни не достоин,
а те, кто назывался "власть", гуляли, ели, пили всласть.
И те, кто был им сватом, братом мгновенно делался богатым,
А дети ленинской кухарки там выбивались в олигархи.

Все это было не в новинку, вор у вора тащил дубинку,
Другой тащил, что есть, хоть кроху, все, что еще лежало плохо.
"А что же делал там народ? "- ты спросишь, мой читатель милый.
Народ сидел, закрывши рот, голодный, мрачный и унылый.
Ты не поверишь, уж не раз его босым пускали в пляс,
Когда, проснувшись поутру, разглядывал в мошне дыру.
Он знал, кто стал вчера богаче, но, поругавшись и поплача,
Бурчал: "За все ответят нам!", но снова верил болтунам.
Чудно все вышло. Та свобода, что добывалась для народа,
Досталась горстке подлецов, лгунов, мерзавцев и льстецов.
И болтуны не оробели. На обещаниях, на вере
(Как ни крути и ни верти, доходней чувства не найти)
Пытались с помощью народа пожрать с чужого огорода,
Но даже во своей обители вели себя жуком-вредителем.

Понятно, при таком раскладе сорняк главенствует в рассаде,
Волками водит пес бездомный, плывет за килькой кит огромный,
Стада красивые рысцой бегут за вшивою овцой.
И в рамках этой странной моды людьми руководят уроды.

И вот они, собравшись в кучу, на вроде черной, страшной тучи,
Все разом кинулись в столицу, чтоб не взирая там на лица,
Дербанить райский уголок, там каждый свой нашел кусок.
И каждый много стал богаче. А как же быть могло иначе?

Поняв, что съели все, что можно, закопошилися тревожно,
Друг друга жаля и топча, застрекотала саранча.
Взглянув с высокой колокольни на тесный мир первопрестольной,
Кузнечик взвился, словно птаха, летя от шапки Мономаха.
Куда? В российские просторы, где испокон веков поборы
Народ платил весьма исправно, почти всегда противоправно.

Не знаю, как в другой землице, но та, что к югу от столицы,
Жила пока, не зная бед. Люд местный сыт был да одет.
Сказать, что жировал с достатка, не скажешь, тоже ведь не сладко,
Когда в стране такой бардак, но, чтобы ту землицу враг
К себе в полон забрал, зараза, такого не было ни разу.
Водились местные князьки. Утащат там кусок доски,
Но не творили разоренья, хоть руки были не в варенье.

Здесь я прервусь, чтоб откровенно сказать о самом сокровенном.
Лишь зверь, сравни с людскою тварью, совсем не мучится моралью.
А я не зверь, я - человек, хотя и прожил-то не век.
Я не хочу своей строкою помочь какому-то герою
Пусть даже в самой малой части добраться до корыта власти.
Впредь только ты, читатель милый, мне будешь критик справедливый.

Итак, продолжу свой рассказ с того, что мило нам для глаз,
К чему в разлуке сердце рвется, что малой родиной зовется.
Там поутру восходит солнце, рождая степь до горизонта,
Там сквозь ковыль по складкам глины тропинок режутся морщины.
Там, коль взойти на Ергени, подковой выгнулись они,
Увидишь, милый мой читатель, лугов запойменную скатерть,
И, коль с дороги не свернешь, считай, читатель, что пройдешь,
Чуть замочив в водице стопы по главной улице Европы.
Тут все мое, твое и наше, тут хлебороб с любовью пашет,
Тут рыбачек, кудрявый мальчик, в волнах гоняет солнца зайчик.
Простит меня поэт, услышав, "здесь русский дух, здесь Русью" дышат.

Так вот в одной из волостей, средь бывших волжских крепостей,
Что со времен исконно старых Русь сберегали от татаров,
При соблюденьи всех приличий в отставку подал городничий.
И, не сказать, чтоб эта новость так сильно взволновала волость,
Ведь жителям по барабану, кто, просыпаясь утром рано,
Спешит в высокий кабинет. В том горожанам проку нет.
Один критерий - был бы свой, доступный, близкий и родной.
И объяснимо это просто, коль поразит его короста
Тщеславия, вранья, упрямства или испортит власти хамство,
Ему здесь жить, и нет отхода. Нет под парами парохода,
Что якоря поднявши скоро, свезет зарвавшегося вора.
А потому все знают точно, что будущим он связан прочно.
Одно всех неприятно ломит, что, сколько кто не экономит,
Никак не выйдем из долгов, но видно этот мир таков.
Что каждый в нем за все в ответе, за то, что он оставит детям.

