Садко и Морской Царь

Всякий весть слыхал о Садко-купце,
Множество былин о нём сложено,
Много в них писцов позапуталось,
Много и певцов струны трогало,
Только правды никто и не нюхивал.
Мы ж расскажем всю правду-истину,
Весь рассказ воедино свяжется,
Словно частая сеть рыболовная,
Слухи все, что вы о нём слышали,
Засверкают своими гранями.

Нет славней Садка в Нове городе –
Если скажет речь – припечатает,
Если слово даст – слово верное,
Если в морду даст – морда сплющится,
А уж гусли возьмёт – все в пляс идут,
Он и в деле скор, и в пиру удал.
Тут и там Садка имя слышится:
Старики к нему на совет спешат,
Ребятня гурьбой за ним бегает,
Все купцы у него прописалися,
Князь Садка кажно слово подхватыват,
А дружина с ним вся побраталася.
Девки красные так и ластятся,
Всё, бывало, висят на нём гроздьями,
А мамаши пуще стараются,
Разговор заводят про свадебку,
Через тын к нему нагибаются,
На иных сарафаны аж треснули.
Уж не стало ни дня ему белого,
Ни ночного сна, ни спокойствия,
Вроде не был здоровья слабого,
Только тут и медведь не выдержит.

Попытался Садко ту беду решить,
Он однажды на вече выступил:
То ли было ему видение,
То ли просто терпенье кончилось.
Он на вече пришёл, стукнул в колокол,
И держал он речь отворотную:
“Что ж вы льнёте-то, люди добрые?
Что ж вы душу-то мне всю вынули?
Или вам забота неведома?
Ведь детишки дома некормлены,
Ведь скотина дома непоена,
Что ж ко мне вы при этом лезете?
Вроде люди все полноценные,
Друг на друга гляньте внимательно:
Неужели прилипнуть не к чему?
Что ли мёдом я вам намазанный?”

Древний старец встал, чтоб ответ держать:
“Люди любят – живи да радуйся…”,
“Люди любят?? Ты сам попробуй-ка! –
Говорит Садко, разъярившись вдруг. –
Душу вынули, мозг мне вынесли!
Что ж за сволочи вы паскудные?
Что за гадины вы отвратные?
Упыри вы все безобразные!”
И чем больше Садко этак гневался,
Тем сильнее народ любовался им.
Из толпы Садко едва выбрался,
Все штаны порвали на памятки,
Все повыдрали кудри на локоны.

Не видать Садка в Нове городе,
Он в дупле сидит дуба старого,
Дуба старого, трёхсотлетнего,
И выходит он только вечером,
И мечту лелеет – в Перу уплыть,
Хоть тогда страны такой не было.

Как-то раз Садко выполз н'a берег:
Он обычно после полуночи
Из дупла выбирался крадучись,
У воды посиживал с гуслями.
Только струны тронул Садко-гусляр,
Закипела вода Ильмень-озера,
Показалась рука оголённая,
А за ней – и хозяйка полностью.
То была не какая попадя,
А сама Ильмень, Дева Озера.
“Уж как ты, Садко, полюбился мне,
Я который день тебя слушаю!
Много есть сокровищ на дне морском,
И не счесть добра в Ильмень-озере,
Рыбы плавают трёхэтажные,
И жемчужины там с твою голову,
Покажу я тебе дива дивные,
Поведём беседы мы тайные,
Обменяемся талисманами,
Обскажу тебе думки девичьи,
Но конечно, надо скорее бы.
Все амёбы уже размножились,
Только я одна жениха ищу,
А ведь я в таком уже возрасте!”
Начал думать Садко, что в ответ сказать,
А она говорит приманчиво:
“Ты спустись со мной на морское дно,
Посети ты сады подводные,
Ты послушай там песни местные,
Повидай хоть сотню моих сестёр,
С тремястами хоть выпей братьями!
Я с тобой, знаешь сам, под венец хоть сейчас,
А папаша отдаст трезубец свой!
Завтра я ввечеру за тобой приду,
Тут и скажешь мне, что надумал ты”.

