издатель Ad Marginem Александром Иванов в беседе с Денисом Бояриновым о том, как изменился лексикон современного человека за последние 7 лет

О «нереалочке» и уничтожении воображения
У меня такое ощущение, что самым часто употребляемым словом сейчас стало слово «реальный» и всякие его производные – «реально», «нереальный», «нереалочка». За этим стоит определенная языковая и психологическая атмосфера, специфичная для нулевых годов. Ее возникновение я бы связал с совершенно новым материальным наполнением нашей жизни. Российскому обществу до середины 90-х не хватало материальных благ – люди были лишены возможности свободно выехать за границу и попробовать, скажем, настоящий французский сыр. Зато у людей мощно работало воображение: то, чего они не видели или не пробовали, они могли себе вообразить. Сейчас воображение человеку в принципе не нужно, потому что если ты чего-то хочешь сейчас, то твое желание должно быть и может быть моментально удовлетворено. Единственный вопрос заключается в твоем выборе – сколько у тебя есть средств и на какой вариант удовлетворения желания их хватает. Мусорное слово «реальный» показывает, как чудовищно за последнее время девальвировалось воображение. Мы живем в мире, где очень мало места отводится воображению и очень много так называемой «реальности», которая состоит из набора материальных предметов, по сути номенклатуры вещей. Это очень дискретный мир, состоящий из большого количества крохотных частиц, плохо связанных между собой.

Об «оттопыриться» и проблеме выбора
Еще одна зона словоупотребления, которая очень важна для нулевых годов – это перманентная усталость человека и его непреходящее желание отдохнуть. Тут можно много слов привести в пример – «расслабиться», «оттянуться», «оттопыриться», «отвиснуть» и так далее. Если спросить человека, который жалуется на усталость: «Чего ты так устал?», то выяснится, что ничего особенного он, скорее всего, и не сделал. Откуда же возникла усталость? Она возникает, потому что наша жизнь происходит в постоянных муках выбора. Вот человек просыпается с утра - ему нужно выбрать, что он будет пить, кофе или чай. Если чай, то какой – черный, зеленый, красный, с жасмином и т.д. Потом пошел чистить зубы – тоже выбор: какую пасту взять? На протяжении всего дня человеку приходится попадать в ситуацию выбора, причем часто довольного пустого: «Сравните эти две модели телефона, они в принципе идентичны. Но вот здесь есть такой нюанс». Мы устаем от постоянной необходимости выбирать, и нас тянет расслабиться, оттопыриться, оттянуться.

О «разорвать на березах» и литературных новациях
Литературный язык меняется гораздо медленнее, чем разговорный, бытовой или язык журналистики. Я не могу назвать какого-нибудь современного писателя новым Карамзиным, который придумал слово «промышленность». В основном, то, что сейчас составляет литературный фонд - это языковые новации 1990-х годов. Очень чувствителен к слову Виктор Пелевин. Есть такой писатель Адольфыч, бывший киевский бандит, написавший книгу «Чужая», у которого есть совершенно гениальные выражения, возникшие из смеси русского с суржиком и блатной феней – например, «разорвать на березах» или «пустить на п.здорез». Казалось бы, в чем разница? Бандиты разберут. Эти эксперименты, с одной стороны, опасны для языка, с другой стороны, язык и живет за счет того, что расширяет свое смысловое поле в столкновении с реальностью.

О баблосе и тофу
В книге «Empire V» Виктор Пелевин совершенно гениально ввел в обиход термин «баблос». Это не деньги, а некое вещество-медиум, которое является эссенцией денег, духом денег. Режиссер Квентин Тарантино, приезжавший пару лет назад на Московский кинофестиваль, дал во время этого визита интервью журналистам, кажется, из «Коммерсанта». Поначалу он отвечал на их банальные вопросы, а потом вдруг сказал – можно я сам себе задам вопрос и начал рассказывать: «Вы, наверняка, неоднократно пробовали блюда с соевым творогом тофу. Это странное вещество, которое не имеет никаких органолептических свойств – ни вкуса, ни цвета, ни запаха. И тем не менее в японской или китайской кухнях без него никак, потому что вкус может проявиться только на чем-то нейтральном. Тофу – необходимое условие для возникновения вкуса». Пелевинский «баблос» - это тоже тофу. Если вы добавите баблос куда-то, то все станет деньгами или будет употребимо в функции денег. В России сейчас все пропитано «баблосом». Это очень точная попытка писателя зафиксировать то, что происходит сейчас в наших умах и в настроении общества. Потому что нигде в мире нет такого романтического отношения к капитализму как в России. Русские к потреблению, удовольствию и деньгам испытывают какую-то необъяснимую любовь или ненависть, что, как известно, почти одно и то же.

