Тук-тук-тук… Тук… Тук-тук-тук-тук… Тук-тук-тук… Тук.

Пальцами замирающими по истасканной машинке. Вивальди буквами. Вивальди в рифмах. И снова, традиционно по улице проскользнул взглядом сквозь тюлевую вуаль и, нервной дрожью с дивана поднявшись, к окну - рывком растерянным форточку настежь.

Забилось в дымке. В солнечном сплетении встрепенулось.

Приснилось? О нет.

Было.

И до сих пор.

Но это уже ближе к середине ночи. А пока. Каплями размеренными, там, за обмороженным стеклом, лед плавится, и дым твой вишневыми клубами вырвался из-за рам.

Хотя ознобом вечер по плечам катится.

Сегодня особенный день. Ты сегодня как-то слишком несобран, слишком…

Впервые, пожалуй, за все эти четыре века, что все мы здесь.

Правда, странный день. Так неожиданно и резко.

Алеющим шифоном. Платьем, рукавами, кровью расплавленной ткаными, ее руки устланы. Я бессознательно на них, с дыханием сбивчивым, под идеально белой, снежными пулями расстрелянной, горностаевой шкурой. Сливовой тенью томных век по шее, а ключицами в нее. В женское, неуязвленно гордое. Дама с горностаем. Пожалуй, любимая из всех твоих картин.

Мне так нравится наблюдать за тобой. Особенно, когда ты рассматриваешь ее плечи. Бедная женщина, она вряд ли может говорить. По крайней мере, со мной. Она всегда была недвижима, и даже рука на моей спине мертвенно в оцепенении.

И ты говоришь с нами: картинами и граммофонами.

Впервые мне хочется забиться глубже в ее атласные драпировки. Не ей ты сейчас все это спонтанное накопившееся выплескиваешь.

Запредельно.

Из года в год ты по-ребячески взрослый и не по-детски одинокий. Тебе где-то за двадцать два, но ты не разучился верить сказкам. Ты в них живешь. Вечно молодой и вечно проклятый. Со стекловидными волосами и редкими взмахами отбеленных ресниц.

Шедевральная ошибка весны.

Ты влажным взглядом утомленного сонатами лица блуждаешь в сумерках по стенам, забитым канделябрами и клочьями растерзанных холстов – лицами тебе незнакомыми – пропавшими вез вести вельможами Возрождения. По отрывкам пьес, эпосов, стихотворений. По брызгам «Илиады» и «Одиссеи». По резным рамам с пустующим стеклом. В этом твоя жизнь. В них. В нас. Ты заперт в этом доме, который никто никогда не отыщет. Ты заперт здесь, среди своих сочинений и неудавшихся картин, ты заперт, и ты прокурил весь потолок. Тебе не у кого просить помощи. Да ты и  мысли такой не приемлешь.

Ты засыпаешь под утро и ровно в десять пьешь чай. Он сиренью пахнет и у меня обычно кружится голова, и я карабкаюсь вверх по лоснящемуся платью и оставляю невидимые глазу зацепки острых когтей.

Как будто все трепещет, и сегодня я не отказалась бы от вальса. Ты ходишь, отрешенный, из угла в угол и беспросветно куришь. Места себе найти не можешь. Взволнован слишком.

Опускаешь точеные руки на обложки рассыпающихся в пепле краплаковой зари томов, и, закрывая веки, мурчишь про себя «К Элизе». Завораживает сонно.

Ты погряз в сплетениях слов и знаков. Ежедневно с идеальным маникюром.

Знаешь, тебе бы поспать, а то не ровен час залихорадит. Таким ты еще не был. Хотя…

Нет. В тот день было не так убийственно.

Помнится, ты, побледневший сильно, перечитывал Гете, а глазами все куда-то к двери. Чувствовал, простуженный.

Это не было сонатами твоих поэм – всего лишь стук.

Там, за дверью, под полнолунным балдахином кто-то нашел дверь. Юная совсем. Заблудилась верно. Встала под окном, и срывающимся голосом просила отогреться.

О, она могла бы стать спасением, панацеей от твоей тоски. И с первого вздоха, из глубины прожженной фонарями ночи было ясно, что она без памяти в тебя влюбилась. Шанс на спасение.

Обозвав дурой, рассмеялся искренне и задернул шторы.

А потом весь вечер потешался, качал головой, да потягивал вино. Не понимаю я тебя. До сих пор не понимаю.

Ты нервничаешь.

До глубины души.

И я знаю отчего.

Да, те самые, что ты лелеял под сердцем в безнадежном желании свободы столько лет. Они у меня теперь. Все равно ты не вправе пользоваться ими. Коварно? Вполне возможно. Но ты уже уснул,

Я, женщиной, открою эту дверь и выйду незаметно. А ключи.

Так и быть, оставлю на столе. А дверь…

Ты поутру из-под нее увидишь свежий свет. Останется толкнуть только.