[264x354]
А тут еще воспоминание о двери ванной комнаты, которую давно не мыли; быстро вскрыла упаковку лезвий, невзначай порезала большой палец; мрачный шов, которым мы все сшиты, немного надорвался, вода обрушилась в ванну, потом пар, который хотел обмануть её отражение в зеркале, - до отражения ли, когда уже и тени больше не отбрасываешь. На что сдался жизни этот избалованный отпрыск, который должен учиться, но в этом акульем питомнике, университете, не поплаваешь, не поставив на карту свою жизнь. На что сдалась жизни Гурдун? Нельзя долго раздумывать, когда сзади на тебя набрасывается голодный зверь: только попробовать! - а впереди манит водяной смерч с бездной незнакомых, поющих, блаженных духов, - может, всё же сделать это (пока они не раздумали). За окнами пожилые деревья, отплодоносившие свое, занимаются ритмической гимнастикой. Окажись среди них древо жизни, оно бы присмотрело за тем, чтобы ни одна ветвь не была сломлена. Как раз была весна, время ветвиться эстетическими категориям, которые мы не можем ухватить, хотя они черным по белому собраны на этих листах в букет. Так же, как и ошибки, которые можно совершить против них, например здесь и сейчас. Эти пассажи и книг перенастроили молодую женщину, это уже не квинты второго класса музыкальной школы, их спектр колеблется у основного тона. Подсознатеьно эта женщина уже давно настраивает себя на смерть, странников не удержишь, и все эти дивные обертоны, которые не дают нам задавать тон, приводят к депрессивному расстройству. Так и Гурдун Б. больше нельзя выделить из всех этих звонов и дребезгов как хороший тон творца. Видимо, она смешалась со всем этим из замешательства; я тоже не знаю, отчего люди губят себя, некоторые могут предсказать это по цветам, которыми они разжились у флористки, вечно промышляющей обходом местных ресторанов, а другие и сказать не могут. Дело вкуса. Одной щепоткой жизнь не пересолишь, а свора поваров не тронет нас настолько, как этот один, испортивший нам всю еду. Предварительный обморок - последний протест, организм переключается на нуль, разница исчезает, нервам поступает телеграмма, и иной раз ее заберут, а другой раз нет; жизнь, облокотившись у окошечка, клянёт почтового служащего, что тот не может нейти бандероль, ну и пусть она тогда лежит. Последний удар сердца - ни секунды больше эта студентка не жила, но и ни секунды меньше, скоро юную покойницу смогут осмотреть. Кровь течет из ее запястий и стекает в свилеватое озеро, окружившее ее. Электрические импульсы отчаянно гребут по ее нервам в своих крошечных лодочках, брошенне туристы, они-то забронировали себе место до самого конца, а их взяли и высадили на скудную почву - как быстро это делается иной раз! Некоторые мертвые знают свое предназначение, другие действуют наобум, потому что не особенно хотят знать, куда зайдет дело. Как последний укор - лезвие вонзается в мякоть между связками, которые раньше служили Гудрун для игры на пианино, как шпоры в бока. Будто Гудрун ковбой, который пытается укротить необъезженного коня, лишь бы тот его не сбросил; металл вгрызается в нежные запясья, в эти шарниры будто специально сохданные для тетрадок, газет и книг, а теперь превратившиеся в петли для дверей, которые выплевывают людей, но не в натопленный зал, в звон бокалов, смех и гомон голосов, а наружу, в ночь, в место почивших в бозе, поблекших на бумаге, истершихся на камне, на черепках, на глине и металле. Представьте себе, вы пустились в прекрасное странствие, но вас ожидает не четырехзвездочный отель - вас, как двести грамм колбасы внарезку, швыряет в ночь, на острый, как нож, рубеж жизни. Вам уже никогда не собрать костей в этой комнате страха. Вы вдруг лишаетесь всего очарования. Белое тело, животное, никогда не видевшее света, погружается на дно; волосы еще пытаются держаться на плаву, расплывшись по верху горячего садка на тот момент, когда у двери слышится звонок, который больше некому услышать.