[450x333]
Трубы, из которых на нас несется ветер информации, стали слишком широки, и если мы гордо станем перед ними, то очень скоро услышим скрип плоти вокруг наших костей, а кожу мигом сорвет и понесет в поля, как сухое тряпье. И все же наличие кожи – жизненная необходимость, поэтому не стоит превращать себя в сочное существо лишь из крови, органов и мышц. Кожа должна быть сохранена.

Технологии привели к расширению пространства культуры, но её критика почему-то не поспешила расшириться следом. Видимо, пред ней не стоит понимание данности: Если раньше горстка людей с пульсирующими мозгами могла справиться с потоком информационного ветра, вычленяя из него изюм прекрасного, то сегодня это немыслимо.

В попытке перемолоть всё поступающие акты рождения очередных артефактов от искусства, критик невольно становится игроком локального. Он старается адаптироваться к плотному потоку новорожденного и, ощущая невозможность объять необъятное, забирается в ограниченный контекст. Он черпает там имена, ведет там свою борьбу, критикует, анализирует и, бывает, старается помочь. Но имеет ли это какое-либо значение? В конце концов, становится ли от этого вкуснее еда на столе критика?

В институтах журналистики учат, что если ты начинаешь говорить о чем-либо, то не забывай, что это «что-либо» должно быть максимально приближенным к конкретному читателю (зрителю, слушателю). Данный постулат не совсем удачное правило для современных реалий. Работа в локальном контексте рождает локальный язык. Этот язык более живо воспринимается близстоящими тебе, но вне контекста становится чужим и непонятным.

Пожалуй, современная критика должна поддаться тенденции времени, начать соответствовать этому времени в полной мере. Речь идет об универсальном мышлении, ходе к глобальному, робочеловеческому уровню думанья – турбокритике, задача которой забыть о культурной мелочи (хоть и порой она красиво звенит) и заняться крупными банкнотами; критиковать и анализировать не конкретных художников и конкретные произведения, а цельные явления.

Собственно, время способствует подобному взгляду на вещи - своеобразной глобализации, оптимизации и универсализации мышления (мы все одинаковые лапочки).

Раньше мы говорили в большей мере об авторах, звонких именах. Позже все начало дробиться. Авторы стали редкой редкостью, и начали множиться школы, группы, движения и т.д. То есть, когда мы говорим о классической украинской литературе, то вспоминаем всем известные имена Шевченко, Франко, Украинка; говоря о современной литературе, мы все чаще используем ярлычки вроде «90-ки», «Поколение 2000» и т.д. Эти ярлычки, безусловно, представлены именами, но едва ли они известны кому-то, кроме трех мальчиков и двух девочек (всего пять несчастных человечков).

Более того, авторы под этими бирочками зачастую являются клонами друг друга, а посему легче разбирать бирку в целом, нежели каждого автора отдельно (наверное, ещё живы психокритики, которым это интересно). Это не плохо и не хорошо – это реальность, в которой культура не может обладать традиционной целостностью, а является, по сути, пляской субкультур. Больше никаких голосов поколений – сплошные готы, клабберы и эмо-бойз.

Турбокритика – существо, которое, рассуждая об украинской (французской, русской, английской) современной культуре, говорит так, чтобы умненькому жителю из каких-нибудь Зимбабве или Исландии было также интересно. Это такой принцип. Своевременный. Кто-то, конечно, назовет это мышлением на общем, поверхностном уровне. Быть может, этот кто-то прав. Но таков мир, в котором мы живем; мир, в котором всем интересно, в общем-то, все, но ничего не интересно конкретно. А дальше мы видим полчища роботов, дружелюбно шагающих по улицам городов, где некогда можно было позволить себе глубину…


1. Даже наиболее прогрессивные интеллектуалы ныне переоценивают роль художественной критики и её исполнителей - критиков. Мы можем многократно корчить нигилистические гримасы, ерничать и говорить, что критики отвратительны. Нам могут не нравиться их болезненные глаза, запах и цвет зубов, а также этот манифестируемый паразитизм - бесплатно кушать на презентациях. Постоянно акцентировать внимание на подобном модно. Это, будьте уверены, лишь закрепляет ваши позиции среди разночинных культурдеятелей (что уж говорить о вечно обиженных писателях и художниках).