Итак, ушел слуга народа, который был из местных родом,
Чья служба за 13 лет давала право жить без бед.
И честь ему, он, как мужчина, не лез в экраны беспричинно,
Хотя однажды дурковато публично ляпнул, что богат он.

То дело прошлое уже, а нынче встали на меже,
На край невспаханного поля те, кто стремится к этой доле.
Из них один по воле нашей наш город будет делать краше.
И надо ж - среди них кузнечик, ну тот, залетный человечек,
Столичный выкормыш из стаи, что из Московья вылетая,
Искала на Руси местечко, навроде полога за печкой,
Тепло, уютно, непостыло, но, главное, украсть, чтоб было.
Кузнечик с хваткой деловою решил стать местным головою.
Ну, будучи хохлом бы двинул в ту незалежну Украину,
Так нет, несет его на Русь. Нам так везет на эту гнусь.
К тому же в нашем дальнем граде, что в орденах и при параде,
Землицы было, не объять, а если все богатства взять,
То были тут и нефть, и газ, земель непаханный запас,
Заводы, фабрики и порт, и даже свой аэропорт.
Тем более, когда антракт - на сцену лезет и дурак.
Так что при власти лишь ленивый здесь не наполнился бы силой.

И надо ж было так случиться, то ли народ дурной водицы
Испил до выборов глоток, то ли какой еще ядок
Мозги попортил горожанам, но в воскресенье утром рано
Народ, идя голосовать, решил кузнечика избрать.

Вот это да! С дурного слова мы привели в свой дом чужого,
А с ним варяжескую рать, та, что умеет только брать.
Скажи мне, мой читатель милый, вот ты бы мог, собравшись с силой,
В деревню Пупкино податься, чтоб там с крестьянством возрождаться?
Ну кто, скажи мне, из столицы в периферийные станицы
Работать едет в пыль и грязь? Лишь те, кто хочет там украсть.
Да и толковые в Московье нужны не меньше, чем в Азовье,
А для бездарных вот удел - творить в деревне беспредел.

И понеслось+Чужое племя в наш город, не теряя время,
С Санкт-Петербурга, из Москвы приехало латать штаны.
И голопузые девицы, что с ними отдыхали в Ницце,
Которые любой каприз готовы выполнить на "бис",
Все получили по серьгам, кто консультантом стал, кто - зам.
Болонки самой разной масти набились в коридоры власти.
Кураж, амбиции, накал - гулял московский карнавал.
Безграмотность и беспардонность сменили ум и одаренность.
Где голос выгоды звучит, там нравственность всегда молчит.

Мы прозреваем иногда, как только выколят глаза.

Ну что добавить? Все свершилось. Какая б ни была паршивость,
А с этой властью дальше жить, и ей теперь руководить.
Так кто ж забрался в наш курятник? Кто, набивая свой лопатник,
Подчистит наши закрома, разбогатея задарма?

Итак, Кузнечик, ясно - мэр. Его товарищ - Землемер,
Что из Москвы сюда с саженью приехал в крепких выраженьях
Наладить здесь дележ земли, чтоб деньги мимо не текли.
Стрельбы, политики отличник, явился бывший Пограничник.
Душевным, мягким голоском, с кем надо, говорил потом.
А вот еще такое чудо, не знаю, вылезло откуда.
Он говорил, что в интернате о мэре думал, как о брате.
Ему искали долго место, он был прилипчив, словно тесто,
Как глист, извилист, быстр, как веник, болтали, будто шизофреник,
Который манию двуличья сменил на манию величья.
И все перекрестились разом, воткнув руководить заказом.
Но, правда, он и там порочно в чужих столах копался ночью.

Еще приехал Говорун, любитель баб, придворный врун,
Который всем вещал, что он - отец всех в городе реформ.
Был среди них еще Цыган, не баламут, не уркаган,
Чернявый малый. Он, пеструшка, там начинал на побегушках.
Никто не знал его вовек. Болтали, что грузин, что грек,
Трепались даже, что татарин. Бог его знает+ Я не вправе
Судить, кто он по крови нам, но в поведении - цыган.
Теперь и сам он не ответчик, где подцепил его Кузнечик,
Но он, своим желаньем движим, все приближался к мэру ближе.
Бараном становиться надо, коли своим считает стадо.
А метод здесь любой уместен, когда и результат известен.

