Вспоминаю первую прогулку в сосновом бору. Меня заворожил протяжный шум лесных верхушек, и я остановился как вкопанный на дорожке. Этого никто не заметил, и все наше общество пошло дальше. Дорожка в нескольких саженях впереди круто опускалась книзу, и я глядел, как на этом изломе исчезали сначала ноги, потом туловища, потом головы… Я ждал с жутким чувством, когда исчезнет ярко-белая шляпа дяди Генриха, самого высокого из братьев моей матери, и наконец остался один… Я, кажется, чувствовал, что “один в лесу” – это, в сущности, страшно, но как заколдованный не мог ни двинуться, ни произнести звука и только слушал то тихий свист, то звон, то смутный говор и вздохи леса… Подходившего ко мне дядю в светлом костюме и соломенной шляпе я видел точно чужого, незнакомого мне человека.

Что воспоминания эти написаны не сегодня и не вчера, слышно и видно не только по “саженям” и “нашему обществу”. Осязаемые пятна воздуха, бесшумные блики, запах смолы, кинематографически остраненные ноги, туловища и головы, сгустки детского волнения – все выдает модерниста начала века. Мне  эти сосново-соломенные импрессии В.Г.Короленко вспомнились за чтением другого модерниста – В.В.Набокова. Есть в его сборнике “Весна в Фиальте” рассказ “Уста к устам”. Герой рассказа – бездарный, пошлый романист. В.Набоков находит множество деталей – психологических, портретных, – чтобы заразить нас своим сарказмом по отношению к графоману. Заражает с легкостью. Разумеется, мы с мастером, мы, как и он, ироничны, изысканны, зорки. Уже добивая жертву, В.Набоков характеризует литературные вкусы персонажа: “уважал Лугового, ценил Короленко, находил, что Арцыбашев развращает молодежь…” И тут мне пришел на память В.Г. – нет, не создатель моралистических переводных картинок, не заступник гонимых, а мемуарист, автор душистых воспоминаний о Малороссии. Не знаю, читал ли их В.Набоков. Но если и читал, то едва ли взгляд его потеплел: нашел же мэтр ядовитый эпитет для бунинской прозы – “парчовая”.

На волне набоковского сарказма я мысленно вернулася к начальному рассказу сборника – “Весне в Фиальте”. После первого прочтения у меня осталось неприятное послевкусье, что-то вроде обиды. Уже потом я...поняла, чем меня задел писатель: недоверием. Под занавес он все же сунул в руки героини букет фиалок. Мало ему было, что они торчали в названии. И мало было во втором абзаце услышать в имени городка “сахаристо-сырой запах мелкого, темного, самого мятого из цветов…” Ладно, я не ворошила бы послевкусья и не придиралась бы, если б не это масонское подмигивание – “ценил Короленко”.

Но что же это за время такое было! Как шлифовало оно грани хрусталика, оттачивало крылья носа, настраивало барабанные перепонки. Как, однако, грубо наши слова выражают наши ощущения.

Курсив – мой. Слова – короленковские.