С удобным джипом, на котором мы через Уч-Энмек и Уймонскую долину доехали до райцентра Усть-Коксы, а позже забрались в населенную только туристами глушь, пришла пора расстаться.
Все части путешествия по Алтаю >>
Типичный для Алтая подвесной мост
Утром попрощаться с машиной мы так и не успели: провалялись допоздна, а когда поднялись, она уже уехала на добрую сотню километров. Так что оставалось только собраться с силами и духом для дневного перехода. Знали бы мы, что именно с этого дня и начнутся настоящие приключения! Поначалу все, однако, было более-менее привычно. Удивил разве что «УАЗ Патриот», одолженный на соседней базе, где предлагали «горный бизнес-ланч».
Турбаза «Высотник» для настоящих туристов. Это не про нас
УАЗ Патриот
«Патриот», чтобы вы понимали, - машина на редкость брутальная. Внутри у нее нет даже минимального комфорта, зато много пространства, запах бензина и отсутствие любого намека на дизайн. Ну да нам многого и не было нужно. Доехать до «места заброса» (так и просится на язык что-то вроде «сгружай, Михалыч!», а это ведь привычный всем туристам термин) и отправиться пешим маршем 25 километров. Пройти загадочную «старую дорогу» до урочища Сок-Ярык, где нас будет ждать еще один уазик – на этот раз уже не столь патриотичный: «таблетка», как его зовут в народе. Машина поутру выехала из «Манжерока» и попытается прорваться максимально близко к «старой дороге» – тут уж как получится.
Встречавший нас в конце дня уазик
Пока же преисполненные воспоминаний о критском ущелье Самарья (16 километров пешком по камням, но подумаешь!) мы тряслись на патриотичных колдобинах, озирая окрестности. А они были самыми что ни на есть выдающимися. Именно тут чуть больше 90 лет назад разворачивались основные сражения гражданской войны на Алтае: отряд знаменитого есаула Кайгородова давал бои красным солдатам Долгих. Чего скрывать: имя Кайгородова я первый раз прочитал опять же у Ирины Богатыревой, автора «Кадын», а теперь вот и сам ехал «по местам боевой славы».
«На одном и том же обрыве, нависшем над дорогой, вплотную пробивающейся вдоль реки, легко представляешь и лучника-скифа в высоких войлочных сапогах, и алтайца-партизана из партии Кайгородова, готового угостить камнями как красные, так и белые отряды – кто бы ни шел внизу».
Бом
Одной этой фразы из рассказа «Звезды над Телецким» мне в свое время хватило, чтобы начать узнавать до этого совсем неизвестную историю Сибири. А теперь я мог видеть те самые обрывы своими глазами: как раз их проезжал УАЗ, с трудом умещаясь на узенькой дороге, где с одной стороны была отвесная скала, а с другой – обрыв с рекой в глубине. На Алтае такие места привычны, их здесь называют «бомами», о них рассказывают множество историй. Начиная от обычных автомобильных аварий, кончая кровопролитными сражениями времен все той же гражданской войны, когда под Белым бомом крохотная группа местных партизан (в СССР, конечно, считавшихся белогвардейцами) уничтожила три сотни красных конников, ехавших выбивать барона Унгерна из Монголии. Сюжет прост и мало чем отличается от 300 спартанцев: число людей, проезжающих бом, не имеет никакого значения, все они вынуждены тянуться узкой цепочкой, перебить которую с удачной позиции сможет, наверное, и ребенок.
Бом над Катунью
А вот что пишет о есауле Кайгородове Леонид Юзефович в «Самодержце пустыне», документальной книге, посвященной Унгерн-Штернбергу:
«…другие белые отряды появились на западе Халхи (в Монголии – А.О.) гораздо раньше. Они пришли из Сибири или постепенно выкристаллизовались из аморфной массы беженцев, оказавшихся здесь после поражения Колчака. Самым крупным из них был отряд Александра Кайгородова.
В его жилах текла смешанная, русско-алтайская кровь, до войны он учительствовал и служил в горной полиции на Алтае, в 1915 году окончил школу прапорщиков, воевал, после революции с фронта вернулся в родные края. Удалец, георгиевский кавалер, Кайгородов из-за своего независимого характера не поладил с большевиками, но и у колчаковцев был на дурном счету: ему не простили разговоров о необходимости большей самостоятельности для национальных окраин. Держался он особняком — при белых на свой страх и риск воевал с красными партизанами, при красных сам ушел партизанить в горы, но под натиском советских войск отступил в Монголию. Когда в Кобдо (резиденция китайского мандарина в Монголии - ред.) узнали о падении Урги (столицы Монголии, нынешнего Улан-Батора – А.О.), и китайский гарнизон начал резню местных русских, Кайгородов со своими людьми поспешил на помощь, прогнал китайцев и обосновался в городе. К весне под началом у него собралось более трехсот бойцов.