“Пусть засунет себе он трезубец свой! –
Размышляет Садко глубоко в дупле. –
Завтра я ввечеру буду за сто миль,
За сто миль морских, да и с хвостиком”.
Из дупла всю ночь стоны слышатся:
“…Где ж страна Перу ненаглядная,
Неужели ж я её выдумал?”

И простился он с отцом-матерью,
И поставил им дверь железную,
Снарядил корабль он за полчаса,
Взял с собою людей проверенных,
Своей родине, Нову городу,
Поклонился он уже с палубы.

День плывут, другой, третий к вечеру,
Только чует Садко – нету воздуха,
Мореходы, его сотоварищи,
Понабились в каюту кучею,
Кто-то в нос суёт карту плаванья,
Кто-то карты несёт игральные,
Кто-то дышит в лицо перегаром ему,
Кто-то душу открыть пытается.
“Поиграй, Садко, нам на гусельках,
А мы спляшем с тобою русскую”.
“Голова болит”, – говорит Садко.
“Ничего, не беда, мы скоренько”.
Встал тогда Садко, приосанился,
Свои плечи расправил могучие,
Попытался ввести он в рассудок их:
“Что взбесились вы, други верные?
Что ж репьями в меня вцепилися?
Как пиявки что присосалися?
Неужели другого вам дела нет?
Вы окститеся, покреститеся,
От меня в тот край отодвиньтеся,
Друг на друга вы позамкнитеся!
Зря я, что ль, вас число взял чётное?”
Удивились тут его спутники,
И один из них молвит искренне:
“Дай обнять тебя, золотой ты наш!
Да куда ж от Садка отодвинусь я?
Ведь как брат ты единоутробный мне!”

Взял под мышку Садко свои гусельки,
Где-то досочку взял яровчату,
Да и прыгнул в пучину водную,
Только волны над ним сомкнулися.

Опустился Садко на морское дно,
Видит – там дворец переливчатый.
В нём сидит Царь Морской в голубых тонах,
Посылает к Садко дочерь младшую –
Зазывать на пир гостя знатного,
Гостя знатного, сухопутного.
Снедь подводная не кончается,
Разливаются вина дивные,
А коньки морские развозят их.
Помягчел Садко, рассупонился,
Чтоб ответить добром хозяевам,
Не подумав, сыграл на гуслях им.
И игра, и гусли, и сам певец
До того пришлись морским жителям,
Что от счастья гады размножились,
А моллюски – те просто треснули.
Вкруг него все вихрем пошли плясать,
И открылось тут дело страшное:
Оказалось, морские жители
От природы ужасно влипчивы,
Все зелёной слизью покрытые,
И прилипли к нему просто намертво,
Как ракушки ко днищу ладьи морской,
Ровно мухи на ленту клейкую.
Лишь играть закончил Садко-купец, –
Что тут сделалось, прости Господи!
Чтоб пройти два шага обычнейших,
Час счищает он слизь налипшую,
А та слизь не слизь, всё придворные,
В прилипании соревнуются,
Кто ловчей прилип, тот и выиграл,
В таком виде готовы и год пробыть,
Без еды, без питья и без прочего.
Дочерей Царя целый шлейф за ним,
Измочалили уже полностью,
От руки отлепит он сорок штук,
А к ногам уж братья приклеились.
Рыба-меч к нему заплыла в карман,
А в носу уже каракатица.
А одно там случилось чудище:
Оно клеится крепко-накрепко,
А само воняет, да всё сильней,
И никак от него не отделаться.
День терпел Садко и другой терпел,
А потом вскричал громким голосом:
“Ах ты гнусная мразь клеючая!
Чтоб те высохнуть тридцать три раз'a!
Чтоб те стукнуло, повылазило,
Чтоб те лопнуло и распёрло чтоб,
Чтоб исчезли вы, окаянные!
Я такого нигде не видывал,
Но пока жива хоть извилина,
Буду биться я с мразью клейкою!”

