Русский вкус
В одном из московских французских кафе мы беседуем с Александром Васильевым, знаменитым историком моды, театральным художником, дизайнером, коллекционером и меценатом. Наш разговор начался с истории создания его книг «Красота в изгнании» и «150 лет русской моды»
МОДНИК
– Когда мы познакомились много лет назад, я никак не мог предположить, что ты напишешь две огромные книги о моде. Ты был тоненьким, скромным, тихим мальчиком, коллекционировал старинные вещицы, веера, альбомы…
– А это и есть мода. Я всегда собирал, как тогда называлось, предметы материальной культуры, которые, каждый по-своему, отражали моду своей эпохи. Венский стул – это мода на австрийскую мебель братьев Тоннет, альбом с фотографиями – это тоже образы моды. В ту пору, когда я учился в школе-студии МХАТ, о моде никто не говорил. В магазинах царил «шаром-покатизм», мы не могли мечтать, о том, что на Тверской будут кафе, в которых, как на дефиле моды, девушки демонстрируют свои соболя, бриллианты… В СССР был единственный модельер Слава Зайцев. Мы знали, что где-то есть Пьер Карден, так как он делал костюмы для Майи Плисецкой, а некоторые краем уха слышали слово «диор», но не знали, с чем его едят. Слово «модник» ассоциировалось с героем фильма «Бриллиантовая рука», где Миронов изображал манекенщика Козлодоева («Брюки превращаются, превращаются брюки…»), над показами мод смеялись, это – занятие бездельников, глупых, аморальных людей. Я сгущаю краски…
– Некоторые до сих пор так думают.
– Полагаю, что многое изменилось. Я прожил во Франции 22 года, и до сих пор мое постоянное место жительства – Париж, несмотря на то что восемь месяцев в этом году я провел в Москве, из-за моего бизнеса.
– Какого?
– Дизайн интерьеров. У меня в Москве есть дизайнерское бюро «Интерьеры Александра Васильева». Мы проектируем интерьеры квартир и загородных особняков в изысканном и элегантном вкусе.
Теперь о Франции. Париж – столица моды. Французы традиционно любят приглашать русских в Дома моды – это считается довольно шикарно, так как русские приносят с собой русский вкус. Он чуть-чуть меняет французскую обыденщину, особенно в зимних коллекциях.
– Что такое русский вкус в моде?
– Это вкус к роскоши, это когда духами «Шанель №5» душат соболье манто, а поверх надевают еще нитку жемчуга. Когда любят в снегу есть икру и запивать холодной водкой, петь: «Гайда, тройка, снег пушистый…», смотреть небесно-голубыми глазами в глубокое декольте, украшенное баснословными бриллиантами, пить за здравие императрицы и бить об пол хрустальные стопки.
– А тебе приходилось?..
– Да, потому что французы уверены, что все русские бьют бокалы после каждого тоста. Наше представление и европейское представление о русском вкусе очень разнятся. Их сложилось под влиянием первой русской эмиграции, а наше – под влиянием социалистического государства. Их представления более правильные, несмотря на то, что нам это часто кажется «клюквой».

ПАРИЖСКИЕ ТАЙНЫ
– Волею судеб меня пригласили в ведущую (там учится тысяча студентов!) французскую школу моды Эсмод, и через неделю испытательного срока мне дали пятилетний контракт профессора (так во Франции называют преподавателей) по истории костюма, потому что, к сожалению, исторических знаний во Франции, как и в России, очень не хватает. Все 80-е годы я посвятил путешествиям. Я делал фотографии для моих лекций и постепенно собрал 30 тысяч слайдов. Потом меня пригасили в Королевскую академию моды в Антверпене, в Высшую школу Ля Камбр в Брюсселе и вскоре в Англию, в Королевский колледж искусств в Лондоне. Сначала каждый контракт за границей был для меня событием, я видел себя маленькой букашкой, которого вдруг приглашают «великие англичане», потому что я, как и все русские, очень комплексовал перед иностранцами. В основном из-за языкового барьера. Но когда вы снимаете языковой барьер (а я выучил французский, испанский, английский, турецкий, итальянский, сербско-хорватский языки), то вы понимаете, о чем они думают.
– Чем они отличаются от нас?
– Отсутствием страха. Генетического комплекса: «А вдруг нельзя?» А у нас страх в крови. Если честно, я был воспитан в ненависти к большевикам. И это чувство у меня с годами не выветрилось. В Париже я попал в среду белой эмиграции.
– Как это тебе удалось, ведь войти в их круг нелегко?
– Случайно. В 1983 году, придя в театр де ля Виль на спектакль «На дне» по Горькому, я обнаружил, что мое место в партере занято дамой. Она была очень стара, красива и одета, как персонаж из «Анны Карениной»: в жакетке из каракульчи, отделанной соболем, и в маленькой шляпке на лоб из того же меха. Я обратился к ней по-французски, она ответила мне с таким русским акцентом, который можно было резать ножом. Я спросил: «Вы русская?».
– Я не русская, я петербурженка! – ответила она по-русски, – а вы, наверное, беженец из советской России?
– Да.
– Милый, вы были в Царском Селе?
– Был.
– Видели там парк?
– Видел.
– А озеро?
– Тоже.
– На нем есть маленький остров. А на острове беседка, обвитая глициниями. Туда ездила наша императрица молиться всякий раз после встречи с Распутиным. Если хотите узнать продолжение, то позвоните по этому телефону, – и дала мне свой номер.

