Утром брат Яквэ не сказал никому ни слова,  а сразу, чуть только проснувшись, принялся собирать в свой любимый платок все свои самые любимые вещи - кружку, деревянную ложку и миску, гребень, ботинки, новый связанный бабушкой Удой шарф и игрушечную утку из козьей шерсти, с которой он спал вместо подушки. Яквэ не отвечал на вопросы и вообще вел себя как чужой тролль, очутившийся случайно в совершенно незнакомом ему доме, и только теперь решивший, что пора бы все-таки вернуться в свой настоящий дом. Тиль спросил маму:
 - Мама Яна, а что это происходит с Яквэ? Он на нас обижен? Мы же ничего ему не сделали! Почему он не говорит со мной?
Но мама на это ответила, что она знать не знает никакого Яквэ. И все остальные члены семьи - папа, сестры, дядя, дядины жены, а также бабушки с дедушками делали вид, будто тоже не знают никакого Яквэ, более того - что Яквэ здесь вообще нет.
К полудню Яквэ надел цветную вязанную шапку и вышел из дому. Тиль, было, решил, что раз на Яквэ никто не обращает внимания, то никто и не заметят, что вслед за братом в круглые дубовые двери проскользнул Тиль. однако, не тут-то было. Мама Яна поймала Тиля в дверях за правое ухо и приказала сидеть дома и не забивать себе голову глупостями и тем, что ему совершенно непонятно.
Тиль, пожав плечами, ушел на чердак. Все лучше, чем толкаться в прихожей среди всех этих врунов, не желающих замечать уход брата. Тиль дае представить себе не мог, что что-то подобное может случиться в этой семье.
 - Скучаешь? - спросил, свесившись над старой прогнувшейся "чердачной" кроватью, живущий на чердаке паук-дичок. Впрочем, это мог быть не этот паук, а какой-нибудь другой, заезжий - т_о_т с_а_м_ы_й паук был все-таки поменьше и не такой мохнатый. Тиль был еще маленький, а потому плохо разбирался в пауках.
 - Тоскую, - ответил Тиль, и пнул босой лапой старую расческу, валявшуюся почему-то на полу посреди чердака. Расческа отлетела в угол, где всегда стояли барабанные ведра, а с крыши - как ни заделывай - всегда текло. Расческа и ведра сделали кромкое "дзынь-звяк", и на душе у Тиля стало полегче. Он сел на кровать и принялся изо всех сил скрипеть кроватными пружинами. Как и все домашние тролли, он любил громкие звуки, пожалуй, так же, как и цветы. Только цветы были сладкими на вкус, а звуки были никакими - их вообще невозможно было пожевать, хотя Тиль, будучи поменьше, старался изо всех сил поймать и съесть хоть один из них.
 - Зря, - сказал паук и опустился на клетчатое желтое одеяло. - Сейчас не время тосковать. Вот скучать - да. А тосковать - совсем не время. Посмотри, какое там солнце, - паук показал первой левой лапкой в круглое чердачное окно, находившееся сразу над кроватью. В окне были видне: лучи света, пробивавшиеся сквозь стекольную грязь, клубки и клубы пыли, забытая Тилем (а может, Розой или Лизой) игрушечная лошадка, желтые осенние деревья на улице и мокрый луг, начинавшийся прямо от заднего двора семьи Тиля. - Разве в такое время пристало тосковать?.. У тебя не найдется кусочка тыквы? - спросил паук вдруг, ни с того ни с сего сменив тему разговора.
 - Неа, - ответил Тиль. При напоминании о тыкве ему снова стало тоскливо. Вот, совсем уже скоро Ночь Духов - а Яквэ ушел, ничего не объясняя. Что с ним будет, непонятно. Куда он ушел, неизвестно. Может, его по дороге встретят и закружат какие-нибудь не очень дружелюбные фейри, вспомнят, как Яквэ в прошлом году сломал ветку ивы - и закружат. Или Дикие Духи ночью до смерти напугают. Или кикиморы в болото заведут. Или Зверь-Тени в лесу поймают. Или... Да что вообще, химера побери, происходит?!
 - А ничего особенного, - сказал на это паук. Похоже, последнюю фразу Тиль выкрикнул вслух. Ну, или очень громко подумал. Как бы то ни было, мама могла услышать про химеру, и теперь Тилю могло влететь за нелестные слова о Хранителях... Тиль вжал голову в плечи. Пытаясь его успокоить, паук-дичок побежал по одеялу, пересек солнечный рук и, поднявшись по руке Тиля, умостился на его плече. - Все-таки жаль, что у тебя нет тыквы, - сказал он, помолчав. - Если хочешь, я расскажу тебе о том, что произошло.
