«...Школа-школа, ты похожа на корабль, бегущий вдаль. Сейчас наша вахта у школьной доски, а значит немножко мы все моряки, нам жажда открытий знакома, дороги у нас далеки…»
Помню, пели мы эту песню на уроках музыки в школе. Мы вообще много хороших песен на музыке пели. Некоторые я до сих пор пою и люблю. У нас принято как-то не любить школу что ли… А я вот люблю. Я вообще искренне считаю, что эти годы в моей жизни были определяющими во многом всё, что стало со мной потом. Да, конечно, есть семейное воспитание, прочие всякие формирования базовых принципов личности до трёх лет… но, тем не менее, в моей лично жизни школьные годы сыграли весьма существенную роль. В первую очередь из-за людей, которых я там встретила. Если с чем мне в жизни и повезло, так это с учителями. Причём, что интересно – со всеми!

У меня были чудесные абсолютно учительницы начальных классов, да, у меня их было три: на каждый год - новая. Они устраивали конкурсы костюмов для кукол Барби. Моим немного невзрачным китайским куклам до истинных Барби было далеко, однако мама шила шикарные одёжки, кожаные курточки, отороченные натуральной норкой, кожаные сапожки со шнуровкой — в общем, я даже побеждала вроде пару раз. Они прикрепляли к тетрадям от руки (но мастерски) нарисованных бабочек и поросят вместо оценок и мы знали, что если на твоей тетради Пятачок, значит, надо как-то получше постараться в следующем задании. Мы ходили на какие-то экскурсии, в бассейн и как-то всем вторым классом строили домик для щенка (которого потом учительница то ли пристроила, то ли себе забрала). В общем, начальные классы мне запомнились тёплыми и солнечными.
А в пятом классе нас выпустили из личного кабинета и появились другие учителя. Жизнерадостный и обаятельнейший учитель математики, который подарил мне байдарки, сплав по реке Осётр и Земфиру под гитару. Я до сих пор помню, как мы с подругой Маринкой кильнулись на отмели и ловили уплывающие по течению мои новенькие серые камелоты, как сушили потом мокрые и тяжёлые советские спальники у костра и своё удивление, когда он запел «До свиданья, мой любимый город»… У меня была чудесная учительница физики, которая читала нам стихи про космонавтов собственного сочинения. Была немного непосредственная и очень забавная химичка. Учительница истории, которой я однажды принесла на урок старинную, откопанную где-то в деревне монету, и мы всем классом обсуждали, насколько в те времена это были большие деньги и что на них можно было купить. Учительница французского, с которой мы учили песенки и даже ставили какую-то сценку на французском в средней школе, до сих пор помню «мон папа, не вё па…». А потом и ещё одна «француженка» высоченного роста, которую мы прозвали Эйфелева башня. Она как-то заступилась за одного из одноклассников, которого задирали ребята постарше. Схватила обидчика за шкирку, подняла и сообщила, что обижая тех, кто меньше тебя, стоит помнить, что всегда есть кто-то больше тебя. Была преподавательница театра и словесного действия, которая учила нас на уроках сочинять стихи, а потом что-то, наверное, увидев во мне, пригласила в театральную студию, и была «Рыжая пьеса» Ксении Драгунской, Театральная весна, декорации, репетиции и одно из самых удивительных моих школьных приключений. Учителей было много, они были разные, каждый что-то отдал мне, привнёс и если сейчас начать вспоминать всех — не хватит рамок никакого текста.
