21 июня 1953 года

Думаю, если бы Рамону довелось побывать вчера на суде, он снял бы шляпу перед следователем.

В адвокаты нам определили молодого парнишку, возрастом чуть старше Хильды. Он встретился с нами в здании суда, буквально за пару минут до начала процесса. Тощий, угловатый, в нелепом клетчатом костюме, в круглых очках, которые он то и дело поправлял. С делом ознакомился мельком. По сути, открыл папку с документами, пролистал первые страницы и закрыл. Нам с Эонвигом никаких вопросов не задал. Лишь уточнил, что из нас кто.

Прямо скажем – никудышный адвокат нам попался. За весь процесс ни разу не возразил. Хотя бы из приличия. Не опротестовал ни одного обвинения. Смотрел на судью с подобострастием. Выслуживался. А ведь чего бы проще – попытаться за нас заступиться. Доказать нашу невиновность. Всего ничего: позвать друзей Хильды и попросить рассказать, как все было на самом деле. Такую бы репутацию себе заработал! Переехал бы в Дагомар, устроился в приличную адвокатскую контору.

Побоялся. Решил, что лучше скромно жить в родном болоте, чем добиваться правды.

Сколько же в нашем королевстве таких молодых парней, которые делают то, что прикажут? Цепляются за безрадостное существование, лишь бы не стало еще хуже. Успокаивают себя мыслями, что лучше работать пусть и не по совести, зато гарантированно получать крохи на кусочек хлеба. Потому что кто его знает, чем обернется героизм – почетом и славой или гонениями и травлей?

Нашему обществу не нужны герои. Их выдавливают, как прыщи – методично, с особой ненавистью. Я даже знаю почему. Тяжело осознавать, что твой сосед по улице или коллега по работе может быть лучше, чем ты. Смелее, честнее, настойчивее. «Пусть все будут одинаково серыми, типично усредненными, - думают они. - Так всем спокойнее». В особенности тем, кто больше всех ненавидит героев.

В зале суда я обратил внимание на огромные полукруглые окна во всю стену. Они выходили на городскую площадь. И солнце, яркое, полуденное, безжалостно палящее сквозь стекла. Оно заливало янтарным светом зал, жаля всех, кто был вынужден сидеть под его лучами. Мужчины тои дело доставали из карманов носовые платки и прикладывали их к вспотевшим лбам. Женщины обмахивались бумажными веерами и шляпками. Духота изнуряла, оплавляя лица собравшихся, словно восковые свечи.

Шуфт, сидевший на первом ряду, в качестве главного свидетеля, предложил открыть окно. Судья согласно кивнул, глянул на адвоката. Парнишка понял намек и посмешил исполнить пожелание. Долго возился с оконной рамой, которую будто заклинило. Дергал на себя ручку, виновато оглядывался, бормотал извинения. Наконец с треском распахнул окно.

Свежий воздух ворвался в помещение, вызвав вздох облегчения у присутствующих. Вместе с ним долетели отзвуки криков. Хильда – хорошая, добрая девочка Хильда пыталась разбудить общественность, устроив на улице акцию протеста. Она хотела заставить прохожих открыть глаза и хоть раз в жизни воспользоваться той единственной силой, что есть у народа – сплоченностью. Рыжая собрала друзей: Аду, парней, чьи имена я так и не смог запомнить – вместе они стояли перед зданием суда. Кто с плакатами, кто с громкоговорителем. Выкрикивали призывы «остановить судебный произвол» и еще что-то в нашу защиту.

Полиция все же разогнала эту акцию.

Славная, наивная Хильда. Она до сих пор верит, что если подобрать нужные слова, то общество встрепенется, осознает всю глубину трагедии и в едином порыве отправится на борьбу с несправедливостью.

Не отправится. Пламенные речи давно потеряли свою магическую силу. Они больше не способны разжигать людские сердца.

Да и о каком пробуждении прохожих могла идти речь, если даже в зале суда людям было плевать на нас? Причем, это ведь не просто случайные зеваки, которые проходили мимо и решили заглянуть ради интереса. Все они, так называемые, «свидетели по делу». То есть, каждый из них отчетливо знал, что дело сфабриковано. На их глазах творилось беззаконие, в котором они участвовали. Эти свидетели понимали, что на кону жизнь неповинного человека. И ведь ни у одного на лице даже мускул не дрогнул, когда он выходил к судье и рассказывал о том, как мы с Эонвигом якобы покупали иривийскую землю, как я уходил в лес, где творил заклинания.