И все же суть проблемы не в этом. Традиционная критика является крайне пустой деятельностью в современном мире. Попросту говоря, она неоправданна и, скажу более, бесполезна. Это означает, что критик традиционного образца больше не преследует каких-либо рациональных целей. Вся суть его деяний - заумная поза скучающего всезнайки.

Ниже я постараюсь аргументировать мою столь прямолинейную и максималистскую позицию на этот счет.

На заре нашего прекрасного православно-порнографического издания «ПРОЗА» я, как главный редактор, создал раздел «Книги», где публиковались рецензии на всевозможные печатные чудности. Позже я пришел к тому, что рецензия как жанр попросту не нужна «ПРОЗЕ». Более того, я вдруг счел её существование крайне оскорбительным. Публикуя все эти «обясняловки к книгам», я невольно поддерживал интеллектуальную иерархию. Иными словами, я способствовал установлению таких отношений, при которых читатель - это овальное непонимающее быдло, которому нужно так разжевать прочитанную книжку, чтобы оно её купило. Рецензент же в данном случае представлялся этаким мудрецом с пышным мозгом, невмещающимся в маленькую человеческую голову.

В какой-то момент подобная ситуация стала непростительной. Потребовалась реформа, которая бы увела «ПРОЗУ» из этого силиконового хаоса культуры в пространства жизни. А в жизни все обстоит следующим образом - человек интеллектуальный покупает книгу лишь после того, как пролистал несколько её страниц. Таким образом, я решил остановить рецензентские практики на «ПРОЗЕ» и стал публиковать лишь фрагменты из книг, дабы читатель сам решал, хочется ли ему читать это, или нет. Критика утратила свою монополию на истину и право болтать по любому поводу. Читатель вернулся на должную позицию - позицию на вершине мира. Итак, гнусавый карлик-интеллектуал проиграл нормальному человеку.

Мне можно возразить и сказать, что существует такой читатель, которому все же нужно помочь, объяснить и растолковать. В частности, именно такой читатель питается страницами общепопулярных изданий. Не могу согласиться. Я уверен, что внимания заслуживают лишь интеллектуальные, творческие люди с богатыми подоплеками за физической оболочкой. Лишь с таковыми уместно вести диалог. Если человек не в состоянии составить собственного мнения на основе прочитанного, то мы не должны тратить время на такого человека. Его ждут заводы и фабрики. Роботизация и невежество не имеют прощения. Их не нужно поощрять. Умение усыпить сознание и подавить способность к самостоятельному мышлению - большой грех против природы человека. Перевоспитание масс - утопия. Массы навеки останутся вторсырьем культуры. Они не должны вовлекаться в неё. Их задача обеспечивать её необходимым - электричеством в розетках, водой в кранах, картошкой на базаре. Вот и всё. Именно так обстоят дела.

Если бы все те, кто предлагает людям почитать что-либо, бросили рецензировать - это бы отсекло роботов от культуры. Это провоцировало бы на размышления, на самостоятельную работу собственного мозга. Умение доверять читателю, предоставляя ему литературный текст без объяснений - есть вызов против массовой культуры. В конце концов, массовому человеку не нужны объяснения текста. Он и без того купит книжный продукт, если ему так прикажет Телевизор и смежные органы капиталистической пропаганды. Помимо этого признаем, что рецензия все же является пропагандой интеллектуальной, а такая пропаганда утрачивает свою необходимость с каждым днем, когда ежесекундно в небо устремляются новые башни Общества Потребления.

Каков же удел критики в этой новой ситуации? Мы не будем расстреливать её или, что хуже, лишать права на бесплатное фуршетное вино. Критика должна понять своё место в современном мире и интеллектуальной культуре.