И была самая классная моя классная руководительница. Она приняла нас в 5-м классе, потом уходила в декрет и вернулась к нам классе в 8-м. Это было одно из самых сложных времён в моей жизни. Привычный тёплый мир вокруг меня внезапно страшно затрещал и обрушился, и я осталась практически одна. Потрясённая, ошеломлённая, ужасно обозлившаяся и отчаянно нуждающаяся в близких людях. Я не знаю, что знала тогда про меня эта женщина, что она обо мне думала и что во мне видела. Мне её отношение казалось исключительным, а сейчас я думаю, может быть, она ко всем относилась так же: трепетно, внимательно, с приложением души что ли. Начинаешь погружаться в воспоминания, и всплывают детали, моменты, фразы. Я помню, как впервые увидела у неё в гостях обложку альбома 2000 и одна ночь Арии, вообще у неё было много классной музыки, но я запомнила именно эту. Арию я тогда осознанно услышала впервые. А потом была ещё чудесная группа «Квартал» и песня про пёрышко, под которую совсем маленькая тогда её дочка Соня любила кружиться и танцевать…. «так легко, как пёрышко, я лягу на ладонь, как далеко лететь до донышка твоей души на остров белых птиц, где кончается туман…». Я помню, как мы вместе пили пиво у неё в гостях (думаю, вряд ли больше, чем по стаканчику), а после мне была вручена мятная жвачка и группа сопровождения до дома в виде Юрия Михайловича (мужа) и чёрно-белого спаниэля на поводочке. До сих пор, проходя этой аллеей, я вспоминаю тот момент. Я помню, как я не любила Есенина, ну раздражали меня его широкие счастливые, дурацкие какие-то стихи! И как-то выучила вместо вот этого вот всего восторженного «Гой, ты Русь моя родная!» три самых мрачных его стиха к уроку, на что она перед всем классом взяла меня на «слабо выучить Чёрного человека, эти-то стихи все могут». И я выучила Чёрного человека. И топор висел в густой и напряжённой тишине класса, когда я его читала потом… «друг мой, друг мой, я очень и очень болен… сам не знаю, откуда взялась эта боль...» Я помню, как она открыла для меня Ахмадуллину и Цветаеву. Две поэтессы, которых я обожаю до сих пор и регулярно читаю. Я помню чудесную школьную постановку о жизни Марины Цветаевой, организованную нашей классной. Слишком может быть взрослую, горькую и трагичную для нас, тогда шестнадцатилетних. Помню, как мы учили стихи, как я пела в самом начале спектакля, в полной тишине «мне нравится, что вы больны не мной…». Помню, какая паника у меня была, когда на премьере у оставленной возле стула (где ей и должно было стоять перед началом) гитары расстроились все верхние струны (видимо, кто-то случайно задел её, и она ударилась грифом). Помню, как я выкручивалась, как могла, ставя пыльцы не туда, лишь бы звучало более-менее приемлемо… «до, Муся, рэ»… Столько тех слов у меня в голове до сих пор, что мне порой кажется, что я всё ещё знаю все эти стихи. Я помню, как с одним из удивительных стихотворений Ахмадуллиной она возила меня на конкурс чтецов. Кстати, там было очень много Чёрных человеков Есенина, ну логично, впечатляющая очень штука, сильная. А вот Ахмадуллина была одна… «О, опрометчивость моя, как видеть сны мои решаюсь, так дорого платить за шалость – заснуть… Но засыпаю я…» Частенько я думаю, что моя невообразимая любовь к стихам, и какая-никакая, а всё же поэтическая деятельность – всё это результат того, что в нужный момент нужный человек показал мне нужные стихи. И они в меня въелись, как чернила в пальцы, глубже, в кровь, в самое сердце. Прошло пятнадцать с лишним лет, а я всё так же замираю вся целиком – от души до пяток – когда прочту что-то потрясающее из поэзии. Я помню сотни её выражений, словечек и шуток. Она всегда понимала гораздо больше про нас, чем нам бы хотелось, но не пользовалась этим, не давила, оставляя нам, ершистым и колючим подросткам (какими бывают, конечно же, все в подростковом кризисе) возможность чувствовать себя взрослыми, ответственными за свои поступки, свободными что ли. Уверена, она всегда знала, что я просто прогуливала школу, пиная в парке листья или просиживая на трубах теплотрассы, и вряд ли верила моим достаточно топорным отмазкам о том, где я была. Знала, но не принимала каких-то репрессивных мер, словно давая мне понять «решай сама, девочка, это твоя жизнь». Именно по её совету я поступила в пед.колледж, с которого началась моя дорога в два высших образования с переквалификациями и неугасимой страстью к самому процессу обучения. Пожалуй, лучшее, что может сделать для тебя учитель – это не убить в тебе желание учиться, постигать, понимать, не отбить вот этот живой, где-то детский, но свойственный всем людям, интерес – познавать. И ей это удалось на отлично.
