Пресвятая Троице, Боже наш, слава Тебе.

Храм, в котором меня крестили. Священник - сын священника, когда-то введшего меня в Церковь - уже седой. Темный иконостас, древние белокаменные надгробия - чьи? - во дворе.

Заканчивается литургия, и народ устремляется к амвону, вздымая ветки березы. Две березки, украшаюшие солею, нещадно крушат, ломают - наверное, они святее тех, что принесли с собой.

Женщина, раздающая теплоту, ругается: не допивают - значит, отдают другим свое здоровье. Любимая книжка о телегонии в лавке.

В оконном проеме - старинная икона: четыре образа Богоматери. Надпись у верхнего левого:

УМЯХЧЕНIЕ ПР. Б.

Тот, кто это написал, полуграмотный периферийный богомаз, уже стал пылью, а икона - вот она. Пресвятая Троице, Боже наш, слава Тебе.

...Я недостаточно ортодоксален. Я убежден, что за все время существования Русской Православной Церкви наберется лишь несколько сот человек, которые служили Богу так, как это принято по канонам. Но эти сонмы - credo - любили Его. И Он откликался на их зов. И наш батюшка, года три назад обрубивший провода, ведущие к роскошному паникадилу-хоросу (негоже - в церкви электричество) и поменявший в лампадах якорьки на поплавки и вазелиновое масло на подсолнечное (негоже - в церкви синтетика), расплодивший в церковной библиотеке книжек про глобализацию - совершенно искренне опускался на колени перед Престолом. У него в служебнике на полях были пометки карандашом: "Кадило", "Большое кадило" (значит, надо подать ему кадило с большим углем в этот момент), "Теплота" (а в этот момент надо поднести ему старенький жестяной чайничек с кипятком), "Омовение рук" (надо освободить дорогу к шкафчику, в котором сокрыты рукомойник и синий тазик), "Сошествие Св. Духа".

И в положенный момент этот грузный, огромного роста, человек падал на колени, шепча и вздыхая. Пресвятая Троице, Боже наш, слава Тебе.