Я не совсем умен:
Я абсолютно глуп.
Не зная ничего об этой жизни,
Стучу как проржавевший ледоруб,
Предоставляя стуком материал
Для афоризмов.
______________________

Дождь лил уже, наверное, неделю. Если не больше. Капли молотили по крыше так, будто с неба лилась не вода, а падали маленькие кувалды.
Старая соломенная крыша не могла защитить от такого ливня, и в некоторых местах была пробита насквозь. Земля вокруг дома превратилась в
грязь и у порога натекла огромная лужа. Дождь все лил - серое небо падало на плечи и дробило кости в пыль. Оно угрюмо заглядывало в единственное окно тупыми глазами и высматривало, все ли углы обветрены, достаточно ли сыро. Увидев нервно мерюющую шагами комнату фигурку, оно скривило рот в
ухмылке и удвоило усилия, пытаясь выжать из себя как можно больше удручающего, давящего и серого.
Человеком внутри был мужчина. Мужчина двадцати восьми лет. Он был худ, лицо его покрывала недельная щитина. Одет он был вполне обычно. Для варвара. То есть, для человека, живущего с дубиной вместо рук, убивающего животных, кушающего их, спящего с женщинами, спящего, просыпающегося, с головой плоской, как поднос и с маленькими глазами под нависшими над ними бровями. На нем была шкура зверя. Какого, не имеет значения. Просто шкура. Шкура Зверя. Больше ничего на нем не было. Почти. Кроме кроссовок "Nice". Довольно милые кроссовки, к слову... А вот глаза мужчины были не варварскими и даже не милыми. Они были красными! А волосы - белыми. И все его существо говорило: "я - альбинос". Но это неважно, потому что в его красных, отражающих серое, глазах, было такое отчаяние, какое ни одному недепегментированному не пожелаешь. -Да, Адольф?.. -Ja, ja...
Он мерил комнату своими копытами, этот мерин. Тьфу ты, накаламбурил тут. А кто убирать будет?..
Он мерил комнату шагами Владимира Маяковского, и его довольно милые кроссовки скрипели вполне мелодично. Прислушавшись, можно было даже услышать "Форель" Шуберта. Но это если Шуберт для вас - не повар. А "Форель" - не рыба.
-Он обещал. Он обещал! - человек схватил голову руками, - что делать?.. Что. Я. Буду. Делать?!..
Молния ударила за окном и, судя по звуку попала в дерево. Хотя, попасть она могла и в булочника, предположим. Или в мясника. В кривого. И тогда бы оба умерли. А может быть, небесное электричество сделало бы одного из них предсказателем. И он взял бы себе какое-нибудь звучное имя. Например, Жуфан-Пророк. Вполне, по мне. А второй бы стал... мертвым. И не стал, а остался. Потому что одного Жуфана вполне, по мне. Но молния ударила в дерево. Потому что за окном было только дерево. Дом, в котором находился человек, стоял на холме. На этом же холме росло дерево. И, если молния не ударила в дом, то ударила она в дерево! И прекратите ко мне приставать со своими глупыми вопросами!..
Он вздрогнул и взглянул в окно.
-Он обещал! Он не может обмануть!.. Он... Они... Они не обманывают. Они не умеют лгать... Они... Кто Они? - он замотал головой, - нет нет нет. Он обещал.
Он посмотрел на часы. Они стояли. У него на лбу выступил холодный пот. Все это время он допускал это, но мысль эта была не оформлена до конца, она лежала на самой верхней полке его мозга и он не хотел ее доставать.
-Нет. Все будет хорошо. Возьми себя в руки, - он взял себя в руки, - чертов идиот!.. прекрати! будь мужчиной! как баба, в самом деле...
Дождь все стучал, пробивая в крыше все новые дыры. В углу копошились мыши, выкрашенные серым, и грызли стену. Для чего, не знаю. Вот если бы я умел разговаривать по-мышиному, я тогда спросил бы у них: "Мыши, а зачем вы грызете стену?" И они ответили бы мне: "Мы не скажем тебе, потому что ты сошел с ума и сейчас лежишь в психиатрической лечебнице". Дождь стучал по стеклу, но не оставлял никаких следов на нем. Капли будто испарялись, не касаясь его. Оно было на удивление чистым и прозрачным.
В дверь трижды постучали. Человек резко повернул голову в сторону двери.
-А вот и он. Я знал, что он не обманет... - он осекся, и глаза его расширились. Он застыл на месте, глотая воздух ртом. -а может...судьба?, - это слово сорвалось с губ его, как приговор. Он понял все. Это не было обманом. Это было судьбой. У них нет никаких определений. Они не договариваются и не играют.
Он заметался. Стук повторился. Его обуял животый страх, мозг повторял только одно слово: "Смерть", он метнулся к стене с мышами - те, оставив в стене зубы, убежали в другой угол - на автомате спросил:
-Кто там?
-Бетховен, - ответили ему басом.
Кругом сплошные символы и знаки! Они заберут меня! - Он начал скрести стену ногтями, ломая их. Теплая кровь текла по рукам, липла, падала на пол. Он стал стучать плечом стену, - та не поддавалась. Он завизжал и заплакал, упал на колени и стал рыть деревянный пол. Ему было трудно дышать, он задыхался. Его лицо стало влажным от пота.
Ногти слезали с его пальцев, и кожа отрывалась клочьями. Он пачкал пол кровью, скользил в ней, падал. Припав к полу лицом, он стал грызть его. Губы превратились в кашу с мясом. Зубы ломались, десны с треском рвались, кровь, пузырясь, с тихим шипением выливалась изо рта. Лицо его побелело. Под глазами появились тени. Он упал на пол, не в силах встать, весь в собственной крови. Силы покинули его, но он продолжал царапать пол.
-Я Хочу Жить, - три слова. Три самых главных слова. Остатками своего уплывающего сознания он подумал, что именно эти три - смысл. Не "я тебя люблю", а именно жажда жизни содержала в себе весь смысл, ибо в жестокой опасности индивидуальность отключается и остается животное, которое инстинктивно чувствует и не сомневается.
В дверь постучали.
А он лежал в крови и улыбался кровавыми губами.
-Я тебя все равно не пущу, - прошамкал он.
-Ну и хер с тобой, - ответили за дверью слегка обиженно и человек услышал удаляющиеся шаги. "Они не играют" - эхом пронеслись слова в его голове. Он засмеялся, как мог бы смеяться человек, которому нечем смеяться и который уже умел разговаривать с мышами, - кровяные пузыри надувались и лопались.
Его часы так и не пошли, а его обнаружили только спустя две недели: он уже вонял, а кругом была размазана засохшая черная кровь. И никто не мог понять, зачем у двери стояла коробка с бантиком, пустая внутри.


LI 5.09.15