В детстве мир ощущается ярче и тоньше. Потом мы вырастаем, и серость повседневной жизни отупляет и туманит глаза и мысли. Мы уже не видим крохотных блестящих пузырьков воздуха в мохнатой бороде тины, затянувшей вечную лужу перед подъездом. Зато мы устало думаем, что снова прорвало канализацию, и значит опять не будет горячей воды, а дома ждёт замоченное бельё и гора грязной посуды.
Теперь, чтобы освободиться нам нужен толчок: недосып в пару суток, стресс, полностью выбивающий почву из-под ног или алкоголь.
Сейчас мне хорошо. Голова после бессонной ночи непривычно лёгкая, и выпитая шипучка ещё отдаётся в ней приятным гулом. Мир вокруг утратил чёткость. Стоит отвести взгляд, и он тут же начинает струиться и коварно менять очертания, и это движение постоянно замечаешь краем глаза.
А ещё алкоголь смещает акценты. То, что в обычном состоянии заглушает собой остальное, теперь идёт неясным фоном в унисон с хмельным гулом в голове. Где-то там, почти на границе восприятия, проскальзывает шелест шин проезжающего автомобиля, визгливый лай мелкой собачонки и гнусавая жестяная мелодия последнего хита-однодневки, несущаяся из окон соседней общаги.
Зато из разморенной жарой толпы в метро вдруг выступает лицо веснушчатой девчонки. Оно совсем неправильное, и она, судя по грустному робкому взгляду из-под рыжей, как только что вылущенный каштан чёлки, знает об этом. Но оно необычно. Такими странными, яркими красками играет кожа, что сразу вспоминается что-то из давно забытой классики про бутоны и розы. Чуть раскосые, тёмно карие глаза дисгармонируют с кожей и в тоже время удивительно подходят, словно странный завершающий аккорд. И ты дивишься мастерству природы, которой давно приелось создавать идеальную тонкость черт и, как настоящий гений, она искусно балансирует на тонкой грани, разделяющей «прекрасно» и «уродливо». И ты молчишь и не можешь отвести взгляда от этого её творения, жадно стараясь вобрать и запомнить все мелочи, чтобы потом попытаться снова увидеть это лицо на листе бумаги. А потом краем глаза ты замечаешь пушистую белокурую прядь волос со странным оттенком бледноватого золота. И неожиданно тонкий мужской профиль на фоне тёмного окна в дальнем конце вагона. Ещё одно. И ещё одно. Лица начинают проступать одно за другим, словно ты стираешь слой пыли и копоти со старой картины. Мир начинает звенеть от неслышной мелодии и вибрировать предчувствием ещё не сделанного и не написанного. Подобное чувство того, что всё ещё впереди, поднимает и несёт нас над землёй каждую весну.
Вы когда-нибудь пытались описать запах цветка? Если бы мне пришлось это сделать, то я бы сказала, что акация пахнет сладковатой древесиной и тёплой летней пылью. Почему именно так − я не знаю.
Пересчитываю ступени метро, кончиками пальцев ощущая все трещинки и щербинки на старом мраморе стен. Заброшенный парк встречает глубоководно-зеленоватым сумраком, царящим под кронами огромных тополей. Привычные звуки отступили, оставив после себя странную тишину, словно пену и диковинные ракушке на песке во время отлива. И в этой прохладной, влажной тишине ноги бесшумно ныряют почти на ладонь в невесомый белый ковёр пуха. Он повсюду. На подъездах заботливо приклеены объявления «Пожалуйста, закрывайте подъезд на время пуха». Народ старательно правит «х» на «к» и, естественно даже не думает держать двери закрытыми по такой жаре. Поэтому белый ковер, словно живой вползает в подъезд и покрывает старые грязные ступени. Запах сочной, нагретой за день солнцем травы щекочет ноздри. В неподвижном, сонном воздухе шкодливый сквозняк гуляет в высоких, почти по пояс зарослях, с вкрадчивым змеиным шелестом, оставляя после себя седоватый извилистый след. То тут, то там тропинку преграждают стволы деревьев, проигравших борьбу со временем и непогодой. Теперь их узловатые тела стали пристанищем разномастных грибов, цветущего сейчас мха и пары-тройки семейств виноградных улиток.
Голова продолжает кружиться, и я никак не могу разобрать, что только что прозвенело в ушах: негромкий женский смех или замысловатая птичья трель. Внутри теснятся образы, которые снова вернутся потом, чтобы стать картинами или исчезнут навсегда, иногда будоража меня во сне, и слова сами складываются в строки. Я стараюсь поймать их ускользающие зеленоватые хвосты, чтобы они не успели улепетнуть в зелёное разнотравье, щедро заснеженное пухом и цветами акации. Я знаю, что сейчас поднимусь по лестнице, разгоняя заливший ступени пух, включу компьютер и тогда они мне понадобятся все до единой. Поэтому я ловлю скользкие чешуйчатые хвосты и крепко держу их, открывая двери подъезда.
«Пожалуйста, закрывайте подъезд на время пуха»…

07.06.2006