Тартарен и ложь созидающая
У истоков всякого чудачества стоит ложь. И в первую очередь - ложь самому себе. Вообще - стоит ли обманывать тех, кто знает нас плохо? Они и сами дойдут до необходимой степени заблуждений на наш счет. А вот дурачить самого себя - одно удовольствие. Вслушайтесь в предельно искреннее признание Хемингуэя: "Я часто и с удовольствием не понимаю себя". "С удовольствием не понимаю себя", вероятно, означает "охотно лгу себе".
Сколько маленьких трагедий пережил всякий имеющий склонность давать в своих рассказах волю фантазии... Их на самом интересном месте позорно прерывали приземленные супруги, их разоблачали друзья-свидетели, их опровергали в прессе.

Есть много людей, предпочитающих приключению в компании приключение сольное. Часто - ради свободы изложения своих приключений. Перефразируя Паскаля, можно утверждать, что мало кто решился бы на все невзгоды и тяготы путешествия, если бы знал, что по возвращению во время его рассказов о пережитом за спиной будет стоять жлоб-свидетель...

Созидающую роль лжи удобно рассмотреть на примере героя романов Альфонса Доде знаменитого Тартарена из Тараскона.

"Вообразите большую комнату, сверху донизу увешанную ружьями и саблями; все виды оружия всех стран мира были здесь налицо: карабины, пищали, мушкетоны, ножи корсиканские, ножи каталонские, ножи-кинжалы, ножи-револьверы, малайские криссы, караибские стрелы, кремневые стрелы, железные перчатки, кастеты, готтентотские палицы, мексиканские лассо, - чего тут только не было!..

Посреди кабинета стоял круглый столик. На столике бутылка рому, турецкий кисет, "Путешествия капитана Кука", романы Купера, Густава Эмара, рассказы об охоте - охоте на медведя, соколиной охоте, охоте на слонов и т.д. А за столиком сидел человек лет сорока пяти, низенький, толстый, коренастый, краснолицый, в жилетке и фланелевых кальсонах, с густой, коротко подстриженной бородкой и горящими глазами; в одной руке он держал книгу, а другой размахивал громадной трубкой с железной покрышкой и, читая какой-нибудь сногшибательный рассказ об охотниках за скальпами, оттопыривал нижнюю губу и строил ужасную гримасу, что придавало симпатичному лицу скромного тарасконского рантье выражение той же добродушной свирепости, которой дышал весь дом.

Это и был Тартарен, Тартарен из Тараскона, бесстрашный, великий, несравненный Тартарен из Тараскона..."

Кому лгал Тартарен, создав столь экзотичный интерьер и столь экзотичный имидж? Самому себе...

Воображение вмешивалось не только в грезы, но и в реальную жизнь нашего героя. И вот жизнь становится игрой - увлекательной, опасной. И Тартарен принимает необходимые меры предосторожности:

"Рыцарь-тамплиер, собирающийся сделать вылазку против осадивших его неверных, китайский солдат, под знаменем тигра готовящийся к схватке, воинственный команч, выходящий на тропу войны, - все это ничто в сравнении с Тартареном из Тараскона, вооружающимся с головы до ног перед тем, как отправиться в Клуб, а отправляется он туда в девять вечера, через час после вечерней зари...

На левую руку Тартарен надевал железную перчатку с шипами, в правую брал трость со шпагой внутри, в левом кармане у него был кастет, в правом - револьвер. На груди, между сюртуком и жилеткой, скрывался малайский крисс. Но уж насчет отравленных стрел - ни-ни! Это - оружие вероломное!..

Перед самым уходом он в тишине и сумраке кабинета некоторое время упражнялся: фехтовал, стрелял в стену, играл мускулами, затем брал ключи от калитки и важною медлительною поступью шел через сад.

Лучшее доказательство того, что Тартарен не испытывал страха, заключается в следующем: в Клуб он шел не бульварами, а через весь город, то есть самым длинным, самым темным путем, бесконечно колеся по всяким мелким закоулкам, в конце которых зловеще поблескивала Рона. Бедняга все надеялся, что на повороте одной из таких трущоб вырастут из темноты ОНИ и бросятся на него сзади...

В Клубе доблестный муж садился играть с каптенармусом в базик..."

Оружие и Клуб, приключения и базик... Этими странными сочетаниями черт характера Тартарена был озадачен доже его родитель - Альфонс Доде.

"Как же, черт побери, могло случиться, что с этой страстью к приключениям, с этой потребностью в сильных ощущениях, с этим помешательством на странствиях, на бешеной скачке очертя голову Тартарен из Тараскона безвыездно жил в Тарасконе?..

