Лазурное, бессильное и безучастное. Небо заглядывало в просветы меж тучами. Душный зной южного лета заползал в распахнутое настежь окно, лениво шевеля клетчатые занавески.

Сью металась по комнатам, хватаясь то за одно, то за другое. Рассеянно, скоро перебирала платья на вешалках в шкафу, гладила флаконы на полочке в ванной, иногда хватала что-нибудь горячими, жёсткими пальцами и швыряла в раскрытый на кровати в спальне чемодан.  Животный ужас и безотчётная ярость хлестали её по худым лопаткам, перемешивались, разливались в сознании болезненной суетой бессвязных мыслей. За окном стремительно темнело, душный зной, казалось, усиливался, и Сью отчаянно отбивалась от осознания того, что дело тут не в южном лете, вовсе, вовсе даже не в лете…

У дома затормозила машина, Сью вздрогнула и со всех ног бросилась в коридор, вниз по лестнице, чудом не оступившись, выбежала на крыльцо. Джим уже стоял на дорожке… Взгляд скользнул по его высокой фигуре, метнулся к машине в отчаянной надежде разглядеть за тонированными стёклами вихрастую голову Майка и хвостики Джинни…

Один.

Он приехал один. Сразу с работы домой, не догадавшись заехать в школу за детьми.

Ярость горячей волной вздыбилась над страхом и ноющей жалостью к себе и своей уютной жизни… Сью остановилась на дорожке, сжав кулаки и сдвигая к переносице белёсые брови.

- Джим! – взвизгнула она, задыхаясь, - Почему ты один?! Какого чёрта, Джим, ты не забрал детей?!

Он молчал. В голубых глазах терялись отражения потемневшей улицы, чуть вздрагивали плотно сжатые губы. Неожиданный сухой порыв ветра принёс волну пыли, ударил справа, растрепал его вьющиеся волосы, заставил обоих зажмуриться.

- Какого чёрта, Джим… - повторила Сью тихим, осипшим голосом, запирая в горле колючие бессильные слёзы.

Всё так же молча, он прошёл мимо неё и скрылся где-то в глубине дома, невозмутимый, как обычно – или ей только казалось? Может быть, он тоже боялся, может быть, дом просто ближе к офису, чем школа, может быть, он на взводе и даже не может раскрыть рта, потому и молчит, может быть…

- Чёрт возьми, Джим, куда ты ушёл?! – вырвался из её рта новый визгливый крик. Слёзы наконец-то брызнули из глаз, поползли по щекам, расчищая дорожки в серой пыли. Сердце сжимала тягучая жалобная тоска, хотелось выть, царапаться и брыкаться, выместить хоть на ком-нибудь жгучую обиду за всё, что так старательно, трепетно создавалось – и теперь в один миг стало вдруг бессмысленным и смешным. На улицу опускался пепел, противоположная сторона утонула в грязной мути. Не разглядеть белых фасадов Фишеров и фиалки Дэйзи в окошке кухни, и газон – всегда немножко ровней и аккуратней, чем их с Джимом… нет, её. Её газон. Её аккуратный домик, её дубовый паркет, её ситцевые занавески…

Его машина.

Какой-то человек в грязно-бежевой рубашке, тёмное лицо которого размывало облако оседающего на улицу пепла, стоял у машины Джима и уже открывал дверь со стороны водительского сидения. Как во сне, Сью следила за ним влажными глазами, не понимая, ощущает ли странное злорадство, или чёрное отчаяние, или тяжёлую, металлическую усталость во всём теле. Или всё это вместе навалилось на её хрупкое тело и выдавило из него всякое тепло и даже воспоминания о радостном и светлом. Язык налился свинцом, глаза, не моргая, высохли и болели.

Услышав поспешные шаги за спиной, она обернулась – медленно, будто давно спала, и всё было - сон. Джим замер на крыльце – и в следующее мгновение сорвался с места с настойчивым, ударившим в уши разбитым стеклом, окриком:

- Стой!

Один из чемоданов, оставшихся на крыльце, тут же свалился с глухим пластиковым стуком. Другой некоторое время раскачивался из стороны в сторону, будто детская игрушка. Сью не видела, как упал он – снова смотрела на мужа, на машину, на серую мутную улицу. Мужчина, сидевший за рулём их большого чёрного автомобиля, фары которого когда-то уютно глядели сквозь тёплую ночь, в багажнике которого возили свёрнутую палатку и набор для барбекю в чехле, на заднем сиденье которого подпрыгивали, смеясь, дети, обернулся мельком. Тёмная рука высунулась из открытого окна – в ней было зажато, уверенно и крепко, что-то чёрное, тяжёлое, знакомое – и отказывающееся назваться в измученном мозгу Сью. Джим снова застыл, неестественно прямой, непривычно тонкий, в нём во всём плакало изумление – во вскинутых руках и напряжённой спине, и в волосах, разметавшихся новым порывом ветра. Он покачнулся и, кажется, сделал ещё один шаг вперёд по газону – а потом начал падать, медленно, тихо и плавно.

Где-то кричали, далеко, на пределе слышимости, выли сирены. Плакал ребёнок – может быть, Джинни, может быть, Майк… Сью шла на негнущихся ногах по бесконечному, серому от пепла газону – сквозь крики, сирены и детский плач, сквозь солнечные дни и звёздные вечера, через выпускной вечер, кредит на аккуратный белый домик и большую блестящую машину, через ситцевые занавески, пироги с яблоками, короткие отпуска и сине-зелёное море, и она пришла. Худая, усталая и седая, Сью опустилась на колени рядом с Джимом.

Метавшиеся по улице, по кроне нависшего клёна, по серой траве глаза остановились на её лице. Он что-то сказал, и она склонилась ближе, не расслышав короткое сухое слово.

- Небо, - повторил Джим. На губах его блеснуло что-то красное, он неловко закашлялся, вытер рот тыльной стороной дрожащей посеревшей ладони, - Небо…

Сью запрокинула голову: в просветах поредевшей в неистовом ветре листвы не осталось неба, только угрюмая горячая хмарь. Джим снова закашлялся, затрясся всем телом, хватаясь ледяными липкими пальцами за острый локоть Сью. Выдавил ещё раз, коротко, отчаянно:

- Небо…

И затих.

Сью опустила взгляд на его лицо. Участившиеся порывы ветра трепали непослушные завитки тёмных волос, разгладились всегда сосредоточенно сведённые брови, белым поблескивали зубы в крови, заливающей полуоткрытый рот. И небо – теперь оно было в его глазах. Лазурное, бессильное и безучастное.