Пока Недотыкомка пьет чай с медом, у меня есть немного времени, которое я могу легкостью заполнить СОБОЙ. Не передоновым, не Варей, а чем-то совершенно далеким от этой нехорошей квартирки в Петербурге. Чем-то садовым, пахнущим антоновскими яблоками, белыми в своей желтизне как свет уличных фонарей в вечерней дымке.

 Да, я знаю, этой осенью я все больше пишу для себя и своего "я". А теплый, как шерстяной плед, вакуум молчания, в который закутываются мои записи, открывается только по просьбе одного-единственного человека, не оставляющего следов. Но мне тепло и от этого. Тепло еще и потому, что у меня всегда есть возможность "нырнуть" под это одеяло "ОЧЕНЬ-МОИХ-НАБЛЮДЕНИЙ" , закрыться, зарыться в них с головой. И читать там с фонариком. Пока никто не видит. И вспоминать разные вещи. Иногда мои. Иногда НАШИ. Но всегда неуловимые, непередоваемые, невыразимые. НЕдотыкаемые что ли.
Мысли и образы - это такие маленькие камешки, которые я начала собирать очень-очень давно. Последнее время я только и делаю, что стараюсь передать как можно точнее то, как они выглядят. Вернее, то, как я их себе представляю: их форму, цвет, шероховатости, ассоциативные вкрампления и прожилки - длинные-длинные,  тонкие и запутанные. Всегда разноцветные. Так вот, пока ты спишь, я хочу рассказать тебо о том, что прибивается к берегу волнами моей памяти. Из этого можешь делать что хочешь - строить пирамидки, делать высокие стены или искать в этой куче камешк с дырочкой, чтобы повесить его на шнурок и всегда носить его с собой. На счастье.  А можешь...перенести эти камешки в сад. Получится САД КАМНЕЙ. Говорят, очень способствует концентрации. И освобождению всего самого-самого от вредной едкой пыли.

Вот что я хочу сказать: я помню много мест и событий. Некоторые из них живут в моей памяти, будто остановленные фигуры какого-то спектакля. Хватает небольшого усилия, чтобы они ожили. Тогда их освещает странное теплое сияние, от которого былое возвращается бесконечно уменьшенным, будто в перевернутом бинокле. Течение времени уменьшает картины, но не способно уничтожить их. Они становятся миниатюрами событий и вещей, но сохраняют тепло, краски и свой внутренний порядок. Попросту нам надо быть больше своего прошлого, чтобы уберечь его.

Все эти места и события банальны без исключения. Все это могло бы случиться с кем угодно другим и в каком угодно другом месте.

Мне совсем мало лет. На улице тепло. Стало тепло. И мама надевает мне носочки. Я им очень радуюсь.  Для меня - это граница, переход от тяжести шуб, шапок, от неудобств ватной одежды к чему-то быстрому и легкому. Я произношу фразу, которая остается в моей памяти: "Мамочка, уже носочки?!" Клянусь, эта фраза была. Было и другое. Наверняка. Но осталось только мое оторванное, отвоеванное у времени предложение. До носочков был Новый год в садике, еще раньше - первое знакомство с братом, из-за которого я так и не смогла доесть грушу. Большую и сочную. Так мне стало страшно и обидно, что появился ОН. Вдруг и изнеоткуда.

А потом, много позже, мы стали жить далеко-далеко от бабушек и дедушек. В стране, где вкладыши от жевачек со скоростью ветра носились по чистым улицам, где никто не плевал семечки на асфальт перед подъездом, а на лестничных клетках обыкновенных домов стояли горшки с цветами. Представь. Мне семь или восемь лет, зима. Я иду с папой по тихой, спокойной улице в предместьях Щецина. Такого города в Польше. Не помню, как и зачем мы там оказались, но очень четко вижу стеклянистый тротуар, снег, сгребенный в сугробы, и белую мостовую. Отец держит меня за руку, а я время от времени чуточку бегу и скольжу по темным пластинам голого льда. Снег лежит на ветвях деревьев, облепляет заборы и железные калитки. День морозный и безветренный. Воздух пахнет угольной пылью. Это запах города, в котором я провела все детство и даже чуть-чуть больше. Холодный ветер, морозный воздух с балтики и запах кокса, который вываливается, а потом лопатой забрасывается в подвалы. Но в тот день улочка - совершенно пуста и тиха. Из труб тянулись серо-золотые облачка.

Из этого состоит жизнь, когда мы пытаемся вообразить ее как целое, — из разорванных фрагментов, запавших в память. Их не сочленяет никакой смысл, никакая логика — кроме того, что приключились они со мной.

Январь, семь часов утра, меня только что разбудили. Надо идти в школу на другом конце города. Еххать на одном автобусе, потом на другом. В шубе, под которой синий школьный халатик польского школьного образца. Вместо коричневой формы. Я копошусь где-то между ванной и кухней, холодно. Надо преодолеть это и одеться. Только тогда наступит утро.  Ведь когда меня будят, я хитрю,  неохотно потягиваюсь, сворачиваюсь калачиком под одеялом и пытаюсь сделать вид, будто мне приснилось, что меня будят, будто вот-вот — и я вернусь в объятия теплого сна на большооой подушке. С тех пор ничего не изменилось. Только меня уже никто не будит. А я все пытаюсь перехитрить телефон, предупреждающий меня о наступлении утра. И сейчас, как тогда, наступающий день — холодный, неприятный, поэтому первые минуты яви следует представить себе как продолжение безопасной, уютной ночи. В ванную, в кухню надо спускаться с полуприкрытыми глазами, чтобы как можно дольше сохранить в себе сонную тишину.Потом мне дают бутерброды. Я все еще помню их запах.

Нет, это не ностальгия. Это только МОИ подробности. Случайно оставшиеся в памяти. Это едва заметное, хрупкое постоянство жестов и чувств, быть может, придает нам какой-то человеческий смысл. Придает смысл тому, что мы строим и составляем всё новые дома. Остальное кажется лишь слепой необходимостью выживания вида или проявлением тщеты.

Кроме мест и событий, кроме света — есть еще и предметы, память о которых кажется неуничтожимой. Например, кружка из желтой прозрачной пластмассы. Я запомнила ее как свою первую собственность. Мне тогда было четыре года, и кружка появилась в моей жизни как что-то очень важное. Если сегодня я думаю «кофе» или «чай с лимоном», сразу же является образ кружки: золотистая миниатюрка большой чашки, взрослой. Все то время окутано полумраком, погружено в полутень и напоминает нерезкую черно-белую фотографию. Даже лица нечетки и размыты. Утварь в квартире, фрагменты улицы и двора, вид из окна — все это не обладает ни четкими красками, ни контурами. По праву удивительнейшего контраста только эта детская посудина или игрушка обладает четкой формой и цветом. Она дажек в ТОЙ стране была со мной. Только от  клубничного йогурта (truskawka, мама, tru-skaw-ka, все ты не можешь запомнить это слово) кружка становилась почти оранжевой. и сейчас чашка  сияет, будто какое-то сказочное солнце, и своим сиянием озаряет весь остальной тогдашний мир. Извлекает из мрака деревянные поручни кресла, большой шкаф и фикус.А за окном - парк.

Я не сумею объяснить феномен памяти. Вероятно, он необъясним, и потому-то его выразительность идет рука об руку с его красотой. Я буду продолжать собирать камешки и показывать их тебе, хочешь? Но это будет потом и только с разрешению Недотыкомки, потому что в чужой сад со своими камешками не приходят.