.

.

Ты унаследовал гены fashion-фотографа от своего отца?

Я унаследовал от него шизофрению, депрессии, тревожность и комплекс Наполеона, несмотря на то, что мы оба высокие мужики.

Каким было твоё окружение в детстве?

Когда мне было одиннадцать лет и мои яйца только начинали звенеть, мы с отцом поехали отдохнуть на Гаити. Однажды ночью две восемнадцатилетние модели затащили меня в свой номер. Я помню, как одна из них натирала мочалкой свои огромные сиськи в душевой, а позже у меня был невероятный эротический опыт с этими цыпочками. Я преклоняюсь перед своим ранним сексуальным опытом. Все это было так невинно.

У тебя был доступ к телкам с юных лет. Быть может, именно поэтому ты решил заняться fashion-фотографией? Мне нужно немного истории. Когда ты родился, твой отец уже был известным фотографом?

Да, он был звездой, делал достаточно радикальные снимки для журнала «Harper's Bazaar» в Америке. Потом мы переехали в Париж. Отец считал, что во Франции сможет делать более крутые карточки. В 60-х он работал во французском «Vogue». Мы прожили в Париже четыре года, а потом вернулись в Нью-Йорк. Французский – это мой первый язык.

Ты всё ещё говоришь на французском?

Oui oui. Voulez-vous couchez avec moi ce soir?

Peut-etre, plus tard.

Эй! Вернемся к делу… До отца моя мать встречалась с Герри Муллиганом, джазовым музыкантом, жила в Гринвич Вилладж, работала в кафетерии на Гринвич Стрит. Она также была танцовщицей в «Copacabana» и постоянно курила дурь. Когда мой папаша зашел в «Copa», то между ними сразу пробежал огонек, и мамка бросила своего джазмена. В то время мой отец был страшно консервативным дядькой с Лонг-Айленда, носил старомодные рубашки и был типичным представителем высшего среднего класса.

Так как же он стал фотографом?

Он поступил в художественную школу вместе с Энди Уорхолом. Отец хотел быть художником, но его друг подарил ему камеру «Roloflex» и сказал, что ему стоит попробовать себя в фотографии. Моя мать работала стилистом отца. Когда мы жили в Париже, то постоянно рядились в ковбойские шмотки и это было достаточно вызывающе во Франции.   

Но когда вы вернулись в Нью-Йорк твои родители расстались?

В Нью-Йорке моему отцу позвонил его старый товарищ и сказал, что некая модель Анджелика Хьюстон хотела бы с ним повидаться. Анджелика пришла к нему в студию, а спустя месяц они уже жили вместе. Ей было всего семнадцать, а моему отцу тридцать четыре. Они провстречались три года. Я всегда считал её старшей сестрой.

А как же твоя мать?

Она начала встречаться с Джимми Хендриксом. Я помню, как он бренчал на гитаре для моей матери и любил подбрасывать меня в воздух, когда мне было четыре с половиной года. У нас был пентхауз на Джейн Стрит. Однажды я застал мать, трахающуюся с Крисом Кристоферсоном. После этого я часто ездил к нему в деревню, кататься на лошадях. Он был крутым.

Так ты остался жить с матерью в Нью-Йорке?

Да, но она решила послать на хуй Нью-Йорк и сказала, что мы переезжаем в Вудсток. Мы переехали туда в 1971.

Почему Вудсток?

Потому что в начале 70-х это все ещё было крутое контркультурное место, и все продвинутые люди съезжались сюда. Правда, моя мать продолжала ездить в Нью-Йорк на работу. К тому времени она работала стилистом Тодда Рундгрена, а также «Sales brothers», «Soupy Sales' kids» и «Tony and Hunt». Позже Тони будет играть у Игги Попа. Мама красила волосы Тони в синий свет. Это был 1971 год – преддверие панка.

Что это было за время?      
 
К тому времени моим отчимом был уже Джеки Ломакс – первый парень на «Apple Records». Я помню студийные тусовки с Риком Данко и Бобом Диланом. В то время моя мать делала абсолютно невероятные снимки всей этой прогрессивной братии. Все бухали, трахались и жрали наркоту на вечеринках, а детишки «ложили» на сон и бегали во время чудовищных оргий по дому. Я переспал с дочерью Марии Мулдаур Дженни.

Сколько тебе было?

Шесть, семь лет…

И у тебя к тому времени уже была рабочая женилка?

Да мы просто баловались – залазили в душ, снимали штаны и играли в паровозик.

[350x484]

Terry Richardson

Я знаю, что у тебя также богатый гомосексуальный опыт.

В младших классах мы с мальчиками играли в мочевые бои – бегали и писали друг на друга. В семь лет моими лучшими друзьями были именно мальчишки, которых я щипал за розовые задницы.

В Вудстоке было много обнаженки?

Да! Все просто обожали хвастать своими молодыми причиндалами. А ещё парни любили палить из пушек по ночам. Один из них, Майкл Поллард, жил с нами пососедству.