Наш разудалый Цыганенок научен был еще с пеленок
Не верить никому вокруг, а, значит, заводя всех в круг,
Со стороны глядел с вниманьем, владел интриги вышиваньем,
Но главным правилом он жил: "Пришел, услышал, доложил".
Он говорил: " Все люди врут. И я - твой Брут, и ты - мой Брут,
Ну, в общем, все немного Бруты. Уж не сейчас, потом соврут-то".
Болтали: " Он уж заработал, о ком-то проявив заботу,
30 серебряных монет", - в свои неполных 30 лет.
Коль мода требует, тогда, известно, носят и рога.
Шептали мэру, что Цыган носил за пазухой наган,
И от того был всем приятен, свободны руки для объятий.
Но мы еще о нем расскажем, ведь он тут главным персонажем
Еще пройдет по всем строкам. Ну а пока, прощай, Цыган!

А мы опять вернемся к мэру. Он, увлеченный беспределом,
Тусует кадровый состав, на палубу всех сосвистав.
Возможно, чтобы казаться честным, он взял служить каких-то местных,
Но те, воистину "какие", на деле хуже, чем другие.
Один с возросшим самомненьем руководил здравоохраненьем,
И положение, известно, обязывает повсеместно
(еще б оно и заставляло работать в кресле не так вяло).
Ну это надо было видеть+Так медицину ненавидеть!
Работать, мучиться, да где там, он целый день читал газеты,
Сидел по кабакам ночами и братьев делал главврачами.
Учил слова за здравье мэра и хохот вызывал примером.
О, сколько сил, вот в чем урок, отнимет слабости порок.


Другой был награжден бюджетом, курируя при всем при этом,
Распределение заказов, чтоб в одни руки все и сразу.
Не знаю, где же в этом мире, чтоб мусульманскому визирю
(И до сих пор мне невдомек) Хохол доверил кошелек.
Я, может, расскажу позднее, как тот визирь мочил еврея,
Да не впрямую, не в сортире, тайком,
Как душит во всем мире звезду Давида полумесяц,
Ну, это надо еще взвесить.
Визирь, вообще, был парень нужный, замечен был не раз в спецслужбах,
И, как, то принято у баев, работал только на хозяев.
А результат - в любой погоде он оставался на свободе.

Был приглашен там в услуженье знаток дерьма и вод движенья,
Столбов, канав, дорог, разъездов и всех обоссаных подъездов.
От счастья, что его позвали, он начал так бурлить в начале,
Что неприятный запах дел по всей округе полетел.
Был горд собой, любил овации, врагов топил в канализации,
Не одного и не двоих, туда же он спустил своих.
Бесславен был его конец, его не вынес и Кузнец.

Средь грязных чище только тот, кто меньше разевает рот,
Хвостом виляя по-собачьи, вдруг если что пошло иначе.
Бездушным тоже ведь страдать, им черту нечего продать.

Чем четче свою меру знаешь, тем тяжелее соблюдаешь.
Шли дни. Кузнечик, ставши мэром, первопроходцем, пионером,
Народ спасая от тоски, вещал, что к нам в Нью-Васюки
Сегодня-завтра хлынет счастье, естественно, не без его участья.
Но нам для этого всего лишь, опять же выразивши волю,
Избрать его, ну ты поверь мне, руководителем губернии.
Но это было уже слишком. Не понял он своим умишком,
Не столь уж важно, кто есть кто, если известно, кто кого.

Есть в каждой ночи звездный час, он иногда спасает нас,
И город наш, на Божью милость, все ж посетила справедливость.
Не выдержал сам губернатор. Когда наш мэр, лихой оратор,
Публично выражая мненье, дошел до личных оскорблений.
Не выдержал и прокурор, глядя на городской раздор,
На взятки, подкуп повсеместный. Для мэра, рассказать вам честно,
Из всех средств достиженья цели наличные лишь вес имели.
Давать и брать на лапу мзду - не все одно нам по нутру.
Даешь свое, оно понятно, поэтому так брать приятно.
Все это длится до поры - надели парню кандалы.
Теперь без Гуччи и Кензо он год как парится в СИЗО.