 - А ты можешь? - Тиль округлил свои и без того немаленькие пронзительно-синие глаза.
 - Могу - не могу, - пробормотал паук. - Сказано тебе: расскажу. Только чур - никому, ладно?
Пожалуй, так же, а может, еще и больше, чем громкие звуки и цветы, домашние тролли любили тайны. Они их собирали, ревностно хранили и никому не доверяли - разве что под страхом смерти, да и то редко. Чего стоит жизнь без владения хоть какой, хоть маленькой и плохонькой тайной?
 - Слово, - прошептал Тиль. Он уже предвкушал что-то стррррашное и интересное. А поетому еще сильнее сощулился и пригладил шерсть на белой своей голове, чтобы казаться тайне меньше и ухожанней, и ни в коем случае ее не спугнуть.
Паук на его плече, наоборот, принял торжественную позу (как и положено, когда рассказываешь тайны и интересные истории: набрав побольше воздуха и выпрямившись во весь рост на широко расставленных лапах; иногда еще помогает "вдохновленный взор" и "пламенные речи", впрочем - паук довольствовался тем, что просто расставил ноги пошире и встопорщил волосы на спине).
 - Итак, - сказал паук зловещим голосом, - Тайна!..
 - Тайна, - нетерпеливо повторил за ним Тиль.
 - Послушай, ты не мог бы немного помолчать? - паук скосил на Тиля один из своих правых глаз, - А то у меня ничего не получится.
 - Извини, - пискнул Тиль, и молчал до самого конца паучьей истории.
 - Твой брат Яквэ ушел в долину Бабушки-Хвори! - торжественно сказал паук. И на всякий случай скосил на Тиля целых два правых глаза.
Но Тиль молчал. Отчасти оттого, что пообещал самому себе не перебивать собеседника, а отчасти потому, что боялся. Посреди солнечного и довольно-таки теплого осеннего дня ему вдруг стало невыразимо страшно.
О Бабушке-Хвори он знал. И даже не о ней, а ее саму - знал так хорошо, как хорошо мы знаем о самом страшном своем кошмаре. Кукла Бабушки-Хвори, темная, грязная, длиннорукая, закрывающая лицо платком, висела на доме каждого уважающего себя домашнего тролля, а бабушки и дедушки Тиля говорили ему, что в тех краях, где земля слишком тверда, чтобы вкапывать в нее дома, и тролли живут в пещерах и шалашах из веток, куклы Бабушки-Хвори висят там, где начинаются поселения троллей. Вешали эти куклы не просто так. Испокон веков, как говорил дедушка Якоб, чьим любимчиком был Яквэ (на которого дедушка Якоб не обратил сегодня больше внимания, чем на снулую осеннюю муху на подоконнике), куклы эти, сшитые и связанные из самых грубых растений и самого грязного меха, защищали троллей от хворей и бед, от свар и всего самого страшного, что только можно придумать. А происходило это оттого, что Бабушка-Хворь - злой дух болезней и страшных снов, видя на дворе или хотя бы в селении похожую на нее куклу, думала так: Это жилье уже отравлено ядом одной из моих сестер, - и шла искать поживу дальше. Настоящее имя Бабушки-Хвори знали только очень старые колдуны и очень мудрые ученые, но и они никогда не произносили его вслух: тогда обман всплывет, и беды будет не миновать. Но даже то доброе имя - бабушка, которое придумали для нее древние тролли, казалось сейчас жутким и черным, как обгоревший дом... Вот что знал и думал сейчас об этом духе маленький троль Тиль.
А вот о том, что у страшного духа есть целая своя долина, он не знал. И сейчас, узнав об этом, всеми способами пытался заставить себя не представлять себе эту долину (Тролли думают очень громко, почти так же, как говорят человеки или гномы, поэтому самое лучшее средство не призывать беду - просто не думать о ней). Получалось очень плохо. То тут то там в воображении всплывали выжженные земли, желтые ядовитые ручьи и небо, в котором летают по кругу тучи, похожие на когтистые руки или на хищных птиц...
 - Да, именно так она и выглядит, эта долина! - сказал паук, услышавший-таки мысли Тиля. - Но тебе нечего бояться, потому что она очень далеко, и вряд ли твои маленькие мысли смогут призвать сюда целую огромную долину. Поэтому не бойся и постарайся думать потише - ты мешаешь мне сосредоточиться.
Тиль только кивнул.
А паук продолжил:
 - Да, именно так и выглядят те гиблые места, в которые отправился твой старший брат - и многие, многие до него!.. Ты, наверное, хочешь спросить, зачем стольким троллям, домовым, человекам, зверям и даже трем русалкам нужно было отправляться в такое странное и страшное путешествие?