Как об Унгерне рассказывали, будто он возглавлял личный конвой Николая II, так легенда назначала Кайгородова на ту же должность при Колчаке. Вытесненным на край света русским беженцам хотелось видеть в своих вождях людей более значительных, чем те были на самом деле. В их мимолетной власти пытались различить отблеск легитимности, а красные охотно подхватывали такие легенды, чтобы приписать себе честь победы над бывшим начальником императорского или адмиральского конвоя.
Для солидности Кайгородов называл себя есаулом и атаманом, хотя к казакам никакого отношения не имел. Этот грубый и властный, отчаянной храбрости и огромной физической силы человек лично вершил кулачную расправу над строптивыми или чересчур вольнолюбивыми подчиненными, но обладал врожденным чувством справедливости. Он принимал под защиту бежавших в Кобдо евреев, старался не допускать насилий над монголами и единственный из белых вождей в Халхе до конца сохранил с ними относительно мирные отношения.
«Мы, как песчинка в море, затеряны среди необъятной шири Монгольского государства», — так начинается один из приказов, которые от его имени сочинял начальник штаба отряда, полковник Сокольницкий. Между двумя песчинками — ургинской и той, которую ураганом революции занесло в Кобдо, пролегала тысяча с лишним верст. На такой дистанции Кайгородов спокойно мог фрондировать и вести самостоятельную политику. Формально подчинившись Унгерну, получив от него винтовки для отряда и даже одну старую пушку, он игнорировал, а то и опротестовывал его директивы, чувствуя себя при этом в безопасности. «Громовые приказы не выполнялись, — пишет Носков (один из цитируемых в книге мемуаристов – ред). — Люди, которым в Улясутае или в Урге грозила бы верная смерть как большевикам, преблагополучно сидели в Кобдо. Не только лица, носящие еврейские фамилии, но самые подлинные евреи оставались нетронутыми и были в рядах отряда». (Унгерн был антисемитом и задолго до Гитлера в захваченной Урге устраивал этнические чистки. – А.О.)
<…> Кайгородову посчастливилось избежать плена, он вернулся на Алтай, с небольшим отрядом скрывался в горах и сумел причинить немало хлопот местным властям, пока его выдал предатель. Дом в селе Катанда, где он заночевал 10 апреля 1922 года, был окружен «истребительным отрядом» краскома Ивана Долгих, бывшего жестянщика, в будущем — начальника ГУЛАГа; Кайгородов отстреливался до последнего, а затем застрелился. Долгих лично отрубил ему, еще живому, голову, которую триумфально провезли по селам и привезли в Барнаул, как голову Джа-ламы — в Ургу, но не на пике, а в ящике со льдом. Здесь ее предъявили жене Кайгородова, сидевшей в городской тюрьме. После того, как она опознала мужа, комдив Овчинников в большой кастрюле со спиртом принес эту голову прямо на заседание Алтайского губисполкома. В той же таре трофей отправили в Новониколаевск (Новосибирск – А.О.), где им любовалось вышестоящее начальство. Потом, видимо, голову Кайгородова закопали в одной из безвестных могил вместе с телами жертв тамошней ЧК».
Конечно же, памятники боям, установленные по алтайским дорогам, преподносят всю историю с совсем ином свете: героические красные здесь сражаются с «белогвардейцами», а имя Кайгородова осталось только в его многочисленных потомках или просто отдаленных родственниках. Но история, как всегда, расставляет все на свои места, и «краскома Долгих» вспоминают недобрым словом: если Кайгородов был как минимум аккуратен в отношениях с крестьянами, то Долгих не брезговал и казнями, и грабежом под видом реквизиций: награда в виде поста в ГУЛАГе не замедлила последовать.
Фальсификация история памятным знаком
Но пора уже вернуться из истории, благо УАЗ доехал до того места, откуда дальше можно идти только пешком – говорят, где-то тут есть тропа с мостом через журчащую неподалеку речку – неглубокую, но ледяную.
Она таки есть – правда чуть левее, но кто же знал? Пришлось продраться сквозь заросли, чтобы осознать простой факт. Заросли, кстати, чисто подмосковные – что называется, «средняя полоса». Это одна из характернейших особенностей Алтая. Стоит только подумать, что вокруг тебя что-то знакомое и постоянное, как оно мелькнет и изменится. Сразу за мостом начинается поле. На высоком всхолмье – широкое поле между горами и обрывом над Катунью.
Скоро мы будем гораздо выше этих холмов
Идти легко, ноги сами рвутся вперед, остановиться получается только рядом с кустиком конопли, которая цветет здесь безвозбранно, передавая привет ФСКН, Роспотребнадзору, ГУВД и прочим контролирующим органам.
Каннабис
Все здесь, в этой высокой долине, условность. Условная тропа – поди разгляди ее в траве. Условная дверь в доме рядом с чем-то вроде африканского крааля (кто здесь бывает? Кто живет? Тайна Марии-Целесты).
Это фото я очень хотел сделать иллюстрацией к новости о выездном голосовании в удаленных районах Алтая
Крааль
Зато новый подъем оказывается безусловным. Закинув язык на плечо, цепляясь пальцами за склон, слушая громоподобный стук сердца, седлаем перевал. Внизу на несколько километров – Аккемский прорыв. Катунь пробилась сквозь скалы и пенится бурунами.