Я часто думаю, чудак, вот так бездарно сделать шаг,
Когда тебе судьба карт-бланш дала, позволив взять реванш.
Какая ж это, право, цель? Не оправдавши средств, на мель
С разгона посадить корвет, сведя усилия на нет.

ЧАСТЬ 2 " ЦЫГАН"

Не обойтись здесь без потерь. Кузнечик в камере теперь.
А кто же городом рулит, и у кого башка болит,
Как жизнь улучшить горожанам? Ты не поверишь - у Цыгана.
Кузнечик, чтобы сделать хуже, ведь он-то знал,
На что кто нужен, на что способен кто, так вот
Вдруг делает удачный ход.
"Удачный ход, "- он так мечтает, мол, вот Цыган не подкачает.
Ведь при последних днях правленья он получил благословенье,
Стал первым замом, у кормушки сидел на мягонькой подушке
И денег столько начал брать, что не пропить и не сожрать.
Да и второй жене немало (их две у нашего Ромала)
Кузнечик тоже угодил, когда в Гордуму посадил.
Поэтому сидя с СИЗО, Цыгана сделал он И.О.
Он думал, Будет все в порядке, хоть посадили вы, ребятки,
Кузнечика баланду жрать, есть кому делом управлять.

А, кстати, может быть и с дури, но есть вопрос к прокуратуре.
Вот почему та также рьяно не занялась судьбой Цыгана?
Как ни прикинь, а он, чернявый, был не последним загребалой,
Был на контроле всех контрактов, курировал законность актов,
Так что хлебал с народных бед, представьте, Цыган - правовед!
Да и дома, квартиры, джипы, что просто так к рукам прилипли?
Так это уж из сказки вроде, с таким добром - да на свободе.
Так что пока жива надежда, что вор не будет жить, как прежде,
И прокурор, и губернатор отыщут главных виноватых.
Ну, а, пока Цыган, как птица, от правосудия десницы
Скакнул, поднявшись на крыло, а, может, сел на помело,
Не важно, раз ты на свободе, да и такое счастье вроде
Тебе подарено судьбой, ведь миллионный город - твой!
Нельзя не развивать успех, не поимев буквально всех.
Что ж, низость гнусного обмана -
Всегда вершина интригана.

Добравшись до огромной ложки, Цыгана потные ладошки
В нее вцепились, как замок, чтоб отобрать никто не смог.
Он сразу понял перспективу: набрел на золотую жилу-
Раз мэр-Кузнечик под замком, он мэром может стать потом.
Ведь смог же друг его Хохол залезть на городской престол!
А он чем хуже? Эй, чавелла, пишись, цыганская новелла!
Вот так, мой друг, чужая слава бывает хуже, чем отрава.

Когда в истории антракт, на сцену лезет и дурак.
Когда в политике изъян - на сцену явится Цыган.

Ах, как свежи мечтаний росы! Кузнечик, выслушав доносы,
(Тюрьму законы не исправят, у нас и за решеткой правят),
Узрев Цыгана намеренья, в раз издает распоряженье,
То, от которого Цыган стал ненормальным, будто пьян,
Ведь по нему вся власть по дому передавалась в миг другому.
И тут Цыган не удержался; чтоб не пустить других на царство,
Он всех их задненьким числом уволил,
Пусть теперь со злом они воюют в правосудье,
у нас ведь не подкупны судьи.
А чтобы то распоряженье не просочилось в окруженье,
Чтоб про него никто не ведал, он отпускает всех с обеда
Домой, так как в его хоромах травить решили насекомых,
Которые по Володарской посмели жить в покоях царских.
Так смерть к клопам и тараканам пришла, одетая Цыганом.
И мэра глупый шаг, дебильный, стал для Цыгана семимильный.
Ведь тот стыда совсем не ведал: за что купил, за то и предал.
Не часто совесть говорит, коль жадность в нас благоволит.

Ну, что же, дорогой мой житель, опять мутна твоя обитель?
Мы думали, оковы пали, когда воров под стражу брали.
Мы думали, что эту свору загонят в Ергени на гору,
Язык подрежут, лоб пометят, чтоб больше никогда на свете
Никто из них в Руси великой не мог воров на сходку кликать,
Что всех от Волги и до Дона погрузим в бочку для Гвидона
И в речку, в море, в океан, чтоб не мутили горожан.
Ай, нет! Не то таперя время! Мы, горожанин, наше бремя,
Видать, не выносили сроком, то будет нам с тобой уроком.

