Стас не реагировал на мою болтовню никак. Точней, делал вид, что никак не реагирует. Он не возмущался, не «не верил», не сочувствовал. Только сильно напрягал челюсть и отводил взгляд. Мы заехали в супермаркет. Знаете, такие, где продается всё – от жвачки до мебели. Он вручил мне тележку и отправил в свободное плавание: «Ни в чем себе не отказывай!»
И я не отказываю – я покупаю дисковый мп3 плеер, буквально сгребаю с полок все диски, имеющие отношение к джазовой или рок музыке. Эрик Клэптон, Чарли Паркер, Элла Фитцжеральд, Тори Эймос, Гобэн, Тач эн гоу, Том Уэйтс, Билли’с бэнд, даже Фрэнк Синатра полетел в корзину. Там же оказались Massif Attack, Люмен, Жажда и еще двадцать или тридцать дисков.
Ничего этого я раньше не слушала. Выбор музыки осуществляется так: куда рука тянется, то и возьму. Присматриваю сиди-кейс по вместительней, наушники побасистее, батарейки посильней. Я не знала, будут ли места для зарядки литий-ионных батарей, поэтому взяла коробку обыкновенных.
Отдел с книгами меня не прельщает. Смотреть на них не могу.
Отдел спортивных принадлежностей… в корзину летит тренажер SDELAY TELO, розовые гантели и мечта девочки-гломур, которой нужно беречь свою идеальную кожу от синяков и ссадин, - скейтборд.
Стас увидел это всё и улыбнулся: «Вижу, ты идешь на поправку!» И снимает еще один скейт, ставит на гранитный пол, встаёт одной ногой, второй отталкивается и… Как будто он всю жизнь катался на нем. Он так ловко скользит между огромных тележек и полок, что рабочие смотрят с завистью, а лишь потом начинают орать «Нельзя здесь!», и Стас останавливается, скейт взлетает вверх перед ним и он ловит его рукой: «Отличная доска, беру!».

Давай сегодня будем скейтерами.
Стас предлагает играть в переодевания. Он ведет меня в отдел одежды для тинейджеров. Вот так, нам уже за двадцать, у нас были взрослые увлечения и взрослые наряды, а теперь мы копаемся в кислотном тряпье для подростков. Стас учит меня одеваться как настоящий скейтер. Самое главное, по его словам, это обувь. Лучше всего огромные кроссовки с воздушной подушкой и яркими шнурками. Мы их берем. У него шнурки ярко-жёлтые на серо-зеленых кроссовках. У меня кислотно-розовые на голубых с красным. Широченные джинсы с множеством карманов, две майки – зелёная вниз, белая с мордой милого мишки наверх. Напульсник, бондана и бейсболка – вместо защиты. Так он говорит.
На мне какие-то безумные шорты с бахромой по краям, они на подтяжках. Тёмно-фиолетовый топ с Чебурашкой поверх футболки. Этот топ только спереди кажется просто топом, а сзади у него капюшон. Куча всяких примочек, всё для игры.
Туда, куда мы едем, асфальт только на главной дороге, он спускается прямо к небольшому озеру, делая крутой поворот. Там Стасу и хочется испробовать свой скейт.
В продуктовом отделе он берет еду. Много еды. Белок, углеводы, жир. Всё – полуфабрикаты, замороженное мясо, рыба, овощи, витаминные салаты и богатые белком и фосфором замороженные окунь и кета. А еще булочки и бутерброды с ветчиной. Он ещё не знает, что все его витамины вытряхнуты в унитаз и подменены на таблетки для похудения. Я знаю, что он набрал целый багажник батончиков для набирания веса. Эти батончики на вид как обычный гематоген, но я помню их вкус и запах – такими батончиками мама кормила сестру, когда её вес после болезни был критически низким.
Я разрывала их упаковки и выкидывала содержимое. Я сидела на переднем сидении, открыв дверь машины, и бросала батончики в мусорку, стоящую в пятидесяти шагах от меня. Обертки от этой гадости валяются теперь по всему салону.
Когда Стас приходит в машину, он видит мусор в салоне. Он открывает дверь со стороны водителя и руками выгребает обертки. Я замечаю еле видное удовольствие на его лице. Только слегка видные складки около глаз.
Он заводит машину, а мне в голову приходит мысль, которая заставляет пожалеть о столь поспешном побеге из супермаркета. Стас ловит моё настроение. Видимо, его маленькая победа над моим измождением смягчает его, и он спрашивает «Ну что еще?».