Я убежден, что критик существует для авторов - писателей, художников, музыкантов и т.д. Именно в их сторону должен быть направлен критический гнев. Критика их работы - дело благое, ибо воспитательные шлепки по ягодицам - это хорошо и благостно. И если раньше для диалога с автором критику требовалась газета, где он публиковал свои злобности иль похвалы, то сегодня автор как никогда доступен - есть миллионы форм контакта - от страницы в Интернете, до блога, имэйла, скайпа, аськи и т.д. Интернетизация автора создает небывалую почву для его диалога с критиком, поэтому именно в виртуальные пространства следовало бы перенести этот диалог, сделать его камерным, интимным, если хотите. Публикация же литературных рецензий в таких журналах как «Афиша» - дело глупое. История про бисер и свиней более чем уместна в данном случае.

Подведем итог всему вышесказанному: Критики должны оставить читателя в покое и позволить ему самостоятельно выбирать книги (техническая революция подарила ему такую возможность), уповая на веру в читательский интеллект. Писатели и художники же по-прежнему заслуживают всяческих избиений во имя лучшей культуры и лучшего мира. Но избиения эти должны происходить не на страницах общепопулярных изданий, а посредством иных, более актуальных техно-форм, позволяющих говорить с автором прямо и тет-а-тет. Рецензия же в современном мире - это тоталитарная погремушка, устанавливающая интеллектуальную иерархию и роботизирующая читателя, удаляющая его в пространства без собственного мнения, без идей, мыслей, размышлений. Лишь холодный морок там. И тишина. Это не хорошо.


2. Во многих литературных дискуссиях вокруг нового поколения украинских литераторов не редко можно услышать суждение: «Оно [поколение] представлено множеством своих теоретиков, но у этого поколения нет, собственно, литературных текстов». Анализировать реально существующий массив хороших и плохих текстов – задача необходимая, но оставим её для другого случая. В данном материале хотелось бы, скорее, взглянуть на вышеупомянутое суждение с абсолютно иной стороны.

Сама попытка рассуждать о некоей наличности литературных текстов в культуре опасна тем, что невольно мы можем предаться критическим практикам вчерашнего дня. Сегодня же не существует определения понятия «литературный текст», сколь-либо претендующего на истину. Если рассматривать это понятие, исходя из традиционных представлений о литературном тексте, то, безусловно, следует признать, что новое поколение украинских литераторов текстами действительно не обладает. По крайней мере, текстами качественными, мощными и заметными.

Но все дело в том, что культура дня сегодняшнего, как, впрочем, и любой подлинный авангард, не может рассматриваться с помощью традиционных инструментов, ибо традиция – структура стабильная, каноническая, а авангард и новая культура – витающая, безграничная, формирующаяся. Более того, если принимать во внимание постмодерную идеологию, то любое «суждение-во-границах» - есть несоответствие современному и актуальному.

Говоря о новом поколении украинских литераторов следует обратить внимание на два важнейших процесса:

Во-первых, фундамент предшествует строительству дома. Если молодое поколение порождает множество теоретических текстов о своей новой культуре – это лишь означает, что оно [поколение] развивается естественно. Молодые возводят в культуре новую структуру, создают для неё мировоззрение, оболочку, которой предстоит наполниться. Эта оболочка – пространство мыслей, которые завтра станут материей, воплощающей Новое Искусство. Это и есть красная ковровая дорожка, которую новое поколение постелит на кости своих отцов, и по которой пройдет в зал культурной истории.

Во-вторых, постмодерн размывает понятия. Сегодня и завтра мы не сможем больше давать точных определений им. Мы не сможем сказать: «Это - литературный текст, а это – нет». Благодаря постмодерну нам предстоит существовать в системе абстрактных и меняющихся координат. Это и есть культурная свобода. Что есть литературный текст? Печатная книга, обладающая художественной ценностью? Но кто судья? Возможно, именно т.н. теоретические тексты и есть первой литературой молодых? Возможно, именно это и есть форма нашей литературы – наши главные тексты? Возможно, то, что всегда считалось теорией литературы, стало самой литературой? Кто посмеет исключить из понятия «литературный текст» наши посты в блогах и форумах, чатах и на салфетках, на заборах и собственной одежде? Не является ли всё это литературным текстом? Безусловно, он иной, чем был ранее, но это и есть новое время, новая культура, новые формы. То, что этого не понимают литературные старики – не наша проблема. Собственно, да какая нам разница, что они понимают?