А что же город? В нем опять нам не дают с тобой скучать,
Цыган, дорвавшийся до власти, для нас с тобой тачает снасти.
В поте лица, до рук дрожанья - только бы клюнул горожанин.
Только бы выбор нужный сделал. Цыган бы всех потом уделал.
И ведь уделает, стервец, если сдуревшие вконец
С тобою мы ему поверим и в город свой откроем двери.
Ну а пока он по закону рождает местную Горгону.

Перестановка мест в сложеньи не повлияет на решенье,
Во власти ж-то дурная весть, места насиженные здесь.
Руководитель первоклассный к себе людей сзывает классных,
А человек второго сорта сорт третий наберет в когорту.
Кого ж мы видим рядом с ним? Кто ж солидарностью гоним,
(А платит за нее он много) за ним собрался в путь-дорогу?
Так, просыпаясь утром рано, мы сразу видим тень Цыгана,
Что мечется за ним весь день, а что же вы хотели - тень.
К тому же в прошлом, без сомненья, работник здравоохраненья.
Ну, тот, который в сфере этой, был вечно занят лишь газетой.
От гордости он, как пузырь. А это кто? Гляди - визирь.
Да славе не грозит сиротство, коль даже в ней полно уродства
Я точно знаю, что Цыган не верит в честность мусульман,
Но видно здесь его нагнули, возможно, и в прокуратуре.
А может быть, другие дяди, что говорят, в глазенки глядя,
Что незаметны, словно гномы, все в звездах, а не астрономы,
В толпе стандартны и безлики, но могут в раз найти улики.
К тому же тот визирь Цыгану пообещал, мол, без обману,
Чтоб город было легче брать, по сроку к выборам пригнать,
Используя землячеств чары, тыщ десять злобных янычаров.
Да, совесть, точно, не отрада, но вот иметь ее бы надо.
Всех остальных не знаю, право, там собралась вокруг орава,
Как говорят, людишек местных, но в большей части неизвестных.
Ведь от хорошей жизни тоже стремятся к лучшей те, кто может.

Хотя там были исключенья, но стали все с цыганским мненьем.
Что ж исключение, известно, станет законом повсеместно,
Если понравившийся власти носить ей будет только сласти.
Коль вовремя сгибаешь спину - башка и шея невредимы.

Ну, Бог там с ними, наш Ромал отставку мэра поджидал.
Как только тот из-за решетки, втихую накативши водки,
Занюхав рыбьего хвоста, сам отречется от поста.

И тут вот счастье - он отрекся, видать, серьезно поберегся.
И правильно, зачем же сдуру опять дразнить прокуратуру.
Уметь себя вести - так мало, чтоб не вести, куда попало.
И наш Цыган слетел с катушек, ну распирает счастье, душит
Потенциалом изнутри. Свобода, что не сотвори, все для себя,
И очень скоро театр одного вахтера наш город вынужден смотреть,
И не изъять, и не стереть с газет полосных, и с экрана
Героя одного романа.

Пустыня, нам известно с вами, всегда гордится миражами,
Все очень просто, что желаешь, берешь и правдой выставляешь,
И то, о чем еще не слышно, уже действительностью вышло.
Цыган ведь парень крайне смелый, одно твердил, другое делал,
Не обещал, чего опять он впредь не сможет обещать.
А над великим и могучим он издевался ещё круче.
Язык, его в семье с детсада возможно выучить как надо,
А после, парень, тридцати, цыган, ты, сколько не пыхти
Косноязычество не скроешь и репортажем не отмоешь,
Коль говоришь, съедая слоги, а падежи или предлоги
Так умудряешься расставить, что можно черте что представить,
Коль в ударениях - порок, не будет выучен урок.
Когда средств`а и квартал`а с экрана льются на ура.

Привёл он попку попугая, чтоб тот твердил не уставая,
Что без Цыгана тьма и мрак, а кто его не любит - враг.
Сулили Попугаю кресло в цыганской свите, где не тесно.
Пока же в сложном организме он занял место, что при клизме
Используется без одежды, а как же, попка есть у всех же.

А что, Цыгану все возможно! Уйдя в законный отпуск позже,
Он еще выкинет коленце, оставив править Иноземца.

