Пару лет назад этот сон мне уже снился. Вместе с какой-то семьей я то шёл, то ехал по дороге в сторону Маркса (в соответствии с Географией Моих Снов). Семья состояла из отца, матери, сына и дочери. Путь, по которому мы шли, был очень уютный и красивый. Двусторонняя дорога была разделена аллеей с золотыми деревьями. Каждый листок их был идеально жёлтым, но игра тени делала аллею особенно таинственной и золотистой. Молодые деревья были тонкими и немного выше человеческого роста. А с некоторой периодичностью там стояли золотые бюсты революционеров и таких мыслителей как Маркс, Энгельс, Чернышевский и т.д.

Главной достопримечательностью этого места была большая нарисованная радуга. Издалека она смотрелась очень яркой и красивой, но стоило подойти к ней вплотную, как сразу становилось видно, что радуга не дорисована, сделана ребенком, неровно, цвета располагались в неправильном порядке и вообще некрасиво. Кроме того, было видно полотно. Когда же ты отходил от неё, то радуга снова становилась чудесной, а цвет полотна всегда совпадал с погодой.

Мы добрались до конца аллеи и уже шли по небольшому каменному мосту в несколько десятков метров. Мы почти дошли до пляжа, куда, видимо, изначально и направлялись. Вдруг на велосипедах нас догнали маленькие мальчишки. Хотя они могли нас и объехать, мост был достаточно широким, они вели себя очень грубо и расталкивали нас. Во сне я вспомнил, что ругательство с ними может привести нас к смерти, поэтому я терпел их и хотел сказать об этом остальным, но было уже поздно: брат заступился за младшую сестру, когда кто-то из мальчишек толкнул её в плечо. Хотя брат только толкнул мальчишку в ответ, этого было достаточно, чтобы хулиганы отправились за холм – позвать друзей. Так они и сделали: едва мы дошли до конца моста, как из-за холма показалось много мальчишек-велосипедистов, кто-то ехал на трехколесном, а кто-то на двухколесном велосипеде. У каждого, вместо фары (или перед нею) находился маленький золотой шарик, тогда я не помнил их назначения. Стало ясно, что если мы хотим спастись, то нам надо бежать.

Спустившись под мост, мы побежали в обратную сторону, и почти сразу наткнулись на песчаный холм, в котором кто-то копал себе квартиру. Мы зашли внутрь. Там, как это и должно быть глубоко в песке, было сыро, холодно и темно. Оказалось, что дом себе делал никто иной как отец Арнольда Шварценеггера. Он выглядел так же как и сын, только его мышцы были более дряхлыми, а волосы седыми, но ещё серыми. Одна его рука была погружена в песчаную стену по самое плечо. Видимо, ему казалось полезным для тела её нахождение там. Мне сразу вспомнились мокрицы и сороконожки, которые живут в песке.

Был ли он нашим препятствием, стражем, просто случайным персонажем или кем-то ещё, я не знаю, но из-за него мы «потеряли» отца семейства. Когда Шварценеггер-старший пренебрежительно сказал: «Ну, это ты!», я понял, что мужчина всё время бывший с нами оказался самим Арнольдом. Они начали выяснять отношения, и так как у нас не было времени ждать, то мы отправились дальше без него. Когда я проснулся, то выяснилось, что им было из-за чего ругаться: когда Шварценеггер-страший умер, то Арнольд, узнавши об этом, решил остаться на соревнованиях, вместо того, чтобы отправиться на похороны отца. Видимо ему надо было сказать: «Арнольд, пусть мёртвые хоронят своих мертвецов!» и бежать дальше... Пещера оказалась довольно большой, и в ней находилась ещё одна страшная темная комната, в которую мы зашли по ошибке или из любопытства, хотя на последнее не было времени. Там, в инвалидном кресле, сидел Шварценеггер-старейший, дед Арнольда. Почему-то в его подчинении было много девочек рабынь, которые сидели рядом на холодном полу и всячески пытались ублажить его. Повторю, что нижняя часть старика была неработоспособной.

Может быть, там мы потеряли девочку, которая по волшебству также стала рабыней. Мальчик тоже исчез. Просто я не помню, что было дальше, ведь предстоял ещё долгий путь по золотистой аллее или другому, обходному пути. Следующее, что я помню, это то, как уже один я вернулся к изначальному месту нашего путешествия. В Географии Моих Снов это место напоминало угол Чернышевской и Большой Горной. Там росли два больших говорящих дерева, с кокетливым голосом молодых девушек. Они начали было подшучивать, смеяться и говорить со мною загадками, но на это совсем не было времени, так как мальчишки на велосипедах почти что уже добрались до меня. Я знал, что у них есть подсказка, что делать дальше. Тут, во сне, я вспомнил, что почти у каждого места, вроде пещеры Шварценеггеров, были подсказки, по которым я и следовал. Видимо я должен был отгадать загадку этих деревьев, но второпях я предпочел со злостью в глазах броситься на ветви и обрывая их требовать подсказки. Деревья явно не ожидали такого поведения и даже не поняли сразу, что я от них хочу, но вскоре подсказка была у меня. Я должен был спрятаться в пещерку меж деревьев, в которой есть ещё одно, совсем узенькое, размером с человека вырытое углубление. Там меня никто не должен был достать. А на листке, что я получил, было написано двустишье:

Ни мертвый – ни живой
В гробнице лежит Одиссей молодой.

Тогда я не придал надписи большого значения: надо было торопиться. Я залез в то маленькое углубление, но не до конца, не умещалась лишь пятка. Мальчишки уже подъехали, они поднялись к пещере и увидели её, они пустили к пятке один из своих золотых шариков, который оказался чем-то вроде яда. Медленно я умирал, мне хотелось спать, но сон и был смертью. Так как шевелиться я не мог, то единственное, что мне оставалось – попытаться понять смысл двустишья. И всё же я заснул.

Моё осознание переместилось в человека похожего на актёра из фильма «Кофе и Сигареты», снимавшегося в серии «Это убьет тебя!», который и говорил эту фразу. Кажется, что тут, потихоньку, я начал понимать смысл стихотворения. «Ни мертвым – ни живым» я был потому, что хоть я и умер там, в углублении, память и осознание остались живы, они находятся в голове у старика. Причем привычки, интересы и другая память у человека остались прежними, то есть теми, что были до меня. Это было что-то вроде реинкорнации. «Гробницей» была пещера, в которой я умер, а Одиссеем был я, ведь это было путешествием «туда и обратно», где мне следовало проходить через различные испытания. Меня можно было назвать и Ахиллесом, потому что я умер от яда в пятке, да и к стихотворению это имя тоже подходит.

Так как у меня было новое тело с новыми привычками и историей, я знал, что скоро моё осознание забудется и Одиссей умрет окончательно. Может быть в настоящей жизни всё так и происходит. Здесь осознание вселилось в уже мыслящего и помнящего человека, который просто вытеснит из памяти то, что для всей его предыдущей и последующей жизни является инородным, и будет помнить то, что считает «своим». А в случае с ребенком, когда вытеснять память просто некуда, то всё забывается, и человек не помнит то, что было в самом детстве.

А был рассвет, вспоминая поведанную выше историю, старик молча отправился к машине. Рядом ссорились мужчина и женщина, незнакомцы. Старик сел в автомобиль и отправился по дороге в свой, совсем иной сон. Я его сейчас не помню, но знаю точно, что он уже тоже мне снился. Из этого можно сделать вывод, что я до сих пор живу в Саратове-снов, где есть свои собственные история и время.