В контексте этого разговора важно обозначить ещё два момента.

Любое новое движение в культуре сталкивается с критикой, которая говорит: «Всё это уже было. Всё это уже не ново». Достаточно посмотреть на всю историю авангарда начала 20-го века, чтобы убедиться – революционеров от искусства обвиняли во вторичности. Что было дальше, мы знаем из учебников по истории культуры. Сама мысль о том, что «ничего нового нет», даже если бы она [мысль] была истиной, не является полезной для человека – она призывает упокоиться, остановиться, опустить руки. Раз нет ничего нового, то зачем продолжать жить – человечество выполнило свою функцию, так почему бы не покинуть планету? К счастью, суждение о невозможности нового – ложь, которую придумали снобы. Пока для человека существует понятие «время», новое - неизбежно. Каждая секунда является новой. Каждый миг – иной. Каждый год обладает своими уникальными параметрами, как и город, страна, местность, ситуация. В мире не существует одинаковых мгновений, а соответственно всё, что в мгновениях рождается, не может быть одинаковым. Любая схожесть – это лишь свидетельство связи времен. Но человеку не под силу повторить что-то, что уже было сделано. Даже если он полностью овладеет инструментарием и изучит методу – он создаст новое. Потому что сегодня, это никогда не вчера.

Сколь бы полезной не была критика нового поколения украинских литераторов, она все равно останется безобидной. Завтрашний день культуры всегда и во все века принадлежал молодым. Плохую или хорошую, мощную или слабую культуру они не порождали бы, но именно ею будет обозначено завтра. Чтобы они не делали - даже их молчание и бездействие станет характеристикой будущего. В этом скрыта невероятная ирония над культурными стариками, и ещё более невероятная свобода для молодых. Они могут делать всё, что захотят, и в итоге останутся победителями. Если же мы все-таки потребуем от самих себя некоего Качества, то нам следует искать критиков-палачей средь молодых, ибо своему времени свои палачи – только они знают, как актуально и живо отрубить голову.


3. Щенята из современной украинской арт-критики – существа трогательные и впечатлительные. Они страшно пугаются, когда что-то громко хлопает или ярко светит. Глаза шариком делают и говорят протяжное «О-о-о». Волнуются часто щенята из современной украинской арт-критики. Да и как тут не волноваться. В селах снег лежит, хаты стоят, тишина-ляпота, коровка-собачка, все тихо, спокойно, а тут Город – зловещее шумное существо, адская тварь, беспокойство навевающая. Когда что-то шумит по-городскому щенята из украинской арт-критики в непонимании утопают, за железяки от трактора хватаются, огреть раздражитель желают.

Разволновался однажды известный журналист Дмитрий Десятерик. Статью написал. «Радость провинциала» называется. Опус посвящался летнему визиту московской творческой группы «Радек» в Киев. Напугался Дима надписи на стене в Центре Современного Искусства, которая гласила:

**РАИНА — Г**НО
КИР*И*И* — ГО**О
*РУЗИ* — *О*НО

Мальчик Дима назвал автора сиих строк трусом, мол, «ему [автору], очевидно, ненавистны Грузия, Киргизия и Украина с их совсем не радикальными, не красномордыми революциями, и он спешит смело донести до общественности свое презрительное мнение об этих буржуазных странах; но, как и всякий современный радикал, автор труслив, — и потому кокетливо замазывает несколько буквочек».

Чуть ниже известный арт-критик Десятерик критиковал группу «Радек» по статье «матюки – это плохо». То есть, слова «хуй», «блядь» и «пизда» вызывали у журналиста Десятерика шок комсомольца. Отчуждение бравое вызывали эти гадкие отвратительные фу-фу-фу-слова. На выставку современного искусства пришел журналист Десятерик. А тут на тебе, сука-неудача, матюки. Да где это видано, чтобы в обществе людском слово «хуй» значилось? Нет, в наших буржуазных странах с нашими нерадикальными, некрасномордыми революциями слово «хуй» - чуждое. Нет в Украине «хуев». Безхуевая она, Украина. Европейская! Это только у этих русских с их матрешками и мишками – водка и хуи. А у нас хуев нет. И водку мы не пьем. У нас даже дворники ниже «Martini» не опускаются. У нас же европейские дворники. И искусство у нас такое же, как дворники. Европейское в смысле. Европейское ли?