ШПИОН ИЗ МОСКВЫ
– Наталья Петровна Бологовская была актрисой Русского театра в Париже и портнихой французских домов моды. Ей было за 80, она меня пригласила к себе домой на блины с водкой и икрой. Я стал ходить к ней часто, потому что ей было интересно узнать о новой России, болтать по-русски, а мне была интересна старая, прежняя Россия, и мы подружились. А ее дочь – русская, но типичная француженка – как только мама занемогла, отправила ее в дом для престарелых. Во Франции родителей не держат дома, и все родители знают, что дети впоследствии их туда сдадут.
– Сволочи-дети.
– Да, но у них так принято. Я стал к ней ездить в предместье Парижа Монморанси, где жили еще 30 русских старушек. Всем в 80-е годы было за 90 лет, все родились в конце XIX века и встретили революцию взрослыми.
– И вот эти последние дуновения позапрошлого века ты…
– Да, захватил. Меня прозвали шпионом, потому что они были уверены, что никто другой к ним ездить не будет. Но ощущение было грандиозное. Скажем, там был замечательный барон фон Брокгаузен, корнет его величества, 102 лет. И он мне сказал: «Последний раз я видел парад в Москве на Театральной площади в 1906 году, а потом в Москву не приезжал, служил в Варшаве и в Петербурге. Какова Москва сейчас?»
Дети художницы Зинаиды Серебряковой, встретив меня, спрашивали про плотину на Днепре, имея в виду Днепрогэс. Эти люди были отрезаны от своей страны, рвались душой, и хотели увидеть Россию хотя бы одним глазком. Если бы им это удалось, может быть, этого бардака, который мы видим сегодня, этого китча и безвкусицы не было бы, они бы научили нас хорошим манерам, языку, как они научили меня… Я сейчас очень много езжу по России с лекциями. Я понимаю, что если я этого не буду делать, то как мы будем бороться с осокой, бурьяном, резедой и крапивой.
– А ты думаешь, можно победить в этой борьбе?
– Уверен. Этому помогут и уроки, которые я даю, и студенты, которые ко мне приходят, и презентации, которые я провожу, и книги… «Красоты в изгнании» мы продали около 20 тысяч экземпляров! (Для трехкилограммового иллюстрированного фолианта это фантастически много. – А.К.) Она выдержала пять переизданий на русском и издана в Нью-Йорке по-английски. Мои книги есть в каждой киногруппе, снимающей исторический фильм, в России и за рубежом.

КРАСОТА В ИЗГНАНИИ
– Это общение в доме для престарелых и с балеринами эпохи Дягилева, которых я застал в Лондоне, Нью-Йорке, Мадриде, Швейцарии помогло мне создать ту питательную среду, в которой родилась моя первая книга о моде.
Я познакомился с графом Шереметьевым, с князем Голицыным, с княгинями Шаховской и Оболенской, с графиней Толстой… В Бельгии я подружился с Апраксиными, в библиотеке у них я нашел адресную книгу русского дворянства за 1985 год. Про всех тех, кто еще жив. Живет ли он в Гондурасе, США, Бразилии, Мексике, Париже или в Японии – они все перечислены. Написано о том, кто на ком женат, у кого сколько детей, кто чем награжден, у кого какая недвижимость…
– И много их?
– Там приблизительно 300–400 имен. В двух томах. Я сделал ксерокс этого справочника и написал каждому человеку письмо с просьбой помочь в сборе материалов для книги о судьбах русской эмиграции, об истории моды… И получил около 70 ответов. Некоторые были ругательными, где мне говорили: молодой человек, все уже на том свете, где вы были раньше? И конструктивные: «Я, баронесса такая-то, мой телефон такой-то, прошу любить и жаловать, я вам все расскажу…». Я писал из Бразилии в США, из США в Венесуэлу, в Прагу. Мне отвечали, и все эти письма я сохранил. В «Красоте в изгнании» каждая глава основана на документах, в конце книги есть ссылки, их очень много… – Это громадный труд.
– Я доволен, что совершил его, потому что вскоре они все, к сожалению, ушли. Если бы я этого не сделал, никто бы этого не знал и меня бы не цитировал каждый учебник костюма для высших учебных заведений.

