http://www.ogoniok.com/4969/26/
Россия и секс совместимы
Василий АКСЕНОВ, писатель
Писатель Василий Аксенов об эволюции русских барышень

Василий Аксенов безупречно разбирается в двух вещах: в эволюции романа,
во-первых, и в новых женских типах, порожденных эпохой. Это тоже во-первых.
Потому что девушка не может быть во-вторых. Это у пилотов на первом месте
самолеты, а у писателя — девушки.

— Вообще, должен вам сказать, роман и девушка эволюционируют достаточно
сходным образом. Романы и девушки начала шестидесятых были восхитительно
наивны, особенно когда хотели казаться интеллектуальными. А они хотели, хотя
их интеллектуальность часто оставалась в пределах чешского или польского
фотожурнала. Потом, конечно, добавилось вампа, появилось нечто роковое, но в
шестидесятнической сексуальности интеллект все равно был крайне существенной
составляющей. Возбуждение происходило вследствие обмена цитатами.

Мне очень понравилась ваша формулировка — в интервью мне же, кстати, десять
лет назад: «Вам достались девушки девяностых с их туповатой
задумчивостью»...

Эта формулировка требует уточнения, потому что туповатая задумчивость — это
уже примета второй половины девяностых. А в начале, году в девяносто первом,
появилась девушка принципиально нового типа, которую я и попытался вывести в
«Кесаревом свечении» — вероятно, любимом своем сочинении — под именем
Наташи-Какаши. Сейчас уже трудно поверить, что такие были, но, клянусь, я их
видел. Прежде всего эти девушки умели все и увлекались всем одновременно.
Они сочиняли стихи, играли на гитаре, дрались, фотографировали, занимались
бизнесом, писали маслом, то есть спектр их занятий, пусть и дилетантских,
был необычайно широк. Их переполняла жизнь, жадность к жизни, их героями
были байрониты — гордые одиночки. Что стало с этими девушками впоследствии —
я не знаю, но они исчезли. Возможно, разъехались, возможно, повыходили замуж
и превратились в тихих семейственных дам. Но уже через три года после начала
девяностых появились другие — те самые, с молчаливой задумчивостью и
некоторой растерянностью во взоре. Они уже понимали, что спешить некуда.
Бешеная активность сменилась выжиданием.

При этом весьма интересно проследить, как эволюционировал язык любви.
Девяностые годы были годами прямого высказывания — то же самое происходило в
литературе; это бывает ярко, но чаще плоско. Тогда как советская литература
и советский любовный диалог были продуктом поэтики умолчания, во всем была
масса подтекстов, ничто не называлось впрямую, и потому каждое слово
нагружалось дюжиной смыслов. Человек, находящийся вне контекста, почти
ничего не понимал. Разговоры с возлюбленными в шестидесятые и особенно
семидесятые годы были страшно насыщенными и очень немногословными — под
каждой фразой шевелилась бездна. В девяностые разговор постепенно стал не
нужен вовсе. Литература оказалась на той же грани.

А какой тип народился в двухтысячные?

Доминирующий тип сегодня — гигантская, рослая, очень длинноногая девушка,
все силы которой уходят в основном на поддержание собственного имиджа. Эта
девушка так заботится о собственной сексуальности, что времени на секс как
таковой у нее уже не остается. Она тоже немногословна, но уже потому, что
говорить ей не о чем. Как почти все в России, она стремится быстро
превратиться в товар — и то же самое происходит с романом. Он тоже стремится
как можно быстрее стать товаром, но при этом из него выхолащивается суть.
Это же происходит с любым предметом, заботящимся о собственной
продаваемости: в нем не остается никакой глубины, многозначности. Он
сводится к функции. И современная девушка, увы, в смысле внутреннего
содержания мало отличается от книги, которую она иногда прихватывает в
супермаркете полистать между делом. Я говорю, конечно, не обо всех и даже не
о большинстве, но о типе, который останется от двухтысячных и будет с ними
ассоциироваться.

Ну, вам ли не оценить товарного вида! Для вас это всегда был серьезный
критерий.

Я вообще люблю денди. Но ведь дендизм — никак не забота о шике, или, как это
еще называется, гламурности. Это забота о том, чтобы максимально выразить в
одежде и поведении собственную суть — не по правилам моды, а чаще вопреки
ей. Дендизм — брат байронизма, его вечный спутник. В свое время мне
предложили написать роман для серии «Пламенные революционеры», выбрать героя
— я захотел Прометея, но он в концепцию не вписывался. Тогда я остановился
на Красине, о котором и написал «Любовь к электричеству». Привлекало меня в
нем то, что на фоне большевистской верхушки он выделялся именно дендизмом,
достоинством, с которым он себя носил, одевался и действовал. А Ленин
вызывал у меня стойкую антипатию именно своей суетливостью. Всю жизнь он
носил очень плохие костюмы, и сидели они на нем не лучшим образом. Забота о
своем виде — не о роскошности его, само собой, и не о дороговизне, а именно
о пристойности и уместности — это существенный критерий. Вот если бы Ленин
после первых дипломатических успехов большевизма заказал себе в Европе
приличный костюм — это был бы другой человек... И в том, что я говорю
сейчас, только доля шутки.

По этому критерию Путин — вполне приличный человек.

По крайней мере, костюмы у него хорошие. Я вообще не приветствую этого
противопоставления облика и сути — как правило, они связаны.

Вы много говорите и пишете о типе байронита, гордого одиночки, но почему он
исчез из реальности? Почему позволил сделать с собой то, что сделано?

Он никуда не исчез, и именно об этом типе я написал новую книгу — третью
часть детской трилогии. Собственно, она уже перестала быть детской. Первая
часть — «Мой дедушка памятник» — была сочинена в 1972 году, и главному
герою, Гене Стратофонтову, было там лет двенадцать. Спустя пять лет
появилось продолжение — «Сундучок, в котором что-то стучит». Потом я уехал —
в твердой уверенности, что навсегда; само это сознание было довольно
мучительным, а потому ностальгии я воли не давал, ограничиваясь презрением.
В таком настроении продолжать хронику Стратофонтова было нереально. Только
теперь, в ответ на многочисленные вопросы ровесников Стратофонтова, для
которых и написаны первые две части его похождений, я закончил роман «Редкие
земли». Большой — на сто страниц длиннее, чем «Москва-ква-ква». Там вы
получите ответ и на вопрос о том, как выглядит девушка нулевых годов, и о
том, куда делся байронит. Конкретный Стратофонтов, главный герой, на момент
действия книги находится в тюрьме.

Как Ходорковский?

Тут есть некоторое сходство, да. В любом случае у героя с такими взглядами,
манерами и такой внутренней силой, каким был Гена Стратофонтов, сегодня
весьма высокая вероятность оказаться именно там. Правда, ненадолго.

А почему «Редкие земли»?

Потому что сюжет строится на обнаружении новых редкоземельных металлов —
заполнении пустующих клеточек из таблицы Менделеева. Они и так заполняются
постепенно, но у меня это происходит быстрее и неожиданнее. Думаю, мы увидим
в ближайшее время и несколько принципиально новых типов героя — он
востребован обстоятельствами и будет ими воспитан. Пока это довольно редкий
металл. Но со временем начнет встречаться все чаще.

Беседовал ДМИТРИЙ БЫКОВ