Почувствовав неладное в собственных словах, журналист Десятерик переоделся в эстета и пишет: «…матерились [художники] очень неумело, натянуто — сразу было видно комнатных детишек, которым мама с папой таки разрешили пить пиво и делать прочие страшные вещи». Интересно, а умело матюкаться – это как? Этому где-то в академиях учат? Может, есть видео учебное? Может, где есть транскрипция слова «хуй»? Ах, эти московские гады - группа «Радек» - невыразительно матюкатся, суки. А почему? Потому что москали!

Хвастала группа «Радек», что она [группа] наркотиками торгует и, что хуже, книги воровала в многострадальном сожженном книжном магазине «Фаланстер». Хвастала себе и хвастала. Но охваченный азартом детектива журналист Десятерик взялся за журналистское расследование. Позвонил в «Фаланстер» и спросил: «Правда ли группа «Радек» пиздила ваши книжки?». А ему там говорят: «Нет, по договоренности». А журналист Десятерик возрадовался, мол, лжецы! Лжецы и трусы! «…воровство и имитация воровства — совершенно разные вещи». Ух же эти журналисты! До всего докопаются. Правду не сокроешь. Ну, ничего. Благо (и это заслуга доблестного журналиста Десятерика), теперь столичная публика будет спать спокойно. Не воровала группа «Радек» книги. По договоренности действовала. На камеру. Вот же сенсация, бляха-муха! А мы поверили, метафизикой преисполнились, тупицы. У-у-у-у… Мы на выставку пришли, думали Москва нам искусство покажет, а тут «пиздеж и провокация». Спасибо, Дима Десятерик за истину!

Дальше-больше. Многие украинские адепты т.н. актуального искусства имеют весьма нежные сексуальные предпочтения. Они все патриоты, озабоченные сохранением духовности в своей стране. Они любят свою страну. Они хотят лизать свою страну. Они хотят сношаться со своей страной. Они требуют от страны орального, анального и вагинального секса. Они жаждут впиться в пышные сиськи своей многострадальной европейской Родины. За эти сиськи они пасть порвут. В том числе и своим согражданам. Десятерик пишет: «Москвичи — да Бог с ними. Приехали провинциальные шарлатаны (ибо, что такое Москва, как не большая деревня, распухшая от пустых амбиций провинция?), сказали всем, что они офигеть какие художники, и кто-то даже поверил. Интересно другое: реакция землячков. Которые, судя по всему, совершенно лишены самоуважения. А ведь — молоды, в советском рабстве вроде не жили, тоже претендуют людьми искусства называться. И на Майдане наверняка стояли. А вот — поди ж ты. Дали себя развести. Как последние лохи. Или это такая радость провинциала — быть облапошенным и униженным (облапошивать и унижать)?».

К концу опуса слова у Дмитрия Десятерика заканчиваются. Ввалить пизды неблагонадежным обещает Дмитрий Десятерик, всем иноверцам, всем этим лохам, которые считают иначе, чем душка-ласточка-одуванчик Дмитрий Десятерик. «В следующий раз буду бить морду. Без предупреждения. В том числе и своим. Для профилактики», - говорит Дима, и все дрожат, отчетливо дрожат.

Как-то известный журналист Игорь Бондарь-Терещенко писал мне, что всяческий дадаизм обречен столкнуться в Украине с тотальным непониманием, мол, культурный контекст у нас такой. Порой с этим трудно не согласиться. Наши литераторы привыкли винить в этом в первую очередь народ. «Социального заказа на радикальное искусство нет, - считаем мы. – Народ у нас дикий, нового (?) не понимает». И в итоге никому вся эта продвинутая революционная Украина действительно не нужна. Диаспоре разве что. Да и то, для виду.

