Погружаюсь в город. Сквозь пыль и песок, сквозь свет, разбивающий крыши. В темь по любимым улицам, названным мною. Не бежать быстрее во избежание забвения, не останавливаться во избежание стать жертвой не во благо. Торжеством и страхом сплетенный город. Сплетенный мостами-улицами, домами с запертыми окнами, людьми без памяти, но с самоотречением не во благо, жертвами… Жертвами, обреченными на бессмысленное паломничество по мостам-улицам до рассвета, по асфальту до пропасти, по асфальту, что в муках скрывает плеск черных волн и крик мертвого саксофона. Паломничают без устали. Не дыша, не глядя, по инерции… Обречены не касаться земли и друг друга, обречены торжеством и страхом. Не с кем – погружаюсь глубже. До самого Невского, ощущения незыблемы, как самый Казанский, - не до себя сейчас, потерявшегося там, где меня тщетно-тщательней всего искали. Во сне вспоминаю сон о девушке, метафорировавшей до гусеницы, просящей в долг, оправдывающейся тем, что серьезно больна антигармонией. Привыкшему любить производящий хоррор синематограф невдомек, что сон во сне – это реальность, а все огни – огонь… Не бежать, не останавливаться, пытаться любить всех, кто рядом не касаемо, не глядя, не дыша не любит выбранный в этом городе путь. Слезы? Сухие от ветра слезы подтверждают вынужденность выбора – выбираю возможность обета молчания, по крайней мере, в этом городе, где лучше родиться немым, чтобы быть понятым. Здесь немым по осени снятся чудные сны – поверьте, я знаю… В них до противоестественного рано начинается осень. Парадокс в том, что осень начинается осенью, но не по вселенской прихоти, а мною-лично-извращенно-инстинктивно, и даже инфантильно; так же и заканчивается: во сне ты поднимаешься на последнюю ступеньку и осознаешь, что сон завершен до пробуждения… Перестаешь дышать в ожидании… Затем Новый Год… праздник… здесь нет праздников – забылся, опять несвоевременно – судя по тому, какими снами посещаюсь, можно сделать вывод, что неместный, мне здесь нет места, но упорно продолжаю следить за каждым уходящим к пропасти, туда, где мосты образуют вымощенную воронку – Дети! Не пропадайте духом! Не пропадайте телом! не падайте! Ищите подвигов на свою юную жопу подальше от городских стен! И молчите о них… Слезы? Нет, мне себя не жаль, мама-пепел-больно! - но не жаль… Гессе? Нет, таких совпадений не бывает..! Дорогая, вспомнил вдруг о тебе, ты не права, дорогая, этой жизнью и ее приоритетами лучше не увлекаться – ты же помнишь весь ветер, ты же падала в этот город, взглядом вопрошала к темным окнам… извини, конечно, не те мосты, не тот сон, не тот сновидящий, извини… Как писать дальше..? – не могу поверить, что обращаюсь к самому себе, не могу обратиться не к себе, не верю, что не один… обращусь… так и быть, обращусь – в выворотня… за воротом скопились листья с прошлой осени, за воротом тепло и прело. Пахнет зверем и побежденным им расстоянием – временной колодец: помню, как проходил здесь и вспоминал, как проходил здесь и вспоминал, как проходил здесь… Она самая – немая скорость, должно быть, это и есть та субстанция, что заставляла меня упорно двигаться к моменту рождения… А в смерти будет зачеркнуто «проходил здесь», останется лишь «вспоминал»… навечно, без апелляционного «должно быть»… ах да! - «Сновидимый»… движение, всегда движение… сон – это то пространство, где нет места ощущению неподлинности, подменной искаженности: я знаю, что чувствую и даже то, что нужно чувствовать… никогда не снилось сомнение… выхожу на Марсово поле, глаза полны снов, они обергают от ужаса при виде взросших при полном безветрии виселицах… на каждой – по карлику, или ребенку, не разобрать – они лишены освещенности… не хватает слов, чтобы каждому дать имя посмертно… вполне осознаю, что совершаю неизвестно какой по иерархии (подозреваю, что наитягчайший) грех – прелюбодействую со смертью… просыпаюсь, дочитываю «Тошноту»… я просыпаюсь…
[459x300]