Спите с теми, кто снится. Целуйте, закрыв глаза.
Почаще меняйте лица, страницы и адреса.
По лестнице - прямо в Небо. Под песни колоколов, насвистывая нелепо, пиная болиголов, отстукивая по вене, вселенную волоча, отталкивая ступени из желтого кирпича -
несите на небо звёзды. Танцуйте на берегу.
Бросайте дома и гнёзда, потерянную серьгу, утраченную невинность, почти завершённый стих...
Спите. С теми. Кто снится.
Вы сами - один из них.
Принц, понимаешь... Дела у меня не очень.
Ливни идут, а люди - стоят. Тоска.
Ты улетел - и нет уже больше мочи,
мир обезлюдел, как будто бы между прочим.
Он состоит из Африки и песка.
Мир состоит из взрослых и одиноких,
сломанных самолетов и навсегда
юных друзей.
Серьезные не жестоки -
Им все равно. Я думаю, это сроки
годности мира. А может, уже года.
Впрочем, достаточно.
Как там ты? А барашек?
А баобабы? А роза? Её шипы?
Мой самолет приземлился среди ромашек,
и у ромашек нету ее замашек...
Это, выходит, наверное, из толпы...
Слушай, напомни! Точно - шестьсот двенадцать?
Твой астероид? И буква, - барашек, "бе"?
Здесь мне почти что незачем оставаться,
и без меня сумеют навоеваться.
Скоро, наверное, я улечу к тебе.
Боже,
храни детей,
которым за двадцать
Им умирать,
а потом еще расставаться
Аскеру дай голос,
прохожим слух
Дай отдохнуть
неспящему после двух
Сделай так, чтобы раз
в девятнадцать лет -
Крайний поезд,
последний шальной билет
Дай сибариту
трубочку и бокал
Сделай,
чтобы кофе не убегал...
Но больше - люби
поэтов и нищебродов,
выходцев из гонимых
Твоих народов:
Геев и хиппи,
готов и растаманов
странных, накуренных
и постоянно пьяных
что-то рисующих, пишущих и читающих, всех, ничерта в этой жизни не понимающих -
Это для них
я иного прошу отмерить
Лучше других
твои Дети
умеют
верить.
Я люблю твои окна, мой странный город. Мой загадочный папа, запойный брат.
Это Невский, которым наотмашь вспорот, полюбил, как Булат полюбил Арбат.
Вспоминаются ночи и слякоть улиц, и стальные дожди, и больной рассвет.
Переулки чудес, где один безумец повстречает другого и даст ответ.
Это замки грифонов, моя Голгофа, и Синай, собирающий всех подряд.
Вавилон и Помпея (у Петергофа), но атланты не даром в Тебе стоят.
Я люблю переулки, дворы-колодцы, иглы башен и плоскости площадей,
обожаю твой ветер, и звон, и солнце, -
и за это прощаю твоих людей.
Их я тоже люблю.
Представьте парижский бульвар, мон амур,
И кто-то тихонько играет на скрипке,
Представьте Монмартр, мондьё, Санс-ретур,
И губы в загадочно-грустной улыбке…
Представьте себе шансонье у моста
И мима, что бьется в незримую стену,
И вечер, и площадь, и площадь пуста,
И лишь – силуэт.
И пальто по колено
И юбка, и, кажется, шляпа, и вот –
За ней, и не можешь стряхнуть наважденья…
Так быстро шагает и чисто идет,
С фигурой ребенка и флером виденья…
Свернула. Какой-то пустой кинозал
И ты догоняешь, хватаешь за плечи…
И эта улыбка, и эти глаза,
Ее удивленье и холодность речи, -
Но ты покорен, ты останешься так,
Накурено, грустно, без вкуса и цвета,
В последней надежде протянешь кулак –
В нем строчки, и роза, и сердце поэта.
Щелчок. И обрывки, как в старом кино.
Слетела с катушки магнитная шина.
И будет кому-то другому дано
Увидеть, чем кончилась эта картина…