***

Покряхтев, Дариус нагнулся, подобрал с пола рассыпанные бусины чёток. Несколько бусин закатились под диван. Дорогие чётки. Немногое из того, что удалось сберечь. Настоящая афганская ляпис-лазурь. Дариус сам их спрятал, сохранил, зная, как они важны и дороги хозяину, Аслан-беку, да продлит Аллах его дни. Даже годы нужды не заставили его расстаться с чётками, продать их. Потом, уже в Париже, когда он с поклоном протянул их хозяину, тот не смог удержать слёз.
Нет ничего позорного в том, что достойный муж, перенесший такие тяготы, которыми Аллах удостоил испытать правоверного, окропил своими слезами благословенные чётки из Медины. Да ещё исполненные для него особого смысла любви и воспоминаний.
Что же могло так сильно взволновать или расстроить хозяина, если он, обычно такой сдержанный и осторожный с вещами, рванул чётки с такой силой, что порвал трижды навощённую нить биссуса, на которую нанизаны бусины? Недюжинная сила нужна для этого! Или это сделал не он?
Значит, это мог сделать только… Не пристало слуге указывать хозяину, но и не может верный слуга спокойно смотреть на того, кто так и остался для хозяина источником тревог и забот, как и в давние времена. Когда неверный этот явился тем самым зерном зла, которое, разросшись, чуть совсем не погубило благородного Аслан-бека, лишив его милости шаха и ввергнув его в страшные темницы Мазандерана… Разве не разумнее было бы держаться от этого человека как можно дальше?
Неисповедимы пути Аллаха: случайно ли пересекаются тропы, которыми ведет Он людей?
Вот и почтенный Аслан-бек видит перст судьбы в том, что он вновь встретил в Париже, городе, где Аллах (и пресветлый шах) судили ему пребывать в изгнании, того самого человека, чья жизнь в Персии столь причудливо переплелась с его собственной.
И не верному его слуге Дариусу обсуждать поступки, которые его хозяин полагает необходимым совершать…

Дариус с трудом поднялся с колен (сказывалась старая рана, повредившая коленный сустав), аккуратно сложил синие бусины разорванных чёток в шкатулку красного дерева, инкрустированную перламутром. Прежде чем вновь нанизать чётки, следовало правильно подготовить нить для них, а раздобыть такую нить в Париже будет не так-то легко…
Услышав негромкий троекратный хлопок в ладоши, Дариус поставил шкатулку на низкий столик у окна и поспешил в спальню. Хозяин сидел на оттоманке, откинувшись на подушки, курил. Длинный янтарный мундштук кальяна, который он задумчиво перекатывал во рту, тускло отсвечивал в пламени камина.
Следуя безмолвному указанию, отданному движением руки, Дариус задернул тяжелые шторы. На улице быстро темнело.
Курение кальяна подразумевает спокойное, погруженное в себя молчание, и Дариус хотел, как и всегда, тихо выйти из комнаты. Но, вопреки своему обыкновению, хозяин остановил его, заговорив:
- Не забудь приготовить то, что я просил тебя сегодня утром, Дариус.
Дариус поклонился, несколько обиженный.
- Всё готово, хозяин. Я выполнил поручение ещё утром.
- Не обижайся, Дариус, это важно… Поставь коробку на столе в гостиной. Сегодня вечером придет эфенди Эрик, если он не захочет войти в дом, просто передай ему коробку. Если он выразит желание меня увидеть, проведи его в комнату. Всё, иди.

Как и всегда на протяжении последних месяцев, ожидая визита этого гостя, Дариус чувствовал тревожное напряжение. Визиты были нечастыми, скорее, очень редкими. И Дариус чувствовал себя гораздо спокойнее, когда гость приходил в дом хозяина, а не наоборот. Как в то время, уже более года назад, после всех этих событий в парижском театре, едва не приведших к несчастью с хозяином… Опять! И вновь по вине этого человека! А благородный Аслан-бек, не помня зла, столько времени провел в мрачной обители этого чудовища, возвращая того к его презренной жизни… Как Дариус волновался каждый раз, провожая хозяина, порываясь сопровождать его, получая отказ и ожидая его дома! Но всё-таки, сейчас, находясь в их доме…
- Две бусины остались незамеченными, Дариус. Они под диваном, - произнёс тихий голос позади него.
Дариус подскочил, как ужаленный, и обернулся. О, Шайтан!..

