Крохотный Витя на руках у матери — Евгении Тиграновны Захарьян. Самый маленький заключенный Верхнеуральского политического изолятора
ДЕТСКАЯ ПАМЯТЬ
Я услышал стук в дверь
И голос мамы: - Минуточку.
Они вошли втроем.
Я запомнил только третьего -
Солдата с ружьем, вставшего у двери.
Мама сказала: - Тише, ребенок спит.
Они увели отца.
Солдат с ружьем вышел последним.
Это все, что осталось в моей памяти...
Перебираю копии документов
Из дела № Р-8786,
Сверяю даты и места событий.
Ссылка.
Тобольск. Туляцкий переулок, 2
Четвертое июня тридцать шестого -
Очередной арест отца.
Мне только что исполнилось три года.
А через месяц - третьего июля -
Взяли меня и маму.
Об этом детская память
не сохранила ничего.
...У солдата, уведшего отца,
Было ружье со штыком.
Штык я запомнил.
Он преследует меня всю жизнь.
Братск: Братская городская типография, 1995. — 100 с. Автор книги Виктор Соломонович Сербский (1933 - 2011) - известный в России библиофил, литератор и организатор уникальной поэтической библиотеки, которую подарил городу Братску. Виктор Соломонович добился реабилитации родителей, которые были расстреляны в Магаданской лагере для политзаключенных.
Восстановил историю семьи и написал об этом книгу, которую сопроводил документами из уголовных дел отца и матери. Книга «Беседы с портретами родителей» - главная книга Сербского. Это поэтический цикл бесед с портретами родителей, с живыми поговорить - не довелось. Стихи, как говорил сам автор, странные - по форме вроде бы белые, по сути, по накопившейся в них печали и тоске - черные. В конце ХХ века книга вышла двумя изданиями, имела широкий отклик у читателей. Известный поэт Булат Окуджава написал автору бесед: "Дорогой Виктор! Спасибо за книгу. Она чудесная! Очень горько думать обо всём об этом". Виктор Сербский - Беседы c портретами родителей [1995].pdf
У меня, может быть, самый длительный срок внесудебного наказания. Я был сослан в утробе матери, ссылка эта продолжается шестой десяток лет, и никто возвращать меня из нее не собирается. Ни по какому ведомству не числюсь.
Что я помню?
Барак.
Потом в бирюсинском детдоме, ухаживая за животными, я очень часто вспоминал его — в свинарнике, конюшне, коровнике были такие же не до потолка перегородки, как в том бараке на Колыме. В каждой из клетушек много народа и плотный запах. В этой толчее мы с мамой. И ее имя Женя. Это имя много лет было моей мальчишеской тайной. Никогда и никому я не говорил, как звали мою маму.
Зимой 1957 года в цехе Норильского комбината, где я работал мастером смены, меня позвали к телефону, и сквозь грохот станков я едва расслышал взволнованный голос жены.Она сообщала, что в Норильский горздрав пришло письмо: меня разыскивают родственники из Москвы. Я задал ей всего один вопрос: «Как они назвали мою маму?» Она ответила: «Евгения».
Через два года свою первую дочь я назвал Женей.
На всю жизнь запомнил два слова: Колыма и Магадан, понимая, что я там не родился, а был туда привезен.
А где и когда родился?
К сожалению, и сегодня, перешагнув порог пенсионного возраста, я этого не знаю. Родственники называют день — 1 мая 1933 года. Вполне возможно, — день этот очень хорошо запоминается. Но кто подтвердит? А где? Скорее всего, в Верхнеуральской тюрьме — политическом изоляторе, — так благозвучней. Но пока такого документа нет. Достоверно одно: в тюремной камере, но в первомайский день. В автобиографиях, а их, как и каждому советскому гражданину, приходилось писать часто, я сообщал: «Родителей не помню, воспитывался в детских домах, закончил... работал...»
А что было до детских домов? Кто были родители? Родственники? Вопросов много.
В 1964 году меня вызвали в отдел КГБ в Норильске и вежливо объяснили, что писать больше никуда не надо — все, что можно, мне сообщено. Получил я к тому времени свидетельства об их смерти: отца — 13 октября 1937 года от тромбофлебита и матери — 10 января 1942 года от крупозной пневмонии, и письмо прокурора Курской области об отказе в реабилитации (Курский областной суд реабилитировал их только 17.10.1988 г.).