Мы купили велосипед. Сложенный велосипед торчал из большой тележки с оранжевой пластмассовой ручкой. Это всё не потому что я захотела велосипед. Я стою на перекладине внизу тележки, Стас сзади обхватывает меня и держит за ручки. Он катит тележку с велосипедом и мной до машины. Я открываю багажник, когда Стас заводит мотор. Машина слишком маленькая, чтобы всё в себя вместить. Я загружаю тележку, переворачивая её на бок, насколько это возможно опускаю заднюю дверцу и бегу садиться на свое место впереди. Пока никто ничего не понял, мы сбегаем с имуществом супермаркета.
Знаете, я всегда хотела иметь свою тележку.
Мы доезжаем до конечной остановки автобусов, где начинаются дачи. От этой остановки отходит автобус до пригородного посёлка. Но мы туда не поедем.
Мы вытряхиваем все свои покупки в тележку. Я останусь здесь ждать Стаса, пока он отгоняет NISSAN MARCH на безопасное расстояние.
Это через час, проведенный в сумерках, он приедет на автобусе, и мы пойдем вглубь дачных обществ «Дружба» или «Маяк». А сейчас я оставлена. Я брошена на пустеющей стоянке пригородных автобусов, где даже киоск с мороженым закрывается в шесть часов вечера. Я остаюсь в компании маршруточников. Я сижу на остановке с огромной тележкой, не зная куда идти, а меня окружают немытые дядьки средних лет, которые с трудом считают до трёхсот, и то потому что столько стоит набитый под отказ рейс в их маршрутке.

Настя ненавидела пролетариатов. Она свысока смотрела на водителей маршруток, толлейбусов и такси. Всех простых рабочих людей. Она отдёргивалась, когда какой-нибудь обычный паренек в старой кожанке и шапке-гондонке задевал за её одежду. Я думала, ей они не нравились, потому что не из её круга, но однажды мы ехали в такси…

Поздно ночью мы садимся в такси. Я на заднее сиденье, она на переднее. Ехать нам через весь город, таксист включает радио, перестраивает с волны на волну. На какой-то частоте слышатся последние аккорды песни. Он её оставляет. Голос диджея сообщает о ситуациях на дорогах: «Да какие тут ситуации! Дороги чистые, час ночи всё же». И начинается новая песня. Это была синатровская «Straingings in the night». Этот «безбожник», как его потом называла Настя, переключил волну. Конечно, Настя попросила оставить. Безбожник начал дискуссию «фу эти старые песни», я думала тогда, что моя Настюха взорвется. Нет, она просто ответила: «Ну что тебе, жалко что ли одну песню послушать».
Потом она говорила, что про себя добавила «мы же слушаем твою дурацкую коммерческую псевдомузыку».
И только когда таксист уступает, я вижу, как Настя расслабляется. Я только сейчас замечаю, что у неё дрожали руки.

Мы почти никогда не ложились спать сразу как приходили. Мы наливали себе коньяков или рома с колой, - алкоголь остался от Настиных родителей, - включали одну и ту же пластинку, всегда. Это была Тригонометрия Ночных Снайперов. Я её ни разу с тех пор не включала.
В тот день она тоже включила Тригонометрию. В конце четырнадцатого трека записано стихотворение. Такая вольность в конце четырнадцатого трека. Та песня называлась «директорская». Я терпеть не могла эту песню. Ненавидела за то, что она повторялась тысячи раз только для того, чтобы послушать стихотворение. Ты проводишь две тысячи минут в ожидании конца. Невозможно не возненавидеть эту «директорскую», хотя она, наверно была неплохой композицией.
Настя опять слушала «директорскую», чтобы дойти до тишины, а потом голос Арбениной начнёт свою исповедь: «А мы рассекаем друг-друга мгновенно…». Она проговаривала вместе с диском слова. Каждое слово. И плакала.
Мы с ней поиграли в откровения. Она должна была рассказать, почему.
Почему у нее так сильно дрожали руки.
И она рассказала.

Они были совсем детьми. Девятый класс. Четырнадцатилетние птенцы, у которых гормоны били в головы. Они…