***
Эрик вошел, как всегда, неслышно, и сейчас стоял у двери. Он не позвонил, просто вошел, словно запертые на два засова двери не являлись сколько-нибудь серьёзным препятствием для него. Да так оно, собственно, и было.
В его неподвижной, одетой с головы до ног в чёрное фигуре, не было ничего угрожающего. Ничего явно угрожающего. Но взглянув на неё один раз, сразу хотелось отвести глаза и больше не присматриваться. Дело было даже не в маске. Она теперь была почти не заметна. По крайней мере, с первого взгляда. Мельком глянешь - просто очень бледное, неподвижное лицо…
Нет, было что-то другое. Холод, мертвенность… отсутствие жизни. Словно одна оболочка человека, старательно и аккуратно изображающая человека. Словно идрис вселился в мертвое тело и руководит им, заставляя двигаться, ходить, говорить, смотреть пустым мертвым взглядом на живых.
Эрик сделал несколько бесшумных шагов, сразу оказавшись у двери в спальню хозяина. Повернулся, протянул руку к Дариусу. Тот инстинктивно отшатнулся.
- Вот, возьми, - на длинных, обтянутых чёрной кожей перчаток, пальцах покачивалась, свисая, тонкая серебристая нить. – Соберешь чётки.
Дариус взял нить, стараясь не прикоснуться к руке, держащей её. Биссус, слава Аллаху: теперь он вручит хозяину чётки ещё до наступления вечерней молитвы.
Эрик легко повернулся на каблуках, так, что его чёрный плащ спиралью завился вокруг ног, и, открыв двери, исчез за портьерами. Не постучав.