Я хотела дописать этот текст к первому сентября. И не успела. Слишком много тогда было всего: поездка в Украину, гастроли, эмоции и волнение. Времени катастрофически не хватает ни на что. Пролетают, незаполненные музыкой, музыкальные среды, оставаясь только в моих планах и так и не попав на страничку ВК. Пробегают незаметно сроки, к которым хорошо было бы сделать и разобрать какие-то фотографии, ускользают актуальные даты для поздравлений, сообщений, слов, плавно откладываются в дальние ящики звонки и встречи с близкими когда-то людьми. А люди… люди уходят. Внезапно и быстро. И чудовищно сложно принять этот факт, хотя он банален и прост.
Я хотела дописать этот текст ко дню учителя – вот уж самая подходящая дата! Да вообще последние три года в день учителя я регулярно вспоминала Светлану Викторовну, вспоминала и ругала себя. Ну как же так! Хотела же зайти в школу, купить цветов, поздравить, поговорить, просто побыть немного рядом с человеком, благодаря которому я такая. Побыть рядом с той, кто знает меня, возможно куда лучше родителей. С той, с кем рядом мне всё ещё шестнадцать и всё ещё, конечно же, впереди. Заглянуть в добрые и открытые, с характерной хитринкой, голубые глаза, услышать знакомый голос, знакомую шутку и отметить про себя, что классная-то совсем и не изменилась. А значит, наверное, не изменилась и я, значит, можно почувствовать себя всё ещё той девочкой из 10-го А.
Не хватало времени. То работа (с которой, конечно же, отчего-то никак нельзя отпроситься на пару часов, да хоть бы и на день!) То суетные, бестолковые, но такие важные дела, которые к вечеру вызывают усталость и не хочется уже никому звонить, никуда идти (а ведь она совсем недалеко, через парк, по той самой аллее, где когда-то со спаниэлем и Юрием Михайловичем!). В общем, всё по понятной примерно схеме: вспомнить, поругать себя, испытать угрызения совести, а затем твёрдо пообещать, что уж в следующем-то году, а может и раньше, в общем – наверняка…
Только вот в следующем году Светланы Викторовны не стало. В самом начале этого июля она умерла в больнице, после внезапной и скоротечной болезни. Словно в каком-то страшном и гнетущем сне, где ничто тебе неподвластно, что-то вдруг щёлкнуло в мироздании и человек исчез. И осталась пустота на том месте, где он был. Остались потрясённые таким вот поворотом судьбы люди: муж и дочь, близкие родственники, друзья, ученики…
Мы собрались с одноклассницами и поехали на кладбище. Юрий Михайлович нас провожал, потому что мы бы, конечно, не нашли сами среди множества новых могил ту, что нам была нужна. Мы стояли у свежего ещё глиняного холма, заботливо устланного венками, такими красивыми, совсем ещё не поблекшими. Мы стояли, ветер трепал волосы, порой принимался мелкий нерешительный дождь, небо хмурилось, люди ходили вокруг по своим делам, а мы стояли и плакали.
Время – самая страшная штука в этой жизни. Мы плакали о том, что ничто уже не будет прежним, что ещё одна ниточка, связывающая нас с нашим детством, делающая жизнь плавной и непрерывной, вдруг оборвалась… резко, рано, совсем не вовремя.
Знаете что? Если есть у вас кто-то, кому хочется позвонить или зайти в школу на пару слов – позвоните. Позвоните. Или зайдите. К тем, кто научил вас читать и считать, грамотно писать и сочинять стихи, брать интегралы и чертить октаэдры, проводить реакцию нейтрализации и вычислять давление газа в нагреваемом цилиндре, выискивать рецессивные гены и составлять схемы дворцовых переворотов, с кем у вас впервые было «Лондон из зе кэпитал оф Грейт Британ» или «жё ма пелль Катрин»… К тем, кто научил мечтать и смотреть в будущее, кто помогал и поддерживал, кто учил учиться и понимать, разбираться и делать… Потому что время – самая страшная штука в этой жизни. И время – это вообще всё, что есть у нас в этой жизни. Время для себя и для тех, кто нам дорог.
«Когда уйдём со школьного двора, под звуки нестареющего вальса, учитель нас проводит до угла…» Прощание было на школьном дворе. Я не поехала. Были какие-то, как обычно, очень срочные дела на работе.
Как-то так.