Самым главным для этих людей было защитить свою шкуру. Они покорно говорили отрепетированную речь, лишь бы их не тронули. Пусть вешают незнакомого парня, пусть второго отправляют за решетку – только бы в их жизни все оставалось хорошо и спокойно.

Когда в нашей стране человеческая жизнь превратилась в разменную монету, которой оплачивают преступления власти? И как эти липовые «свидетели» не могут взять в толк, что идя на поводу у преступников, они сами превращаются в разменные монеты? Ведь случись что, и на моем месте может оказаться каждый из них. Система его так же перемелет и выплюнет бездыханное тело, о котором на завтра все забудут.

Почему они так патологически боятся быть ЛЮДЬМИ?

Единственные, кого волновала наша судьба – два молодых журналиста, поджидавшие нас у входа в суд. Для них наше дело было знаменательным событием, из которого получится отличная сенсация. Журналисты напоминали коршунов, слетевшихся к умирающему. Отклевывали куски от еще живой плоти, задавая кощунственные вопросы. Когда нас уводили, я слышал, как один сказал другому: «Завтра еще на казнь надо сходить. Шикарный материал получится. На первую полосу».

Не хочу больше писать о процессе. Это было мерзко и подло. Я пытался защищать нас с Эонвигом, оспаривал обвинения, приводил доказательства. Куда там! Любая попытка защититься встречалась в штыки. Судья не желал слушать ничего, кроме той заготовки, что подготовила полиция. Как и все присутствующие (кроме нас с Эонвигом и епископа) судья играл свою роль, и исход пьесы был заранее известен.

Я до последнего надеялся, что Эонвигу назначат выплатить штраф и отпустят. Куда там… Семь лет лишения свободы.

Нет. Не могу больше про это писать. На душе очень тяжело.

***

Сидим сейчас с Эонвигом. Подбадриваем друг друга, как можем. Он мне желает, чтобы веревка порвалась, я ему пожелал, чтобы тюрьма оказалась переполнена и его отпустили на свободу. Оптимисты-сказочники.

Вечером Эонвига увезут, и тогда станет особенно паршиво. Пока еще мы вместе и поддерживаем друг друга.

Варт обещал, что как только следователь уйдет, он проведет ко мне Хильду, чтобы мы смогли попрощаться. Заодно, передам ей эти записи. Что с ними делать – пусть сама решает.

***

Хильда, в конце дневника пишу специально для тебя.

Я очень хочу тебя попросить: пожалуйста, съезди в Дагомар к моим родителям. Расскажи им правду. Очень тебя прошу. Для меня невыносима мысль, что в памяти мамы и папы я могу навсегда остаться преступником.

Адрес: ул. Заречная, дом 51.

И еще. Я не знаю, решишь ли ты дождаться Эонвига из тюрьмы или расстанешься с ним – это твой выбор и никто не вправе осуждать тебя. Но хотя бы навещай его время от времени. Пусть даже не как возлюбленного. Ему нужна твоя поддержка. Когда сидишь в камере, очень важно знать, что есть хоть один человек, который помнит о тебе.

Удачи тебе, Хильда. Я не раз говорил, что ты умная, красивая девушка. Уверен, что тебя ждет замечательное будущее. Искренне желаю тебе счастья.

Вспоминай меня хоть иногда.

Прощай.

Далее вклеена вырезка из газеты «Дагомарский обозреватель» от 26 июня 1953 года под заголовком «Казнь колдуна» (прим.ред.).

«Многое доводилось лицезреть вашему покорному слуге на своем веку. Однако ж, признаюсь, на казни я присутствовал впервые. И судя по возбужденному шепотку, проносившемуся над площадью, нас таких было большинство.

Должен отметить, что сия история происходила в городе Киршгарде. 22 июня сего года судили молодого парня, нашего с вами земляка, Ноймана Эммерика, по обвинению в колдовстве. Приговор был суров – смертная казнь через повешение. Что примечательно, господин Эммерик являлся не кем иным, как, задумайтесь на минуточку, лучшим учеником в церковной семинарии и без пяти минут диаконом киршгардской церкви!

Однако ж мои коллеги в достаточной мере описали как проходил судебный процесс, поэтому не стану утомлять вас перечислением всех нюансов, а лучше опишу саму казнь.

