Юрий Визбор с мамой Марией Григорьевной. 1941 г. Фото

Я родился по недосмотру 20 июня 1934 года, в Москве, в родильном доме имени Крупской, что на Миуссах. Моя двадцатилетняя к тому времени матушка Мария Шевченко, привезенная в Москву из Краснодара молодым, вспыльчивым и ревнивым командиром, бывшим моряком, устремившимся в семнадцатом году из благообразной Литвы в Россию Юзефом Визборасом (в России непонятное для пролетариата «ас» было отброшено и отец мой стал просто Визбором), – так вот, отяжелев мною, направилась матушка как-то со мною внутри сделать аборт, чтобы избавить свою многочисленную родню – Шевченок, Проценко, Яценко от всяческих охов и ахов по поводу столь раннего материнства. Однако дело у нее это не прошло. В те времена – да простят мне читатели эти правдивые подробности, но для меня, как вы можете предположить, они были жизненно важны – в те времена необходимо было приносить с собой свой таз и простыню, чего матушка по молодости лет не знала. Так она и ушла ни с чем (то есть со мной).


Вооружившись всем необходимым, она снова явилась, но в учреждении был не то выходной
день не то переучет младенцев. Таким образом, различные
бюрократические моменты, неукоснительное выполнение отдельными
работниками приказов и наставлений сыграли решающую роль в моем
появлении на свет. Впрочем, были и иные обстоятельства – отец
получил назначение в Сталинобад, с ним отправилась туда и матушка.
За два месяца до моего рождения отец получил пулю из маузера в
спину, в миллиметре от позвоночника. Мы вернулись в Москву, и вот тут-
то я как раз и родился.
Как ни странно, но я помню отца. Он был неплохим художником и писал
маслом картины в консервативном реалистическом стиле. Он учил
рисовать и меня. До сих пор в нашем старом и разваливающемся доме в
Краснодаре висит на стене «ковер», картина, написанная отцом, в
которой и я подмалевывал хвост собаки и травку. Впрочем, это я знаю
только по рассказам. Первое воспоминание – солнце в комнате,
портупея отца с наганом, лежащая на столе, крашеные доски чисто
вымытого пола, с солнечным пятном на них, отец в белой майке стоит
спиной ко мне и, оборотясь к матушке, располагавшейся в дверях, что-то
говорит ей. Кажется, это был выходной день. (Понятия «воскресенье»
в эти годы не существовало.) Я помню, как арестовывали отца, помню и
мамин крик. В 1958 году мой отец Визбор Иосиф Иванович был
посмертно реабилитирован.
После многих мытарств мама (образование – фельдшерица) взяла меня
и мы отправились в Хабаровск на заработки. Я видел дальневосточные
поезда, Байкал, лед и торосы на Амуре, розовые дымы над вокзалом,
кинофильм «Лунный камень», барак, в котором мы жили, с дверью,
обитой войлоком, с длинным полутемным коридором и общей кухней с
бесконечными керосинками. Потом мы, кажется так и не разбогатев,
вернулись в Москву. Мы жили в небольшом двухэтажном доме в парке у
академии им. Жуковского. В башнях этого петровского замка были
установлены скорострельные зенитные пушки, охранявшие
Центральный аэродром, и при каждом немецком налете на нас сыпался
град осколков. Потом мы переехали на Сретенку в Панкратьевский
переулок. Мама уже училась в медицинском институте, болела сыпным
тифом и возвратным тифом, но осталась жива. Я ходил в школу то на
улицу Мархлевского, то в Уланский переулок. Учились мы в третью
смену, занятия начинались в семь вечера. На Сретенке кто-то по ночам
наклеивал немецкие листовки. В кинотеатре «Уран» шел «Багдадский
вор» и «Джордж из Динки-джаза», и два известнейших налетчика по
кличке Портной и Зять фланировали со своими бандами по улице,
лениво посматривая на единственного на Сретенку постового старшину
по кличке Трубка. Все были вооружены – кто гирькой на веревке, кто
бритвой, кто ножом. Ухажер моей тетки, чудом вырвавшейся из
блокадного Ленинграда, Юрик, штурман дальней авиации, привозил мне
с фронта то германский парабеллум (обменян на билет в кинотеатр
«Форум» на фильм «Серенада солнечной долины»), то эсэсовский тесак
(отнят у меня в угольном подвале местным сретенским огольцом по
кличке Кыля). В школе тоже были свои события – то подкладывались
пистоны под четыре ножки учительского стола, то школьник Лева Уран из
персов бросил из окна четвертого этажа парту на директора школы
Малахова, но не попал.
Отчим – рабфаковец, министерский служащий – то бил меня своей
плотницкой рукой, то ломал об меня лыжи. Летом мы с матушкой ездили
на станцию «Северянин», примерно в то место, где сейчас расположена
станция техобслуживания ВАЗа, и собирали крапиву на суп и ромашку и
полынь против клопов.
Я стоял на Садовом кольце у больницы имени Склифосовского, когда
через Москву гнали немцев в сорок третьем году. Я видел первые
салюты – за Белгород и Орел. Ночью 8 мая все сретенские дворы
высыпали на улицу. 9 мая на Красной площади меня едва не задавила
толпа и спас меня сосед Витя, бросивший меня на крышу неизвестно
чьей «Эмки».
Вскоре мы переехали на Новопесчаную улицу, где стояли всего четыре
дома, только что построенные пленными немцами. Иногда они звонили в
квартиру и просили хлеб. По вечерам студент Донат выносил на улицу
трофейную радиолу «Телефункен» и под эти чарующие звуки на
асфальте производились танцы.

Продолжаю публикацию ПЕРВЫХ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ -  1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14,15,16,17,
18.