В колонках играет - Lali Puna

ЖИВАЯ


Я умерла, когда мне не исполнилось и двух недель. За это время я успела увидеть множество проводов, шприцов, какой-то стеклянный колпак, Маму, Папу, Бабушку… Увидеть стены больницы. Услышать плач детей и голоса врачей…
Я была зачата в начале февраля и родилась недоношенной, второго сентября. Был 1998 год.
Семь месяцев я жила внутри моей мамы. Там было тепло и уютно, но эти врачи… Позже. О них – позже…
Все эти месяцы мне было слишком хорошо, чтоб потом также хорошо жить, как все остальные…
Я помню день, когда мама подошла к моей сестре и сказала:
- Как ты относишься к тому, что у тебя будет братик или сестренка? – мама говорила дрожащим от волнения голосом (ведь у нас с сестрой разные отцы, мама переживала) и эта дрожь приятным массажем отразилась на моем неразвившемся еще тельце.
- Ура! – вскрикнула сестра, - только пусть это будет девочка – я буду заплетать ей косички и наряжать ее в платья.
Моей сестре было тогда 12 лет. В школе она уже успела скатиться с круглой отличницы до еле успевающей за остальными ученицей, ситуацию выручали лишь стабильные пятерки по русскому языку, литературе и английскому.
Мы жили впятером – моя мама, я внутри нее, папа, сестра и бабушка.
Странные штуки происходили со мной все это время. Периодически мы с мамой ездили в больницу, мамин живот мазали каким-то гелем, от которого по мне пробегали мурашки, а потом появлялись лучи и доктор рассказывал, где у меня руки-ноги и все остальное. Однажды я не хотела просвечиваться и показала фигу, а доктор сказал моей маме, что у нее будет сын.
Летом была свадьба. Мамы и папы. Собралось много гостей – сужу по количеству голосов, которые я слышала. Все веселились, кричали и поздравляли моих родителей. Когда начался танец молодоженов, меня так закружило, так, что… В общем, мы танцевали втроем. Мне очень нравилась музыка…
Это было четвертого июля, а первого августа родители повезли меня и мою сестру в путешествие на теплоходе. Две недели я через маму вдыхала свежий воздух чистой воды.
Иногда были остановки и тогда мама водила меня на экскурсии. Голоса экскурсоводов рассказывали интересные истории, связанные с теми местами, где мы гуляли.
Там очень вкусно пахло. Если я все правильно поняла, то это называли запахом травы и сена…
Несколько раз мы попадали в шторм. Тогда мы с мамой плохо себя чувствовали, поэтому много спали.
Но все путешествие в целом мне понравилось. К сожалению не могу рассказать о видах, спросите у сестры или родителей.
А сразу после путешествия, на очередном приеме у врача, нам выписали какие-то таблетки. Они резко отличались от тех витаминок и сиропчиков, что мы с мамой пили раньше. Они были горькими и противными.
И я заболела… За неделю мое состояние ухудшилось настолько, что мне срочно надо было на воздух. Эти таблетки, они выгоняли меня из маминого теплого живота… Нас забрали в больницу, где некоторое время мы принимали еще более невкусные капсулы, пилюли и шарики…
Второго сентября моя сестра отмечала начало нового учебного года. А нас забрали в родильное отделение…
Маме сделали кесарево, от которого было безумно больно и ей и мне. Я появилась на свет в диких муках и меня сразу же унесли куда-то по грязному коридору, стены которого были выложены плиткой. Красной, с желтыми разводами. Вот такое уродство я увидела в первые минуты своей жизни.
Я закрыла глаза. Воздух вдруг перестал поступать в мои маленькие легкие, голова закружилась, я потеряла сознание. Вскоре перестало биться и мое сердце…
Маме сообщили, что у нее умерла дочь.
Через два дня маму отвезли домой, где ее ждала моя совершенно измотанная сестра…
Не знаю, что происходило дома, пока я была в отключке, но седьмого сентября я вновь почувствовала едкий запах больничного воздуха, мои глаза открылись, из меня вырвался крик.
Люди в белых халатах достали меня из какой-то прозрачной стеклянной банки, забегали вокруг, сделали какие-то уколы и положили к другим детям, предварительно завернув в грязное вонючее розовое одеяло. Я билась в истерике, я плакала не переставая.
Доктора позвонили домой и сказали:
- Приезжайте, ваша дочь жива.
И тогда я впервые увидела лица моих родителей и бабушки. Сестры не было, она училась в школе и ее не брали с собой. Все равно же меня должны были забрать из этих холодных кафельных стен.
Я смеялась, моргала, смотря на родственников, махала руками и ногами, а если б умела петь, то запела бы.
Мама и папа купили мне памперсы. Самые маленькие, какие только смогли найти, ведь я весила не более двух пакетов молока. Было смешно и щекотно, когда меня в них одевали.
Родители целых три дня были со мной и я никак не могла насмотреться на их красивые, счастливые лица.
Но мне продолжали делать уколы. Меня насильно заставляли спать. Меня держали одной рукой и небрежно перекладывали с места на место, словно я предмет интерьера…
Эти люди в белых халатах… Как я их ненавижу…
А в ночь с десятого на одиннадцатое мне вдруг снова стало плохо, меня вернули в знакомую уже стеклянную банку и обмотали какими-то проводами…
Я видела боль на лице моей мамы, от чего мне становилось только хуже. Я не могла этого видеть и закрыла глаза, которые так и не смогла больше открыть. Это было тринадцатого числа.
Мама и папа повторяли: "Анечка, очнись", а откуда-то издалека доносился голос моей сестры: "Аленка, живи!". Они называли меня разными именами, родители и сестра. Для всех я была Аней, и лишь для сестры – Аленкой.
Теперь меня нет. Вот уже 8 лет прошло с тех пор, как я покинула этот мир, который так и не успела познать.
Меня даже не похоронили. Меня не отдали маме. Что стало с моим телом – не знаю. Я ушла и не стала на него смотреть.
Каждый год, тринадцатого сентября, в день смерти моего тела, я слышу молитвы своих близких.
И, никто не знает, но каждое второе сентября, в день моего рождения, моя не очень верующая в Бога сестра, все же приходит в церковь и ставит свечку. Не за упокой, за здравие. И говорит: "Аленка, будь здорова!"…
Она поздравляет меня с Новым Годом, она уже два раза ходила со мной на первое сентября в школу, она дает мне послушать музыку и читает добрые сказки перед сном.
Она верит, что я – жива.
И я живу в этой вере.