Нашлось немало желающих посмотреть расправу над кодуном. Приезжали из ближайших городов, деревень. Люди стекались вопреки удушающей жаре. Все ж таки, насколько сильна в народе тяга к зрелищам! На наших глазах разыгрывалась самая, что ни на есть, настоящая драма! Толпа возроптала, увидев осужденного. Казалось бы – молодой мужчина, еще и жизни-то не повидавший, идущий на казнь, но ведь как смотрел, подлец! Как смотрел! Буквально душу выворачивал! Сколько силы было в этом взоре! Сколько жизни! Ему через несколько минут умирать, а он был живее всех нас вместе взятых.

Нет, господа мои, не бывает такого взгляда у преступника. Если уж кто и был в тот день грешником, то это общество, с молчаливого согласия которого проходила казнь праведника.

Вы можете обвинить меня в чрезмерно восторженном слоге, коим я описываю господина Эммерика, но смею вас заверить, что все мои литературные потуги меркнут в сравнении с его мужеством, в коем вы убедитесь, дочитав мой труд до конца.

И вот представьте: городская площадь, в центре которой деревянный помост с виселицей. Петля мерно раскачивается на ветру, навевая мысли о скоротечности наших жизней. Ваш покорный слуга имеет честь стоять в первом ряду подле его преосвященства епископа Гервига. Здесь же присутствует городничий Киршгарда - Люгт Зольднер, а так же местный священник, именуемый Шуфтом.

Мы наблюдаем, как господина Эммерика возводят на эшафот. Палач требует встать на крышку люка. Петля еще не надета, но уже маячит за спиной Ноймана, точно неотвратимый рок.

Я перевожу взгляд на господ церковных служителей. Наш достопочтимый епископ Гервиг смотрит куда-то вдаль невидящим взором. Готов поспорить, что ему не доставляет удовольствия присутствовать на казне колдуна. Тогда как местный священник открыто глядит на приговоренного и, кажется, на его губах играет усмешка.

Раздается барабанная дробь.

- Ваше последнее слово, - громко объявляет палач.

Людской гул резко затихает, и взгляды устремляются к худощавой фигуре Ноймана.  

Колдун молчит. И кажется, что ему нечего сказать перед смертью. Ни единого слова, которое он хотел бы оставить в памяти людей.

- Я оказался на этом месте, - вдруг произносит он хриплым голосом, - потому что хотел добиться правды. Сделать мир лучше, дать людям хоть немного счастья. Возможно, мои планы были слишком амбициозны, но я уже понес наказание. Знать, что все, к чему ты стремился, обернулось против тебя – достаточно суровая расплата за мою самоуверенность и тщеславие. И все же я не хочу, чтобы мой пример убедил людей отказаться от борьбы за правду. Как бы нас не пытались очернить, какие бы обвинения нам не приписывали, мы всегда будем сильнее их. Да, я умру. Но это не поражение. Это первый шаг к победе. Потому что теперь все те, кого вынудили дать против меня ложные показания, знают - кто истинные преступники. И теперь ни Шуфт, ни полицейские, ни судьи не смогут обвести этих людей вокруг пальца. Не убедят их в своей порядочности. Не заставят поверить в свою честность и неподкупность. Теперь горожане знают, что их городом управляет сборище негодяев. Люди, в ваших силах изменить город! Вас много! Вы не должны бояться этих мерзавцев!

- Достаточно, - сварливо перебил палач, заметивший, как господин Зольднер жестами требует остановить речь. Очевидно, у достопочтимого городничего речь не вызвала положительных эмоций.

- Страх – ваш главный враг! Победите его и…

Последние слова Нойман не успел произнести. Петля крепко обхватила его шею. Губы господина Эммерика беззвучно прошептали окончание фразы, но звук так и не достиг наших ушей.

Палач направился к рычагу, чтобы опустить люк под ногами осужденного. Казалось бы, еще миг и наступит финал…

Миниатюрная барышня, как выяснилось позже – жена господина Эммерика, мчалась к эшафоту, крича: «Остановите казнь! Нойман не виновен! У нас есть доказательства!»

Епископ Гервиг поднял вверх руку, требуя, чтобы с повешением повременили. Бедняга палач, суда по его рассеянному лицу, не знал, как вести себя в этой щекотливой ситуации. Ведь вмешиваться в казнь может лишь главный судья, и в тоже время ослушаться епископа то же самое, что ослушаться Далара.