Я люблю Майкла Полларда.

Он был неотразимым чуваком, полным забиякой, настоящим фриком. Но, к сожалению, его покалечил алкоголь. Помню, однажды ночью он даже наставил на меня пушку. Это было время, когда все жрали кислоту и экспериментировали с тем, что превращало мозги в кисель. Большинство попросту сходило с ума.

Вернемся к твоей мамочке…

Да-да. Она фотографировала всё происходящее. По сей день я считаю, что фотографирую гораздо хуже её. Сейчас она сидит в инвалидном кресле где-то в глуши, окруженная своими космическими фотографиями.

Что с ней случилось?

Она попала в аварию, когда мне было девять лет. Врезалась на своем «жуке» в грузовик, пролежала в коме более месяца, но выкарабкалась. К сожалению, ходить она больше не может.

Ого. Так ты не только трахаться в детстве учился, но и заботиться о матери?

(*притворяется, что плачет*). Да, блядь…

Уверен, что ты вырос ответственным мальчиком.

Меня действительно привлекают покалеченные люди – жертвы природы и несчастных случаев. Я очень люблю свою жену Ники.

(*смеется*)

Большинство тех, кого я знаю – это покалеченные жизнью люди. На самом деле, очень немногим посчастливилось прожить счастливое детство.
 
Ты был в Лос-Анджелесе, когда с твоей матерью произошел несчастный случай?

Мы переехали в Лондон из Вудстока, потому что отчим начал работать в супергруппе «Badger». Прожив в Англии шесть месяцев, мы перебрались в Голливуд, потому что Ломакс подписал контракт с «Capitol Records». Меня сдали детскому психиатру. Я был непоседой и драчуном, постоянно избивал всех. У меня зеленый пояс карате.

Так ты был гопником?

Нет. Я бил людей только тогда, когда они меня заебывали. Но, не скрою, драться мне нравилось. Гляди, у меня нос сломан.

Зеленый пояс, говоришь.

Я пошел на карате, потому что мне ужасно хотелось крошить все подряд. Я даже разметелил свою комнату однажды. Помню, в то время я слышал голоса в голове. Позже они ушли.

Это хорошо.

Да. Но не нужно думать, что я конченый псих. Анджелика Хьюстон не устает повторять: «Это так странно, что с такими ебанутыми родителями, как у тебя, ты вырос таким нормальным чуваком».

Твой отец поддерживал тебя в желании быть фотографом?

Я начал фотографировать в восемнадцать. В то время мой отец уже был бездомным, и мне пришлось зарабатывать. Когда он впервые увидел мои снимки, то так наорал на меня, что я даже камеру свою выбросил и не снимал на протяжении следующих семи лет. Позже я очень пожалел об этом, ведь столько прекрасных мгновений осталось упущенными. Думаю, мой отец ревновал меня к фотографии, так как я делал то, чего он так и не осмеливался делать.

Что заставило тебя снова начать фотографировать?

Я переехал в Нью-Йорк, и мы начали работать вместе. Это было ужасно – снимки получались кошмарными. Когда журнал «Vibe» заказал у нас фотосессию, я сказал отцу, что сделаю все самостоятельно, иначе никогда не добьюсь уважения.

Но ведь «Vibe» заказал работу обоих Ричардсонов.

Да. Отец сказал мне тогда: «Ты не можешь сделать это самостоятельно, ты ещё очень слабенький». Я послал его на хуй и повесил трубку. И все же, я самостоятельно сделал эту работу. В итоге она очутилась в Лувре. После этого отец не хотел со мной разговаривать. Сейчас, когда я говорю ему, что он никогда не поддерживал меня и постоянно лажал с воспитанием, он утверждает, что именно это сделало меня хорошим фотографом.  

Ты в это веришь?

И да, и нет. Я всегда был силен, у меня Эго размером со слона, и я всегда могу сказать отцу: «Папа, пошел ты на хуй. Я все могу сделать самостоятельно». У нас весьма натянутые отношения теперь. Но наш тогдашний разрыв помог мне. Я самостоятельно научился делать хорошие снимки, пошел своим путем, нашел свой персональный стиль. Но осадок от ссоры с отцом остался.

Твой портрет, сделанный отцом, показался мне гомоэротичным. Что ты об этом думаешь?

Это была моя идея одеть топ и бриджи. Я просто хотел выглядеть хорошо. Мой отец не гей. Он просто любит все пробовать. Отец всегда уделял особое внимание сексуальному опыту. Дело не в том, сосал он члены или не сосал. Он просто любил молодость и красоту. Когда ты старый, и у тебя из задницы сыплется пыль, то есть только два пути затащить в свою постель крутую цыпочку – быть богатым или быть офигенным любовником. 

Твой папаша кадрил твоих друзей, когда вы жили вместе?

Да. У него даже был шестимесячный роман с моим другом актером. Другу тогда была двадцать три, а отцу - шестьдесят семь.

Ты спал с отцом в одной постели?