Именно это и хотел спросить Тиль. Хотя, о русалках и человеках он вообще ничего не знал.
 - Знай же, - сказал на это паук, - что так эти места выглядели бы для нас с тобой, для твоих мамы и папы, и, может быть, даже для дяди с дедушкой... В общем, все, кто здоровы, увидели бы ее именно так. Но твой брат - заболел. Да, именно так. Он болен. Нездоров. Или, говоря по-другому - он простудился. Ты вообще понимаешь, о чем я говорю? - подозрительно спросил паук.
Но Тиль понимал. Правда, тролли никогда не называли нездоровье таким словом. Опять-таки, чтобы лишний раз не позвать то, что оно означает. Однажды от одного домового мальчика Яквэ узнал слово "болезнь" и случайно произнес его за столом. Как ругался папа Туле! Как кряхтел и кашлял дедушка! А мама просто не знала, куда себя девать - и в конце концов отправила Яквэ спать в сарае. Тиля в тот вечер тоже очень быстро отправили спать - в их общую с Яквэ комнату, вымыв ему перед этим по три раза уши и руки и строго-настрого запретив когда бы то ни было произносить это слово впредь. Тиль тогда долго не мог заснуть, его тревожили огни за окнами, но подойти к ним и произойти он побоялся - Тиль вообще был не самым храбрым тролленком на свете. А _т_о_г_о_ слова Яквэ больше никогда не произносил. Папа Туле потом объяснил Тилю, Лизе и Розе, что все взрослые тролли дома той ночью вместе изнали из поселка ту, что пришла вслед за сказанным словом.
Изгнать-то изгнали, но их дом _о_н_а_, должно быть, хорошо запомнила...
Паук, тем временем, продолжал:
 - Но для тех, кто нездоров, эта долина выглядит совсем по-другому. Она буйствует красками сочной весны или юного лета, она тепла, радущна и прекрасна. Луга ее щедры цветами, небо - солнцем, ручьи - поющей и чистой прохладой воды. И нет вишен вкуснее, чем в долине у Бабушки-Хвори, и нет соловьиных песен лучше, и нет земли теплее. Долина манит к себе тех, кто заболел - кого во сне, а кого и наяву. Ваши мысли звучат также, как и ваши слова, а во сне вы делаете то же, что и наяву - поэтому для вас, троллей нет разницы. Чуть только тролль почует приближение недуга, ему начинают снится зеленые травы и сладкие соцветья, будь то зима или лето, весна или осень - он собирает с собою самые любимые вещи, и идет, как зачарованный, в сторону волшебной долины. Опасности и страшные чудеса ожидают его, но вот пройден последний лес, и последние обрывы остались далеко за спиной - и долина Бабушки-Хвори ласково принимает тролля-путешественника в свои объятия. Когда тролль уходит - он не узнает близких, не разговаривает ни с папой, ни с мамой, ни с лучшими друзьями - потому что для него их нет, а есть только колдовская песня долины... Он принадлежит долине, он знает только ее и верит только ей, и только в ней находит он нужные заботу и покой... И, видя это, родные и близкие тролля делают вид, что и сами не знают его - чтобы Бабушка-Хворь не пришла и не забрала с собой кого-то еще. Жестоко и несправедливо? Да, может быть. Но разве тебе хотелось бы быть одураенным колдовским маревом духа, разве хотелось бы попасть в гиблое место и радоваться ядовитым рекам, как чистым родникам?
Тиль покачал головой. И всё же...