 К рычагу палач так и не притронулся. С молчаливого одобрения господина Зольднера, юноша остался стоять с наброшенной петлей.

Жена Ноймана подбежала к Гервигу и ухватила его за руку. «Вы должны меня выслушать!» - умоляюще произнесла она.

Барышня поведала, как они с друзьями незаконно проникли в дом священника, воспользовавшись его отсутствием. Ничуть не стесняясь, эта юная разбойница призналась, что произвела обыск и обнаружила в сарае погреб, в котором хранится магическая земля.

 «Это все ложь! – кричал Шуфт в неистовстве, пытаясь заглушить рассказ барышни. – Гнусный поклеп! Провокация!»

Не стану утомлять вас перечислением всех эпитетов и сквернословий, что лились из уст его преподобия Шуфта. Скажу только, что поведение его было недостойным церковного служителя. Но оказалось, что это еще цветочки по сравнению с тем, что произошло дальше. Священник приказал немедленно арестовать госпожу Эммерик на основании ее собственного признания о проникновении в частную собственность! Как вам такой пассаж?

Вдумчивый читатель может возмутиться, ведь формально священник прав. Но мне хочется задать вопрос: отчего ни у кого не возникло желания проверить достоверность слов барышни? И где то великое милосердие, о котором нам вещают многоуважаемые пастыри?

Впрочем, я отвлекся от описания событий, тогда как страсти разгорались нешуточные. На призыв священника сбежалась полиция, торопившаяся немедленно арестовать девушку. В этот момент на площади появились двое парней, тащивших увесистые мешки, по их словам, с той самой колдовской землей.

«Мешки подбросили! - кричал Шуфт, осыпая юношей ругательствами и угрожая арестом. – Вас всех посадят! Вы отправитесь на виселицу, вслед за вашим Нойманом! Все до единого!»

Вперед выступил городничий. «Допустим, вы говорите правду, - произнес он, - но где доказательства, что мешки действительно принадлежат его преподобию Шуфту? Кто сможет поручиться, что это не вы принесли землю, чтобы спасти вашего друга?»

Молодые люди молчали. С их стороны было досадным упущением устроить обыск без свидетелей. Но, господа мои читатели, все оказалось не так просто.

Я возьму на себя смелость процитировать дальнейшую беседу, коя происходила между его преосвященством Гервигом, господином Зольднером и священником Шуфтом.

«Г.: Я полагаю, что необходимо провести новое расследование.

З.: Судебный процесс завершен. Вы же сами присутствовали на нем! Или вы сомневаетесь в справедливости решения?

Ш.: Вот именно! Ваше преосвященство, неужели вы позволите ввести себя в… гм… заблуждение? Это же очевидно, что мерзавка Хильда и ее дружки пытаются отомстить мне! Между прочим, эта Хильда уже не первый раз проникает в мой дом! Но на этот раз я не допущу, чтобы ее вновь выпустили под залог! Это преступница и она должна сидеть в тюрьме!

Г.: И все же я настаиваю на повторном судебном разбирательстве.

Ш.: Кому вы верите? Этой бесстыжей девке или мне? Я честный человек и за всю жизнь и лейна чужого не взял, не говоря уже о том, чтобы хранить у себя дома землю из Иривии! Я считал вас здравомыслящим человеком, а вы с ними заодно?!

(епископ побагровел)

Г.: Если желание не допустить казни невинного человека вы приравниваете к безрассудному поступку, то да – я с ними заодно!

З.: Ну что вы. Его преподобие вовсе не то имел ввиду. Но подумайте: вдруг выяснится, что землю подбросили? В чем я лично уверен. Как это скажется на вашей репутации?

Г.: Хильда! Подойти сюда! Посмотри мне в глаза и ответь честно: вы действительно нашли эту землю в сарае Шуфта или ты пытаешься спасти своего мужа?

Х.: Клянусь! Я знаю, что поступила плохо, вломившись в его дом, но честно! У меня не оставалось другого выхода! Епископ, ну вы же знаете Ноймана! Вы же умный человек! Ну, сами подумайте, зачем ему заниматься колдовством? Да я сама видела, как Шуфт колдовал несколько лет назад! Ну, хотя бы допустите такую мысль! Пожалуйста! Пригласите следователя из столицы, судей. Не знаю. Нойман хотел рассказать вам про махинации Шуфта и за это его сначала заперли в камере, а потом разыграли этот фарс с подставными свидетелями! Они же все подстроили! Переписали его дневник, подкинули ему землю!

