Самый запоминающийся момент парижской поездки – мы стоим в баре с литовцем, он угощает нас текилой и джек дениелсом, Никита обнимает меня, а я откидываю голову и смеюсь.
- да все я про вас знаю, - говорит пьяный литовец, - тебе 19, - указывает на Диму, - тебе 18, - палец устремлен на меня, - тебе 22, - заканчивает на Никите. Мы с Димой тут же начинаем смеяться.
- Больше-больше давай, - радостно кричу я
- 25? – вопросительно наклоняет палец литовец.
- Еще больше! – у меня уже почти истерика.
- Ее отец? – спрашивает Никиту литовец.
- Нет, - Никита улыбается его проницательности, - но мог бы им быть.
- Не мог бы! – кричу я и толкаю Никиту в бок, тот ловит меня, чтобы я не упала. Я тогда так возмутилась, потому что Никита мне очень нравился и мне не хотелось, чтобы он ставил себя в качестве моего отца. Он обнимает меня. Через час мы будем сидеть у Лувра, пить «Малибу» и я буду долго рассказывать ему про своих мужчин, желая поразить его моей опытностью. А в пять утра мы будем встречать рассвет у Нотр Дама, совсем одни. Только раз какие-то подростки прошли мимо и Никита настаивал на том, что я поглощала все их внимание. Я буду таять от признания своей привлекательности и надеяться, что она сможет помочь мне заполучить этого восхитительного мужчину.
В сущности, восхитительного в нем мало. Внешностью он не привлекает и бывшая с нами в поездке моя сверстница не стала останавливать на нем свое внимание. С характером тоже не лучше: у него все те минусы тридцатилетних неженатых мужчин. То ли из-за них они и не женятся, то ли во время не женившись, они начинают их выращивать. Любая девушка знает, что из двадцатилетних мальчиков веревки можно вить, а вот во время не оказавшийся под каблуком или хотя бы супружеским обещание мужчина мало поддается дрессировке.
Я все это хорошо знаю – мой последний любовник младше Никиты на каких-то три года, но как же много они могут значить! Если первый еще урывает от жизни, все, до чего может дотянуться и плюс немного больше, то Никита, рано начавший зачитываться «Героем нашего времени», равнодушен к большинству вещей, вызывающих у человека приступы щенячьего восторга. Например, ко мне.
- Ну, и где опять Никита? Спускались же вместе!
Мы ждем Никиту добрых минут двадцать, клянцая зубами от холода под Эйфелевой башней. Наконец он незаметно возникает рядом.
- Никита! – возмущается Аня, - мы тебя тут пол часа уже ждем!
- А что? Let’s go, - Никита невозмутим и прекрасен, а я от этой фразы как будто пьянею. Он вообще любит добавлять английские выражения, произнося их с неплохим акцентом.
- You are wellcome, - невозмутимо отвечает он на мои улыбки и благодарности.
- It depends, - задумчиво замечает, на какую-нибудь мою мысль.
Дистанция, на которой он меня держит, и бесит меня, и сводит с ума. Я ищу случай его обнять. Он не препятствует, но и сам не настаивает. Ему безразлично. Это меня тоже бесит.
Я хотела провести с ним крайнюю ночь в Париже (так как надеюсь, не последнюю), но он не позвонил. Я тешила себя мыслью, что он спасовал перед «красивой», по его словам, и «сложной девушкой», но надежды на это мало.
Я буду звонить ему, когда вернусь в Москву. Я бесхребетное.
[466x699]