 - И всё же, это не конец, - сказал паук. - Ни одно марево, не один приворот и ни один мираж не может длиться вечно. И в проклятой долине есть те, кто помогает очарованным пленникам Бабушки-Хвори избавиться от ее наваждения - это еле заметные травки и ягоды, невзрачные, но имеющие достаточно сил, чтобы прорваться сквозь чары. Долина прекрасна - но ее солнце не греет, ее вода не утоляет жажду, а земля ее тепла лишь на первый взгляд. Стоит ли говорить, что, придя в волшебную долину из снов затем, чтобы излечиться, постепенно простудившийся тролль или русалка, мающаяся головной болью, замечает, что стало только хуже. И вот тогда сами собою в руки ложатся подорожник и дикая мята, крапива и репейник, растущие даже в самых страшных и проклятых местах. И, если дух твоего брата силен, а собственная жизнь ему дороже ложной нежности и радушия - он пойдет на поправку, и в этом ему помогут его маленькие безымянные друзья - травы. Медленно, час за часом, день за днем пелена спадет с глаз - и он увидит долину Бабушки-Хвори в том виде, в котором иногда ее видим мы в наших страшных снах. И тогда репейник склонит ему на его плечо, и крапива прошепчет, как вырваться из проклятого места. И он сложит на серой поляне, что прежде казалась ему зеленой, все вещи, что брал с собой, свяжит их в узел, а сверху положит свое старое имя - и, собрав сухих трав, веток и камней, подожжет этот причудливый костер - а сам пустится бежать, ведь, пока горит костер, у него будет время на то, чтобы сбежать из долины. Ветер будет подгонять его, и ковыли расступятся перед ним, когда он взберется на гору. Вдалеке, почти у самого горизонта он увидит ваш дом - и, не долго думая, сломя голову побежит туда, чтобы успеть как раз к обеду, а может - и к завтраку. И будь уверен - день пройдет или месяц - он поспеет точно вовремя. Бабушка-Хворь будет ходить среди слабых и немощных созданий, каждое из которых она когда-то погрузила в их собственную грезу, и будет, как и прежде, пить их силы... Увы, редко кому получается выбраться из _е_ё_ плена не водиночку... Но твой брат может оказаться героем и вывести за собой нескольких друзей - не знаю, как ты, но я бы такому поверил... Глядя на то, как горит костер, состоящий из одежды, посуды, книг и имени, она подумает: Вот и еще один сгорел. И, если твой брат успеет покинуть ее долину до того, как прогорит до углей костер, и ветер растащит пепел по полю, она не станет пускаться в погоню, думая, что твой брат погиб. А потом он придет к вам, и будет накрыт стол, и он встанет на пороге, зная, что он - сын, брат и внук, а еще племянник, но не зная, как его зовут, ведь его имя сгорело там, в месте, которое не нужно поминать. И кто-то из вас первым заметит его и крикнет: Смотрите, это же...! - и таким образом даст ему новое имя. Поверь мне, так оно и будет. Ты даже сам этому не удивишься. И кто-то из вас  пойдет к нему от стола, и пригласит позавтракать, и твой брат будет здоров и бодр, как бывал раньше, до того, как ушел... Да ты, никак, спишь? - возмущенно воскликнул паук.
Но Тиль не спал. Он так внимательно слушал, что зажмурился. Рот его наполнился от волнения слюной, а губы стали сухими, и теперь, поняв,  что история окончилась, он нервно облизывал их, все еще не спеша открыть глаза.
 - Я не сплю, - сказал Тиль. - Я пытаюсь представить, каким будет его путь назад.
 - Откуда я знаю, - сказал паук ворчливо, и, сползая с плеча Тиля на обеденный солнечный луч. - Может, он еще три дня будет по лесу ходить, пока до вас доберется, весь в иголках и репейниках. А может, попадет в чей-то сад и принесет вам яблок к завтраку. Это уже не моя забота. Ты ведь больше не тоскуешь, верно?
 - Верно, - с удивлением ответил Тиль.
 - Вот и славно. А мне, знаешь ли, пора. Прощай!
Тонкие ножки паука засучили новую паутину, он спустился с кровати и неслышно побежал по своим паучьим делам.
 - Прощай, - прошептал Тиль ему вслед. Наверное, это все-таки был какой-то другой паук, потому что тот, который жил на их чердаке, был поменьше и не такой лохматый. Кроме того, он гораздо реже разговаривал, тем более - с Тилем.

А Старший брат Тиля действительно вскоре вернулся, и успел он как раз к завтраку. Правда, пришел он без яблок - но и без репейников с иголками.
 - Слава Хранителям, Лоссе пришел! - сказала мама Яна. И с тех пор старшего брата Тиля звали Лоссе. Тиль был так ему рад, что на несколько дней даже забыл о том, что Лоссе когда-то выбросил весь мусор их комнаты Тилю на кровать... Впрочем, это ведь был Яквэ. А чего ждать от Лоссе - Тиль пока не очень знал.
Непонятным для него осталось только одно: почему Хранители, которы мама Яна поминает через слово, не помогают тем, кого похитила хозяйка недоброй долины? Наверное, подумал однажды Тиль, потому что похищенный должен захотеть жить сам. По-настоящему. А то это будет не понастоящему, а как бы понарошку... Наверное, так. И потом, если у них дома все достаточно неплохо, должны же быть где-то места, по сравнению с которыми дома - просто даже оень хорошо. Чтобы было с чем сравнивать, наверное.
А потом пришел День Духов, и была Ночь Духов, и произошло еще много чего интересного... Но об этом как-нибудь в следующий раз.