Когда, примерно через полчаса, Эрик вышел, Дариус, как и всегда в течение этих визитов старавшийся находиться где-нибудь поблизости, старательно полировал поднос.
Хозяин шел вслед за гостем, и Дариус услышал конец произносимой им фразы:
- … надо быть осторожней, Эрик, - слова были произнесены вполголоса.
- Теперь это не имеет никакого значения, дарога, - не оборачиваясь, ответил Эрик, - ни малейшего. Ты отлично это знаешь.
Его голос был всё так же прекрасен, как и раньше. Такой, каким Дариус помнил его с давних времен, когда этот голос поразил его с первой же встречи. Только теперь он был… каким-то холодным, отстраненным, словно доносился откуда-то издалека. И слова произносил, будто нехотя, сразу забывая о них, как о лишенных всякого смысла, необязательных.
Повинуясь знаку хозяина, Дариус взял со столика приготовленную коробку и с поклоном вручил её Эрику. Тот небрежно перебросил её с руки на руку, словно прикидывая её вес.
- Не беспокойся, всё будет цело, - так же небрежно звучал и его голос. – Я скоро верну… то, что останется, - он усмехнулся. – Скоро.
Он пошёл к дверям, но остановился, не дойдя до них.
- Что-то я зачастил к тебе, дарога, боюсь, верный Дариус не слишком рад этому. Не так ли, любезный Дариус, - Эрик медленно повернул голову, его жёлтые глаза блеснули из тени, отбрасываемой полями широкополой шляпы. Дариус невольно поёжился: взгляд был неподвижным и холодным, как взгляд гюрзы. И слова его не были вопросом, требующим подтверждения: просто констатация факта. – Сожалею, что причиняю беспокойство. Впрочем, не так уж велики мои сожаления. Разве не является гость драгоценным камнем на подушке вашего гостеприимства, о друзья мои?
Улыбка, появившаяся на его узких бескровных губах в то время, как Эрик произносил эти слова, не отражалась в его глазах, остававшихся холодными и невыразительными. Выглядело это страшновато… Он перевел взгляд на Аслана.
- Оставь свою иронию, Эрик, - негромко промолвил тот, внимательно глядя на Эрика, - она здесь неуместна.
Эрик притронулся к шляпе.
- Я ухожу. Благодарю, дарога. Так помни: не повторяй последней ошибки. Я сам приду, когда сочту нужным. Я и так чересчур посвятил тебя в мои дела. Ты знаешь, это не в моих обычаях. Но… - внезапно неприятная улыбка исчезла с его губ, словно отклеилась, - в свете событий последнего месяца это было… необходимо, Аслан. А я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я вынужден усилить меры безопасности, ты понимаешь. Вынужден, - повторил он раздельно, поворачиваясь к дверям.
Аслан проводил Эрика до дверей своей квартиры, Дариус вышел затворить за ним двери. Эрик сел в фиакр, и подошедший к окну Аслан услышал, как он сказал кучеру: «На площадь Оперы». Фиакр исчез в ночи.
Аслан ещё некоторое время стоял у окна, глядя в темноту. Он очень ясно, как если бы это случилось вчера, вспомнил, как почти год назад стоял, также глядя вслед удаляющемуся фиакру, увозившему Эрика. Только тогда Эрику понадобилась помощь Дариуса, чтобы дойти до фиакра и сесть в него. А он сам, глядя на удаляющийся фиакр, думал, что в последний раз видит бедного, несчастного Эрика.
Тогда он ещё неделю колебался. Не зная, что будет правильнее: выполнить просьбу Эрика, оставить всё как есть и спокойно дожидаться его смерти, чтобы произвести известные манипуляции, либо, махнув рукой на благоразумие, нашептывавшее ему, что так будет намного спокойнее для всех (и для него в первую очередь), попытаться Эрику помочь. Как он однажды и поступил, поплатившись за помощь этому человеку, но, по большому счету, так и не считая тот свой поступок ошибкой. Несмотря ни на что…
Придя к такому решению и уповая на волю Аллаха, дарога отправился в дом за подземным озером, и хотя, честно говоря, больше всего ему хотелось повернуть назад, он добрался до него, старательно отгоняя воспоминания о тех обстоятельствах, которые сопровождали его последний визит.
Но, добравшись туда, Аслан обнаружил Эрика в таком состоянии, что все сомнения его исчезли, уступив место простому человеческому сочувствию. В конце концов, это было делом принципа. Неправильно было бы, уже один раз заплатив такую цену, спасти жизнь человека, а теперь, когда требуется всего лишь толика внимания, отказать ему в помощи. Поступив так, Аслан обесценил бы в собственных глазах своё давнее деяние. Всё, следовательно, оказалось бы напрасным: опала, потеря всего, жизнь вдали от родины…
Укрепляя свой дух подобными рассуждениями, Аслан принялся за дело, столкнувшись сначала с такими трудностями, что несколько раз отчаивался в успехе.
Эрик был жив, но уже не реагировал на окружающее. Практически не ел и не спал, находясь в некоем подобии ступора, из которого его надо было, во что бы то ни стало, вывести. Из своего жизненного и должностного, если так можно было выразиться, опыта, дарога знал, что добиться желаемого результата можно только сильной психологической встряской, дающей мыслям человека иное направление, выбивающей того из замкнутого круга, по которому он ходит и ходит, неотвратимо приближаясь к центру, имя которому – безумие.
Поэтому дарога впоследствии с удовольствием вспоминал, как идея, осенившая его, принесла свои плоды ощутимо и почти незамедлительно.
Когда он показал Эрику напечатанное в газете «Эпок» траурное объявление, гласившее: «Эрик умер», то сразу увидел, что это был верный психологический ход.
По крайней мере, он сработал. Аслан понял, что Эрик «начал реагировать»: он, хотя бы, слушал, что Аслан говорил ему… Раз уж они теперь похоронили его, то ничто не мешает ему жить дальше – такой была основополагающая мысль, которую развивал дарога. Он никогда не узнал, что по этому поводу думал Эрик, и что происходило в его сознании, на эту тему тот никогда потом не говорил, но результат был. А это уже хорошо.
[700x525]