ВОЗВРАЩЕНИЕ
– Когда президент Путин приезжал во Францию, ты был одним из немногих представителей русского Парижа, кто был удостоен встречи с ним. Скажи, что сейчас значит русская эмиграция для России, и Россия для эмиграции?
– Очень много. Во-первых, то молодое поколение, так называемые витязи, молодежные организации Русской зарубежной церкви, организовали выезд в Россию во всевозможные лагеря. Это привело к тому, что в Москве сейчас работает огромное количество детей белой эмиграции, которые оказались востребованы. Сюда вернулась графиня Мира Апраксина со своим мужем Николаем Друзиным и стала дизайнером интерьеров, княгиня Оболенская открыла турбюро в Петербурге… Графа Петра Шереметьева, директора консерватории Рахманинова в Париже, наградили орденом «Меценат России» (Александр Васильев тоже им награжден. – А.К.). Княгиня Мария Магалова строит госпитали и школы в Рыбинске, откуда родом были ее родители. Княжна Вяземская занимается благотворительностью в Ижевске, княгиня Куликовская из Канады – в Екатеринбурге (интервью с ней о фонде «Русский предприниматель» опубликовано в «РП», №12 (24) за 2004 год. – А.К.).

МОДА НА БЕЛОЕ – К ВОЙНЕ!
– Несколько лет назад была мода на белое в одежде, и ты меня поразил, сказав, что это к войне.
– Да, именно, и случилась война в Ираке.
– А сейчас мода к чему?
– Сейчас ретро, мода на воспоминания о XX веке: какой он был замечательный. Раньше мечтали о XXI веке: будет счастье, будет так хорошо. Он наступил, и началось: 11 сентября в Нью-Йорке, война в Ираке, Дубровка, Беслан, тайфун в Индийском океане… И все закричали: мы не хоти-и-им двадцать первого века, хотим назад в двадцатый!
Мода ведь это не только одежда, это манера жить, это – кафе, музыка, украшения, еда, машины, курорты, лекарства – все мода. Сейчас – ретро. Мы мечтаем о 80-х, 70-х, многие говорят, что при Брежневе было неплохо... Ретро было и в XVIII веке, и в XIX, ретро Греции было в Древнем Риме. Удивительное явление, опасаться его не надо, оно изменится с новой войной. Которая неминуема.

МОДНО ТО, ЧТО НЕ МОДНО
– Как ты относишься к современным русским модельерам?
– Хорошо. Они все мои друзья. Я считаю, что они сделали свой вклад в определенную эпоху. Но все выходит из моды. Как вышел из моды Художественный театр, Людмила Зыкина, Филипп Киркоров. Все входит и выходит из моды.
– А в чем секрет модного?
– Это стечение очень многих обстоятельств. Почему Диор стал модным в возрасте 42 лет, в 1947 году, – маленький толстый человек в одежде инженера? Почему Шанель смогла вернуться в Высокую моду в возрасте за 70? Почему в один год все театры ставят Чехова, а в другой год Бернарда Шоу, Оскара Уайльда или Вампилова? Моду можно объяснить как коллективное сумасшествие. Это естественное социальное стремление. В моде только то, что сильно забыто. Шанель сказала: «Модно то, что не модно».
– А можно какую-то вещь ввести в моду?
– Можно. Я, например, в России ввел в моду шарфы у мужчин. Все кому не лень носят шарфики…
– Михалков, Меньшиков, Домагаров…
– Еще Зайцев, Юдашкин. Они понимают, что шарф в определенном возрасте корректирует фигуру, вертикальная линия создает объем, к тому же это очень хорошо людям с животиком… Я ввел в моду сталинские елочные игрушки. Сейчас каждая игрушка стоит 500 рублей на блошином рынке, а раньше их били и выбрасывали. Я написал о них в журнале Vogue и сделал разворот с фотографиями. Это было в Москве семь лет назад. Теперь каждый магазин в Москве выставляет коллекцию старинных игрушек. Надо дать толчок, импульс. Я знаю этот механизм.
– Ты еще и пиарщик?
– Да, большой. Я ввел в моду свою первую книгу. Но она очень хорошая. Хотя в моде может быть и дурное: и кокаин, и даже самоубийство. А могут стать модными и здоровый образ жизни, бег трусцой, фитнес. Во Франции есть специалисты по запуску продукта на орбиту потребления и моды. Специальные агенты, которые работают над акцией введения в моду. Можно запустить в моду низкий каблук круглой формы. Для этого надо написать несколько статей, сделать ролик. Рассказать историю, как хорош этот каблук, как он оригинален, почему без него невозможно. Все начнут подражать. Можно ввести в моду актрису, Акунина, зеленый чай, суши, автомобиль…
– Тебе бы нужно среди наших олигархов ввести моду на любовь к Родине.
– Это невозможно. Здесь не их родина. А многие до сих пор говорят «эта страна» или «совок»… До любви далековато!
– А как быть?
– Помочь вернуться русским эмигрантам, если они этого пожелают. Рожать здоровых мальчиков и девочек и делать своих олигархов, которые хотели бы деньги оставить в стране, а не за границей. Иного не дано.
[700x527]