Одна из главных вещей, для которых нужен дневник – это «резервное копирование» личности. N лет спустя стоит перечитывать давние записи и задумываться – а понимаю ли я еще себя – того? Помню ли? Чувствую? Если да – то все в порядке, живем дальше. А если нет – князю Нехлюдову пора начинать серьезную внутреннюю работу. Это вовсе не значит, что когда-то в условном «раньше» я был обязательно лучше, а с тех пор успел утратить свежесть и некоторое буйство. Но – тогда я точно был собой, а теперь – кто знает, по каким кочкам незаметно пронеслись жизнь и судьба, какие вывихи и переломы есть теперь на выросшем теле. Поэтому дневник – необходим.
Например, я точно знаю, что сейчас малость подокостенел. Стал расчетливей и суше – но всегда могу отыграть себя к тому прежнему, изменения сиюминутны и, как бы это сказать, контекстно обусловлены.
В конце концов, дерево тоже покрывается морщинистой корой, а внутри остается все таким же, как и на заре своего существования, – когда не было еще ни годовых, ни обручальных колец.
Один из маленьких примеров такой «сверки» – стихотворение Николая Эрдмана «Хитров рынок». Задачей является не только вспомнить, каким я был, когда читал его (вслух!) раньше, но и посмотреть, что изменилось теперь. – Да, теперь я вижу его немного по-другому, но очарование не уходит, просто имажинизм и _четвертая тема_ теперь отступили на второй план: о них я за несколько лет подумал уже достаточно. Сейчас на марше мысли, как кажется, более отвечающие смыслу всего стихотворения в целом. Что-то будет еще через время?

Не слушайся, бродяга, матери,
Пускай с тобой не говорит жена.
Язык у женщины, что меч без рукояти,
Бряцает попусту в истрепанных ножнах.
Пуховая постель — их парусник рыбачий,
А вместо невода — венчальная фата.
Будь проклят крик, которым выворачивал
Ты им разинутые губы живота.
Чтоб молоко твое вскипало беспокойней,
Они натопливают бедер изразцы —
За то, что мать тебя сумела, как подойник,
На десять месяцев поставить под сосцы.
Учись бродяжничать размашисто и праздно,
Из сердца выветри домашнее тепло,
Ах, разве может быть кому-нибудь обязана
Твоя на каторгу сколоченная плоть...
Тебе ль в бревенчатый заковываться панцирь ,
Носить железных крыш тяжелые щиты?
Нет, если есть еще в России хитрованцы,
Нам нечего с тобой бояться нищеты.
И лучше где-нибудь в разбойничьем притоне
Пропить бессовестно хозяйское добро,
Чем кровь свою разбить червонцем о червонец,
Чем тела своего растратить серебро...
Шаги бродяжные нигде не успокоятся,
Их не связать весне веревками травы,
Пока твои виски, как два молотобойца,
Грохочут в кузнице просторной головы.
Когда же мир глазам совсем отхорошеет
И льдина месяца застрянет на мели,
Простой ремень, с сучка спустившийся до шеи,
Тебя на тыщу верст поднимет от земли.
И все пройдет, и даже месяц сдвинется,
И косу заплетет холодная струя,
Земля, земля, веселая гостиница
Для проезжающих в далекие края...