А все почему? Потому что некому потреблять новое искусство? Возможно. Но, скорее, потому, что о нем у нас некому писать. Украинские журналисты – они щенята, комсомольцы, националисты и… дикарством страдают они. Муси они у нас нежные. Крошки волнительные. Уровень не тот.

Для журналиста Дмитрия Десятерика, как, впрочем, и для всего племени этих духом-озабоченых писак, есть лишь несколько рекомендаций:

1. Выучить значение слов «постмодернизм», «мистификация», «радикальное искусство», «провокация», «contemporary art» и т.п.
2. Ознакомиться с историей искусства от начала ХХ века.
3. Вступить в МВД, Дневной Дозор или сдать свое тело Московскому Патриархату.
4. Никогда больше не писать статьи о современном искусстве и вступить в журналистскую команду журнала «Нация и Духовность».

Стыдно писать об этом в 2006 году. Стыдно. Но, к сожалению, добро пожаловать в Украину.

Художник Авдей Тер-Оганьян лучше других прокомментировал рецензию патриота Десятерика: «Такие вот рецензии о наших выставках писали в Ростове в конце 80-х».

И больше ничего говорить не нужно. Стыдно.


4. В искусстве существуют ситуации, в которых нет ничего более подходящего, чем насилие. Садизм, рождающий его, – это Иисус, которому мы должны довериться, ибо чрез него нам сияет Бог.

Нет никого более отвратительного, чем арт-критики, которые нежничают, подобно инфантильным педерастам, с художниками. Они подбирают слова, стараются обнаружить некую формулу объективной оценки художественного произведения, да так, чтобы все было культурненько, чистенько, «за и против», не обидно, но полезно. Разве критик имеет право оставить в живых художника, который создал откровенно гадкое произведение? Если он позволит этому художнику жить, то позволит существовать низкосортному искусству. Плохая картина не нуждается в ругани и порицании. Она достойна лишь физического уничтожения. Это есть задача критика – быть санитаром леса искусства, истреблять слабых, ломать их, заражать их теми комплексами, которые никогда больше не позволят им вернуться в искусство и продолжать множить пошлость и слабость.

Если мы будем вешать поэтов на площадях, через несколько лет страна будет обладать небывалой поэтической силой. Хороший художник – пуленепробиваемый художник. Если он пережил расстрел, его искусство стоящее. Проверка побоями – вот практика, достойная уважения. Перед современной критикой поле искусства должно представиться в виде жидкого корыта с помоями да щенками пискливыми. Дави их в жидкость. Выживут – заслужили право жить. Нет. Слава богам, что нет.

Во время совокупления с Богом перед критикой предстает картина идеальной эпохи – времени, когда художники – дети и старцы – мочатся и гадят в штаны, перед тем как придумывают слабую идею, ведущую к созданию слабого произведения. Они не выходят на улицы, потому что знают, что если создадут пошлость и бездарность – карательные отряды критиков будут измываться над ними в зловонных подворотнях. Что может быть более святым и правильным, чем фашизм от культурной критики, возникший на поле культуры, утопающей в кризисе?

Садизма со стороны критиков недостаточно. Сильный художник, взявшийся за бразды авангардной революции, должен выращивать себя с помощью индивидуального садизма. Если хочешь делать авангард, недостаточно сталкиваться с мировоззрением среднестатистических баранов социума. Надрыв, переход граней, вызов, бунт и протест – всё это должно начинаться с самого художника. Художник должен насиловать себя, переступать для начала персональные грани, персональные барьеры. Революция начинается с каждого. И расходится во множество. Переступать себя – это больно. Если художник не хочет боли, пускай будет учителем в деревенской школе или пасет коров на задворках государства. Проваливай! Или делай то, что боишься делать – вот что говорит голос бога искусства. Нет ничего более прекрасного, чем наступать на гнойные волдыри своего страха. Нет ничего более уважительного, чем преодоление страха. Нет ничего более красивого, чем срезанные с общества раны, посыпанные самой соленой солью во Вселенной. Их больше нет на теле. Они лежат рядом. Их скоро не станет. Вот здесь начинается Бог.