Катунь
Это – тропа. На вершине сердце выпрыгивает из груди, а кровь молотом бьет в голову
Говорят, здесь нашел свой последний порог не один турист, хотя сверху – лишь белая пена. Но внизу это – трехметровые волны, и поверить, что через них можно плыть, трудно. Но – плывут. Команда на рафте, опережая нас, проходит в скальные ворота и исчезает за ними. Уже к вечеру мы нагоним невольных «спутников» и с другого берега они покажут нам свои голые «телесные низы», таким образом доступно объяснив, как было там, в прорыве. Там была именно она. Но люди выжили, вытащили рафт на сушу, развели костер и, уже слегка нетрезвые готовятся к завтрашнему дню.
Водники перед Аккемским прорывом
Наш инструктор Яков
А мы все идем. Поле быстро сменилось горным пезайжем, он превратился в куинджевскую березовую рощу, потом снова в привычный лес… Калейдоскоп, а не природа. То же и с погодой. Такое недавнее солнце стало ливнем. Дождь бьет по вспухшей реке, через которую уже нет моста. Да и брода, как оказывается, тоже не особо – лето нынче полноводное.
Немного Куинджи
Вниз по течению, вверх по течению – моста нет. Вода ледяная, бурная, выше колена. Закатываем штаны, ботинки в руки, фотоаппарат в рюкзак – где наша ни пропадала. После пары шагов холода уже не чувствуешь, зато течением сносит – мама не горюй, а за спиной-то – фотоаппарат со всеми фотографиями, ему купаться никак нельзя, да и нам не хочется.
На середине реки оказывается, что «слеги», то бишь тонкие стволы деревьев, которыми придумалось упираться в дно реки, чтобы не снесло, только мешают. С криком «Брось ее на хрен! – наш инструктор тянет ко мне руку – Аня уже стоит, вытащенная им, на противоположном берегу, а я еще балансирую в бурунах. Палку уносит течением, добредаю наперекор ему до суши. Земля! Прыгать, скакать вприсядку – согреваться после ледяной воды. Теперь уже не страшен никакой дождь, мокрые сраму не имут.
Живые и мокрые
После реки смена пейзажей замедляется: мы выходим на столетней давности тропу. Ее построили здесь купцы, перегонявшие скот из Монголии на Алтай. Где-то земля скрыла каменные плиты, но на склонах прочный замысел еще виден: по бокам отсыпь мелких камней, а под ногами – уложенные как и сто лет назад широкие плиты, шагать по которым одно удовольствие – никакого асфальта, все сделано один раз и на века.
Остатки старой дороги
По обочинам попадаются граффити предшественников – от рериховского трехглазика до совсем уж экзотичного «Мотопробега в честь пятидесятилетия советской власти»: «МототуризЬм – лучший отдых».
И снова трехглазик
Мототуризьм форева!
Говорят, на Алтае борются с граффити, но это уже памятник. Где-то теперь эти неведомые мототуристы? Вряд ли сейчас они смогли бы проехать здесь вновь: дорога во многих местах становится тропой, прижимающейся вплотную к скале.
Еще один бом
Легенды гласят, что кто-то недавно прошел здесь на джипах, накачав в их колеса воду, чтобы перевешивала нужная сторона. Но все равно как-то не верится.
Старая дорога здесь держится из последних сил
Спускается вечер. Загадочное урочище Сок-Ярык, к которому мы по плану идем, никак не появляется: машина должна ждать нас там, «до куда сможет проехать», а ноги уже гудят. Попавшийся на встречу злорадный турист с грандиозным рюкзаком за плечами сообщает, что уазик подвез его и остановился еще километрах в шести. Сами виноваты, - язвит турист, - надо как я: с рюкзаком и вперед. В спину крутим пальцами у виска: как-то этот волк-одиночка будет переходить наш брод? Но, наверное, не зря в его глазах сияет сумасшедшинка – прорвется, не впервой.
Столб от ворот, «запиравших» когда-то тропу для скота
А нам бы – уже только дойти. Оставив за спиной ворота на тропе (чтобы пасущиеся в горах коровы не убежали вниз, в долину), показав спину зачем-то висящей на них старой куртке, перейдя на уже почти механический шаг, поворачиваем за очередной выступ. Уазик!
Новые ворота
День кончается в первой в нашей жизни в палатке. Теперь нас пятеро: Таня, наш повар, студентка туристического колледжа из Барнаула, проходящая практику в Манжероке, наш гид Яков и «дядя Андрей» - водитель и, как и Яша, инструктор.
Первая в жизни палатка
Турстоянка, баня, широкая Катунь, песчаный берег и костер, на котором греется котелок с едой. Поесть, подивиться неведомой конструкции палатки, закинуть под голову рюкзак, залезть в спальник – все так необычно, невероятный порядок действий – и уснуть.
На стоянке мы были далеко не одни