Это было уже после нашей ссоры. Его только выпустили из тюрьмы. Он позвонил мне и говорит: «Слушай, мне просто нужно переночевать у тебя одну ночь». Я впустил его, но он решил остаться ещё на четыре месяца. В конце концов, я сказал ему: «Если ты не уберешься отсюда, я убью тебя», и он свалил на следующий день. Я бы смог убить его. Нет, я, конечно, люблю его, но…

Всему есть предел.

Спустя некоторое время я прыгнул в свою машину и поехал в отель в Сан-Диего, где жил отец. Когда он открыл дверь, я воскликнул: «С Днем Рожденья, папа!». У него прямо там случился сердечный приступ. Я действительно люблю его и скучаю по нему. Он сжег практически все свои фото и частенько отправляется жить на улицу, утверждая, что больше не может быть счастлив. Один миллионер предлагал ему шикарную работу, – нужно было снимать проституток, - но отец на отрез отказался. Сейчас ему 70, но он каждое утро просыпается с мощной эрекцией.

Что было после работы для «Vibe»?

Фил Биккер из Лондона позвонил мне и сказал, что Катрин Хамнет ищет нового фотографа для особых съемок – нужно было снимать людей с хуями и все такое. Я получил эту работу.

Ого!

Я переехал в Лондон и начал работать с «Face» и «iD». Так началась моя большая карьера. Вернувшись в Америку, я получил работу в «Harper Bazaar». Затем был «Big magazine», итальянский «Vogue» и пошло-поехало…

Катаешься на скейте?

Недавно меня сбило такси. Я поцарапал лицо и руки, так что, пожалуй, сделаю перерыв на время. Скейтбординг – опасная штука в Нью-Йорке. У нас тут есть задорные соревнования, мы катаемся на скейтах нагишом. Я обязательно использую эту идею в своих работах.

Тебе не кажется, что порой ты заходишь слишком далеко?

Мне кажется, что я не сделал ещё слишком много запланированных клевых снимков.

Тебе бы подошла роль звездного фотографа в издании вроде «Playboy»

Мне нравится печататься в популярных журналах, а не в каких-то порнографических изданиях. В порно-журналах ты смотришь, как люди трахаются и трахаются, и все они такие одинаковые. Мода также может выглядеть одинаково. Мне нравится быть ниспровергателем, достигать максимального предела в своих работах. Для меня это испытание на прочность и поиск ответа на вопрос: «Как далеко я могу зайти?». Мне нравится исследовать сексуальность и внутренний мир людей просто показывая то, как люди кончают и трахаются, насколько бы сильно это кого-то не шокировало.

Разве это делает тебя художником?

Возможно.

Почему в своих интервью ты постоянно говоришь об эрекции своего отца?

Разве я часто об этом говорю? В любом случае, у меня хорошие гены и космическое либидо.

Хотел бы иметь детей?

Конечно. Самые интересные разговоры в моей жизни были с трехлетними детьми. Дети такие прямые и честные.

Думаешь, из тебя получится хороший отец?

Думаю, да. Но пока мне нравится моя свобода. Я могу делать все, что захочу и никому ничего не должен. Вообще, я очень романтичный и стеснительный парень – люблю ходить на свидания, есть мороженое, смотреть кино, говорить всякие красивые глупости.

Ты знаешь, что некоторые фотографы называются твоим именем, чтобы затащить в студию очередную модель?

Да? Это прикольно! Ко мне однажды такой пристал, представился Терри Ричардсоном, предлагал работу. К слову, я сделал для «Sisley» маски с моим лицом, так что теперь каждый может быть Терри Ричардсоном.

Ты фотографируешь на цифру?

Нет. Мне нравится проявлять негативы, возиться с пленкой. Я ничего не имею против цифровой фотографии. Просто пленка прет меня больше.

А машины тебе нравятся?

Да, они прекрасны. Как объекты искусства. И к тому же сексуальны. Я называю свою машину «Мандинго», в честь старой фантастической повести, где кастрировали рабов.

Ты один из немногих, кто сумел совместить искусство и коммерцию.

Я просто делаю очень сексуальные фотографии. Лучшие снимки получаются в результате импровизации. Огромную роль играет кастинг. Если кастинг подкачал, то, считай, вся работа проебана. Мне нравится работать с людьми, которые понимают что происходит. Тогда они свободно делают фото искренними и прекрасными.

[450x329]

Terry Richardson

Как ты проводишь свой кастинг?

Я заставляю людей сосать, лизать и трахаться. Я могу творить чудеса с кем угодно, но не с каждым.

Журналы контролируют тебя или берут все, что им предлагает Терри Ричардсон?

С журналами легче, чем с рекламщиками. Последнее время работать все сложнее даже в Европе, потому что всем нужны большие имена, а большие имена труднее раскручивать на то, что мне нужно. Но, как я часто говорю, важно не то, кого ты знаешь, а то, как ты сосешь…У меня дырок в кармане не бывает.

[350x508]