У нашего героя, надо сознаться, были две совершенно разные натуры. "Я чувствую в себе двух человек",- сказал кто-то из отцов церкви. С полным правом это можно было бы сказать и о Тартарене, ибо у него была душа Дон Кихота: те же рыцарские порывы, тот же идеал героизма, то же помешательство на всем необычном и великом, но, к несчастью, он не обладал телом прославленного идальго, телом костлявым и тощим, этим подобием тела, для которого жизнь материальная не таила в себе никаких соблазнов, способного двадцать ночей не снимать доспехов и двое суток питаться горсточкой риса... Напротив, тело у Тартарена было солидное, весьма упитанное, весьма грузное, весьма привередливое, отличавшееся чисто обывательскими наклонностями, любившее удобства, - пузатое и коротконогое тело бессмертного Санчо Пансы.

Дон Кихот и Санчо Панса в одном лице! Вы не можете себе представить, до чего трудно им было ужиться! Вечные стычки!.. Вечные раздоры!.."

Увы, для публики оба этих Тартарена были все-таки одним и тем же человеком. И если Дон Тартарен-Кихот бахвалился тем, что скоро отправится в Африку охотиться на львов, то ответственность за это с ним был вынужден делить и Тартарен-Санчо.

"В городе только и разговоров было, что о предстоящем отъезде Тартарена в Алжир и об охоте на львов. Будьте свидетелями, дорогие читатели, что сам доблестный муж об этом и не заикнулся. Но, понимаете ли, мираж...

Больше всех был удивлен, что он едет в Африку, сам Тартарен. Но вот что значит тщеславие! Вместо того, чтобы прямо сказать, что он никуда и не собирается ехать, что у него и в мыслях этого никогда не было, бедняга Тартарен в первый раз, как с ним заговорили об этом путешествии, уклончиво промямлил:

- Гм... Гм... Возможно... Пока еще ничего не могу вам сказать.

Во второй раз, уже несколько свыкшись с этой мыслью, он ответил:

- Вероятно.

В третий раз:

- Решено..."

И вскоре Тартарен с грузом охотничьего вооружения и походного снаряжения уже пересекал Средиземное море. "В глубине души он, может быть, даже проклинал жестоких сограждан, по милости коих он принужден был уехать и бросить свой милый, уютный домик - белый домик с зелеными ставнями... Однако внешне он этого никак не выразил..."

Забавное наблюдение. В кампании, допустим, однокашников, кто-либо играл роль шута. При встрече и через пять и через пятьдесят лет экс-шут, уже убеленный сединами, вынужденно вспомнит свое прежнее амплуа. Это - возврат в покинутую социальную нишу. Если однажды вы неплохо справились с какой-либо ролью, то при аналогичных обстоятельствах она вас разыщет опять.

Вот почему африканское сафари , став для Тартарена первым не иллюзорным приключением, не стало последним. Природа не терпит пустоты и старая роль (в данном случае охотника и авантюриста) зовет человека обратно. После Сахары Тартарена позвали Альпы. А случилось это так.

Привезенная из Алжира старая львиная шкура столь сильно укрепила авторитет нашего героя, что он был избран Президентом местного альпклуба. Но накануне первых перевыборов в Тарасконе появился и второй серьезный претендент на президентское место - некто Костекальд, недавно побывавший в горах.

"Бросить свой домик, сад, изменить столь милым его сердцу привычкам, отказаться от президентского кресла в Клубе альпийцев, который он же и учредил, от пышных инициалов П.К.А., которые составляли украшение и отличительный знак его визитных карточек, бумаги для писем и даже подкладки его шляпы? Нет, это невозможно, ни, ни, ни! И тут его осенила счастливая мысль.

В сущности подвиги Колстекальда представляли собой прогулки по Альпинам, не больше. Почему бы Тартарену в течение трех месяцев, которые еще оставались до перевыборов, не затеять какое-нибудь грандиозное предприятие? Например, водрузить клубный стяг на вершине одной из самых высоких гор в Европе - на Юнгфрау или на Монблане?.."

И опять произнесено то самое "Решено!" И не столь важно, что его посетили и сомнения - "Зачем же все-таки умирать? Зачем даже уезжать? Кто его гонит? Что за идиотское честолюбие! Рисковать жизнью ради президентского кресла и инициалов!..

Но это была опять-таки слабость, столь же мимолетная, как и предшествовавшая ей. В пять минут завещание было закончено, скреплено подписью и огромной черной печатью, после чего великий человек занялся приготовлениями к отъезду".

Толстяк и домосед стал в итоге героем. И все это - благодаря только честолюбию, неуемной фантазии и склонности к живописанию собственных подвигов. Его в путь толкнула ложь. Так плохо ли это?

© Александр Деревицкий