Александр Алексеевич Сокольников родился 21 марта 1947 года. Поэт, мастер русского свободного стиха. Автор сборников стихов «Свиток одиночества» (Иркутск), «Кедровый посох» (Франция), «Вне канона» (Иркутск). Лауреат Всесоюзной премии имени Велимира Хлебникова, обладатель звания «Король верлибра». Лауреат премии губернатора Иркутской области в сфере культуры и искусства.



– Любая история начинается с детства, с рождения, с родителей. Начинай.

– Родился я в селе Верхоленск. Могу сказать, что село наше на сорок лет старше Иркутска. Верхоленская засека – деревья рубились так, что всадник не мог проехать. Значит, родился я на пути из Верхоленска в Качуг. Меня везли на тракторе. Это было время послевоенное. Папа мой воевал. Я родился в 1947 году в великий день – 21 марта, день солнцестояния, равноденствия, когда прилетают жаворонки.

– Папа пришёл с фронта.

– Да. Он стал работать на маслозаводе качугском. Это был боевой человек, красивый… А мама, убежав из неволи сельского хозяйства, приехала и в 16 лет работала мороженщицей. Папе было 34 года.

– Прямо-таки мороженое продавали в Верхоленске?

– Нет, в Качуге. Она приехала без справки туда, сбежала из колхоза. Торговала мороженым, и он, 34-летний, увидел, какая девчонка хорошая. И с ней познакомился. Когда она забеременела, он дал подписку в загсе, я сам читал её, о том, что, когда она достигнет совершеннолетия, они официально зарегистрируются. Потом его неожиданно арестовали, потому что главный инженер его обвинил в том, что он, офицер, приехал с фронта и всё время Сталина ругает. Фронтовики думали, что 1949 год – уже всё можно, но зря. И приехали эти энкавэдэшники, стали…

– Уже НКГБ. 1949 год.

– Да, возможно. Короче, они приехали его арестовывать. Он говорит: «Поеду с сыном попрощаюсь». То есть со мной. Они приехали вместе. Моя бабка – дочь польского графа Галицкого, я тебе серьёзно говорю, документы есть. Она стала их поить, и они три дня киряли, а отец меня носил на руках. Потом они говорят: «Давай своего выб… отдавай, поехали». Они меня вырвали у отца и сломали кость грудную. Потом мне бабка говорила о том, что не заметили сначала, а позже свозили к врачу, и там сказали: «Сердце маленькое, оно не будет биться о надломленную кость».

Отца далеко не увезли – они в районе Харбатова где-то его кончили и зарыли. И составили акт, чтобы как-то оправдаться, что он побежал – и всё. И ни мать, ни я, никто не мог найти следов, его нету и всё. Но мать облегчённо вздохнула, когда мой папа погиб. Потому что он беспробудно пил, для неё это был ужас. Он с этой войны пришёл надёрганный. Но был хороший финансист, качугское масло с завода, где он был директором, славилось. Я, уже будучи взрослым, нашёл главного инженера в Качуге. Старичок такой. Я говорю: «Ну донос-то ты написал. Стал директором тогда?» «Нет, не стал», – отвечает. «Зачем писал?» – спрашиваю. Он жалкий такой: «Вы меня убивать будете?» Я говорю: «Да кому ты нужен».

Родители так и не успели зарегистрироваться, мать уехала в Иркутск. И там у меня появился отчим – Гилал Рагимов, азербайджанец, которого мать полюбила, защитник Брестской крепости, потом военнопленный у немцев, а потом заключённый у своих. Мать родила двух моих сестёр, и я как бы стал не нужен, меня кинули к бабке обратно в Верхоленск. Матери я не видел, жил в этой деревне: всё познал, всё увидел. Учился в Верхоленской школе. Потом при большом конкурсе, где-то 14 человек у нас было на место в 1965 году, я поступил в университет на истфил.

– А откуда у сельского мальчика вдруг потенциал такой, учителя были хорошие?

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