Ш.: Не правда! Земля там с самого начала лежала!

(священник резко умолк, поняв, что сболтнул лишнее)

Г.: А откуда вы это знаете?

Ш.: Да ниоткуда… я так… предположил. Раз это… так и это…

З.: Думаю, его преподобие имел ввиду, что как только Нойман переехал в наш город, он сразу же купил мешок земли и спрятал его подполом. Я верно выразил вашу мысль?

Ш.: Да. Именно так я и собирался сказать. По нему ж сразу видно было, что парень он подозрительный. Я ж еще с первого дня заметил, что этот ваш Нойман какой-то странный. Он прислужник Рамона! Колдун! Нечестивец!

Г.: Прекратите! (жестко произнес епископ). Именем церкви я требую отменить казнь, и назначит повторное судебное разбирательство!

З.: Назначайте. Но учтите, это вам так с рук не сойдет. Я доложу о вашем дерзком поведении и тех оскорблениях, что вы бросили в лицо всему нашему городу, усомнившись в нашей честности!

Что творилось дальше – это, я вам скажу, почище любого детективного романа будет. Ноймана отправили обратно в камеру. Его жену Хильду и двух ее друзей так же взяли под арест, но! Уже на следующий день в маленький город Киршгард приехало немыслимое количество столичных следователей. Начались судебные разбирательства, десятки свидетелей давали показание.

И что же выяснилось? Господин Эммерик оказался чист перед законом! В его доме и впрямь хранилась земля, но принадлежала она, кому бы вы думали? Нашему удивительному священнику Шуфту! И ведь как это доказали? Нашелся человек, который несколько лет назад помогал священнику переносить мешки в тот самый дом, который позже был выделен для Ноймана. Причем, помогал это делать неоднократно, хотя, по его заверениям, не знал, что в мешках магическая земля.

То есть вы понимаете, что произошло? В прошлом священник Шуфт занимался магией. Чтобы не привлекать лишнего внимания, он приносил запретную землю в пустой дом, числившийся за церковью и там, вдалеке от любопытных глаз, творил колдовство. Однако вскоре об этом стало известно соседу, проживавшему через дорогу от этого дома. После того, как Шуфта застали на месте преступления, священник стал более осторожен и в тот дом больше не приходил. А мешок с иривийской землей так и остался лежать в доме.

И ведь кто бы подумал, что пригодится!

Любознательный читатель всенепременно должен задаться вопросом: «Зачем же священник Шуфт связал свою жизнь с колдовством?». Я вам отвечу.

 Пользуясь саном церковнослужителя, этот, с позволения сказать, божий человек, готовил специальное зелье, которым опаивал прихожан на ежемесячных обрядах, подмешивая варево в чаши со святой водой. После чего одурманенная паства поддавалась на любые внушения и смиренно жертвовала церкви свои сбережения.

«Куда же смотрели городские власти?» - зададите вы справедливый вопрос. Городские власти и сами участвовали в столь изощренном вымогательстве. Все, начиная от низших полицейских чинов и судей, вплоть до городничего получали прибыль с этих воздаяний.

Для тех жителей, что не посещали церковь, существовал другой способ отъема денег, коим управлял непосредственно городничий – господин Люгт Зольднер. Прикрываясь несуществующей угрозой войны, он создал организацию «городские защитники», которая на самом деле занималась вымогательствами и шантажом честных граждан.

Каков расклад, а? И ведь это беззаконие творилось не где-нибудь на границе королевства, а, по сути, у нас под боком!

Господин Эммерик, прибыв в Киршгард, сразу раскусил мошенников и хотел призвать к ответу, но его засадили в тюрьму и обвинили в колдовстве. Но все же судьба расставила все по местам, оправдав невинных и наказав истинных преступников.

Судебные процессы продолжаются по сей день, но уже сейчас можно с уверенностью сказать, что главные злодеи получили свое сполна. Со дня на день состоится казнь настоящего колдуна – господина Шуфта.

А наш отважный Нойман Эммерик оправдан и представлен к королевской награде: ордену почета третьей степени.

И думается мне, что до тех пор, пока существуют такие парни, как Нойман, у нашего общества еще есть шанс измениться к лучшему».