Если сто раз сказать халва, не станет сладостней слюна,
Но если вам лимон сказать, вкус будет проще предсказать.
Так вот, Цыган, он нюхом чует, что больше горожан волнует,
А как не чуять, он с забот купоны главные стрижет.

И завертелось, он - герой, за стариков стоит горой,
То ест похлебку по столовым, то утешает добрым словом,
Тут говорит, что не забудет, там говорит, что завтра будет.
Он с ветеранами в обнимку танцует чуть ли не лезгинку,
Тут ремонтирует сортир, здесь с кем-то борется за мир,
То осуждает интервента, то восхваляет Президента!
Цыган великий правовед, "Давайте вместе скажем "нет",
Срок третий Президенту вменим, а Конституцию изменим".
Тут инвалидам дарит ласку, тут дарит детскую коляску,
Всем не хватило, вот конфуз, но хоть один рад карапуз.
С утра зарплату обещает, по вечерам врагов стращает.
Плиту даёт пенсионеру, квартиру - милиционеру.
Стоп, у меня вопрос возник, а как же свой очередник?
Ну, рядовой наш горожанин, который, правда, не был ранен,
Но за квартирой много лет в очередях наелся бед.

Вот он шагает по проспекту, национальные проекты
Реализует сам, один, он самый ценный гражданин,
Он нам всем брат, родня, кузен, наш городской Мюнхгаузен.
Вот он с ядра рукою машет, вот он утей стреляет кашей,
Вот он в бою врагу не сдался, простите, что-то заболтался.
Он там ещё себя, "босота", тянул за волос из болота.
Вот, думаю, была бы месть Цыгана подвиги все счесть.
Но не удастся - с нашим краем он стал совсем неуправляем,
Совсем забывши о цыганстве, стал нам твердить о христианстве.
И это всё за те налоги, что платим мы,
Он нам с дороги вещает, что он молодец, что, дескать, городу отец.
За наши деньги утром рано он лезет в комнату с экрана.
А вечером, придя с работы, за свои деньги я до рвоты
Опять же вынужден смотреть, что он с экрана будет петь.
Но сколько можно, чёрт кудлатый, мы знаем, что все виноваты,
Что все воруют, только ты для нас выращивал цветы,
(Но мы то знаем, как цыгане нас в подворотнях любят с Вами)
Все виноваты пред тобою,
А ты вот с сальной головою забрался в городской карман,
Но дело ясное - Цыган.

Но что, надёжа губернатор, тебе приятен провокатор,
Который, если станет мэром, тебя не пустит даже в скверы?
Молчишь? Ну что ж, мы сами сможем и власть твою не потревожим,
Сор не боится королей, для него дворники страшней.

Хотя ты прав, и мы в молчание всё ждём предсмертного мычанья,
Когда на бойню нас как стадо, Цыган погонит, если надо,
А в лучших городских светлицах цыганский табор расселится.
Шатры, кибитки с балаганом+.
Не быть здесь власти за Цыганом!
Не можем мы себе позволить, чтоб мог варяг нас здесь неволить,
Не будет на моей землице стрелять чужак по вольной птице.
Не будет средь моих угодий он безобразьем хороводить.
Не будет в Волге пить водицу,
Не будет он в мою станицу вести голодных чужаков под содержанье дураков.
Не быть здесь власти иноземцев, ни турок, ни цыган, ни немцев.
Тут Русь, и всем пора усвоить, народ не надо беспокоить.
Он может ошибаться раз, но если в испытанья час
Опять по иноземной дури ему волка в овечьей шкуре подсунут,
Думая, что он по простоте не так умен,
Ударит в колокол тревога.
Так полыхнет, что Кондапога покажется газетной уткой
А жизнь мелькнёт одной минуткой.
Здесь очень дорог лиха фунт,
Не дай бог видеть русский бунт.

Теперь к тебе, наш чужестранец, наш иноземец, иностранец,
Богата волжская земля, здесь рады видеть мы тебя.
Про наш Великий град вещать, арбузом сладким угощать,
Икрою, груздиком моченным, миногою, угрём копченным,
А хочешь чарку на Руси, хозяин, гостю поднеси,
Да чтоб была под самый край!
Ты только нас не обижай.
Ты гость, так будь здесь гостем строго,
Ну, за тебя! Вон там дорога!

(с) А.В. Цибанев. Март 2007 г.