О гламуре
Гламур – вот еще одно слово, которое сейчас у всех на слуху. Гламур – это не то, что относится к предмету, а то, что относится к способу смотреть на него. Никакая по отдельности вещь или человек не являются гламурными. Но когда этот человек или предмет попадает в поле особого зрения, он весь начинает экспонироваться вовне. Он превращается в набор выставленных напоказ блестящих поверхностей – неважно галстук это или его слова - и лишается содержательной глубины. Способ гламурно смотреть на вещи возник в связи с появлением доминанты визуальности в нашей культуре, которой прежде в России никогда не было. Ведь Россия – страна блеклая. Традиционный русский пейзаж какой-то серенький, нет ярких цветов, не поймешь, то ли снег идет, то ли дождь. Что, например, отличает средиземноморскую культуру во всех ее проявлениях от русской? У них форма резко очерчена, ярко выделена, а у нас на классических пейзажах Саврасова или Левитана контуры предметов зыбки и слипаются друг с другом. Как зерна в каше, которую почти нигде кроме России и не едят. Поэтому наш национальный тип мышления и чувствования связан с нерасчлененностью предметов, вещей и состояний. Это можно и негативно оценивать - например, по выражению Сорокина, Россия – это слипшиеся недоваренные пельмени. А гламур требует другого – зачищенной зеркальной поверхности, которая должна отражать падающий на нее взгляд и светиться ярким светом. Это очень нетипично для России, но почему-то очень сейчас популярно.

О гламурном Путине
Путин – очень гламурный. С ним работают настоящие профессионалы медиализации, которые предъявляют президента как желаемый продукт потребления. Телевизионный образ Путина, человека желанного и желаемого, транслируется на миллионы голов. Он чрезвычайно пластичен - эта пластичность не дана ему от природы, он в принципе довольно угловатый человек. Он знает, как понравиться всем, и умеет то, что называется «зеркалить» - пластически и интонационно копировать своего собеседника. Он идеальный медиум, как тофу. Про Путина есть знаменитая история, что он, когда входил во власть, ухитрился в один день побывать на заседании с чинами ФСБ на Лубянке и писателями-членами ПЕН-клуба, которым говорил о том, как его затрахали силовики. И это, конечно, странно – президент не должен нравиться всем как доллар.

О торжестве коммуникации
Язык сейчас больше настроен на коммуникативную функцию, чем на выражение индивидуальности. Если вы будете выражаться по-особенному, вас не поймут, а это плохо. Скажем, и Путин, и Ксения Собчак говорят одинаковым языком – довольно бесцветным, невыразительным и неопределенным в формулировках. К примеру, разница между свободой и несвободой по Путину – это количественная разница. Бывает чуть больше свободы, а бывает чуть меньше. Но ведь это не так - разница между свободой и несвободой чувствуется человеком на раз. Так же и Ксения Собчак – говорит очень туманно, все время напускает какие-то муары. Это коммуникативность в чистом виде – важно, что человек вообще говорит, а что именно он говорит – не важно.

О России, живущей по понятиям
Воровской мир 90-х годов ввел в нашу реальность новый закон и назвал его «жить по понятиям». Жить по понятиям – это жить не в казуистике закона, а жить в ощущении единственной правды, которая каждый раз устанавливается заново. Наше общество сейчас живет по понятиям. С одной стороны, мы понимаем, что Путин врет, когда говорит Западу что у нас свобода и демократия. С другой стороны, он понятийный человек, он апеллирует к нам как к людям, которые готовы отказаться от закона, но понять друг друга по-другому. У нас «закононесообразная» страна, в которой и слова употребляются «закононесообразно». Многие из них значат совсем не то, что они значат западнее Варшавы. Мы все время употребляем слова с эдаким подмигиванием. Вот что, к примеру, означает выражение «суверенная демократия»? Оно на самом деле значит - мы вам будем говорить, что у нас демократия и вы будете с этим соглашаться, а сами будем делать что хотим, потому что это наша территория.

О мире контента и продаже мечты
Мне не нравится слово «контент». Его значение выходит за пределы слова «содержание». Его маркетологи придумали и оно подразумевает, что сейчас все делается для того, чтобы это кто-то употребил. Изобрели, например, новый массажер для ног. Вот собираются маркетологи и задают друг другу вопрос: «Что мы продаем?». Они не могут признаться, что продают какую-то херню, потому что ее никто тогда не купит. И вот они рисуют такую картинку: бунгало на берегу моря, рассвет, она в бикини, он в плавках – такая романтическо-эротическая мечта. И тут вдруг в углу картинки появляется наш массажер, или новая модель машины, или мобильный телефон. Вот это и есть контент – не сама вещь, а картинка мечты, внутри которой эта вещь приобретает смысл и содержание.
Мне не нравится, что с использованием языка маркетологии реальность сводится только к тому, что вами может быть употреблено. Ведь человеческие отношения – любовь, уважение, дружба – это не отношения потребления. Если задуматься, мир, который нам навязывается языковыми моделями, связанными с бизнесом, маркетологией и сферой потребления, - это не тот мир, в котором нам хотелось бы жить или в котором мы по-настоящему живем. По крайней мере, не всегда - мы не всегда живем в мире контента и супермаркета. Хотя можно поставить кровать и в супермаркете – это будет жизнь Владимира Путина или Ксении Собчак: они все время на виду, они находятся в окружении красивых предметов и постоянно предлагают себя купить в качестве контента. И это не простая жизнь, она полна фрустраций. Видя зазор между настоящей жизнью и словами маркетологов, мы расколдовываем и приручаем этот мир контента. А приручать его становится все труднее и труднее.