А среди дочерей Морского Царя
Не видать Ильмень, Девы Озера,
Лишь на третий день появилася:
Дулась, вишь, на Садко, но любовь сильней.
Как узрела она, в каком виде он,
Встрепетало в ней сердце чистое,
Пожалела она добра молодца
И решила всё же спасти его.
Говорит ему в ухо шёпотом:
“Как захочет отец наградить тебя
И велит выбирать сокровища,
Не бери ничего, всё отвергни ты,
Лишь проси рубаху волшебную”.
Вот повёл Царь Садка в хранилище:
Там богатый мех зверя водного,
Из Морского Кота палантины там,
Аладдина лампы там в ряд стоят,
И огниво там, стопудовое.
Но ничто у Садка не дрогнуло.
Да и дрогнуть-то мудрено было:
Еле-еле Садко шевелится,
До того облепили, подлые.
Но собрал он всю волю-матушку,
Сплюнул с губ существо какое-то
И сказал: “Сокровищ не надобно,
Ты рубаху мне дай волшебную”.
Покривился царь, исказился весь:
“Кто, мерзавцы, слил информацию
И кому плавники повыдергать?”
Но открыл сундучок-то плохонький
И достал рубашонку скромную.
“На тебя, смотри, не налезет-то,
Ты ж красавец такой, что некуда”.
А Садко знай рубашку меряет,
Её силе волшебной радуясь:
Лишь встряхнул её – все отклеились,
А надел её – отступили все.
И в носу его нету лишнего,
И в ушах ни одной креветки нет,
И дышать могёт грудью полною.
Глянь, а Дева Ильмень-то манит его,
За колонной стоя коралловой.
Тихо речь ведёт торопливую:
“Видно, нету тебе здесь радости,
Помогу бежать тебе в Новгород,
Ничего с тебя не потребую.
Мне самой пора в Ильмень-озеро,
Там на Волхове браконьерствуют”.
Убежала она на минуточку,
Глянь – ведёт под уздцы морского конька,
Не простого конька, преогромного.

…Позади Царь остался с погонею,
На коньке Садко думу думает:
Ткань чудесной рубахи в руках он мнёт,
То понюхает, то пощупает.
“Мне б секрет этой ткани выведать!
Да рубах таких пошить сотни три,
Я бы дело открыл нешутейное,
Многим людям помог порядочным”.

“У рубашки той есть предыстория, –
Говорит Ильмень, Дева Озера. –
Был на суше царь, звался Буддою,
Он проделал вещь небывалую:
Окружённый тьмою сторонников,
На глазах у толпы внимающей,
В самой гуще друзей и учеников,
Расспросить поскорей его жаждущих,
Вдруг легко перешёл в нирвану он.
И осталась лежать рубашечка,
И рубашечка эта самая”.

Так рекла Ильмень, Дева Озера,
Потянулась Садка тронуть за плечо,
Но её как будто отбросило.
Отвечал ей Садко с усмешкою:
“Вот в Перу, конечно, хотел бы я,
А в нирвану пока мне не надобно.
Мне до Будды, по правде, и дела нет,
А рубашка – вещь превосходная”.

…Так и вышел Садко из озера
В виду славных стен Нова города,
Воротившись домой, лавку он открыл,
Научился ткань изготавливать.
Предлагает рубахи Садко-купец,
Сайт его – www.volsh_rubaha.ru,

В наше время всё стало дорого,
А особенно всё волшебное.
А уж так нужна нам рубашка-то!..
Накопили, купили вскладчину
На двоих одну – и разрезали,
Так и носим по половинке мы,
А и этому рады до смерти:
Теперь руку хоть можем выпростать,
Пару слов начирикать быстренько.

https://willie-wonka.livejournal.com/718414.html