Ну, вот я и здесь. Давно надо было здесь оказаться. И как они догадались?
Все тело в синяках, как будто били меня нещадно, и, если бы я умерла, доктор поставил бы диагноз «от многочисленных ушибов».
И Убийцо тоже здесь, лежит себе, в телевизор смотрит, ненавязчиво так интересуется: а ты за что и откуда синяки и чего молчишь?
А молчу я потому, что язык не двигается, тогда вот просила девушку мне две капельницы поставить, так пришлось на пальцах показывать. Правильно говорят, что меня никто не понимает.
Пишу, и строчки расплываются. Надо бы потом продолжить, да боюсь, забуду и про ключ и про Убийцу и про катетер, шрамы под горлом и маму. Но все потом, руки устали.
Он лежал и молчал, потому что я лежала и молчала. Белое с красными и синими квадратами одеяло нелепо свешивалось с кровати, обнажая поролон и серый диван, на котором я нелепо и восседала. Точнее, сначала возлежала. Когда я сюда пришла, я возлежала: не умея даже поднять голову, я зажималась в уголок и плакала. Чуть отойдя от анальгина (от которого, как мне сказал врач-психиатр (ура, ура, я с ним все-таки встретилась), я могла умереть, особенно в такой дозировке), я начала истерику, потому что ждала кого-то, кто должен был придти ко мне, корябала ногтями недавно вскрытые вены, в полудреме видела всех, кто мне дорог, срывала с них маски и на их месте ухмылялись злобные лики врачей, пытающихся улыбнуться и миленько говорящих: «Успокойся. Сейчас укольчик сделаем, и ты уснешь».
Похоже на психбольницу: туман в голове, отношение как к маленькому ребенку, упс, оговорилась, как в хорошей психбольнице, платной.
«Как здесь привычно, - ахают и всплескивают руками входящие мамаши, - сынок, тебе не на что жаловаться, живи здесь еще месяц, год, всю жизнь. А мы скажем, что отправили тебя учиться за границу…»
Но ладно о них, когда я пришла, парень на соседней койке оценивающе взглянул на меня и сразу отвернулся: от меня пахло джин-тоником вперемешку с рассыпавшимся во рту аспирином и анальгином, потом, ссаньем, на мне был надет длинный хлопковый сарафан поверх джинсов, кофта на три размера больше, которую пришлось снять, и глаза: в них не осталось былой свежести и радости жизни, некоего огонька. Все пошло прахом то ли из-за Славки, то ли из-за Андрюшки, то ли из-за Лерки и расстояния между нами. Сюда можно включить и то, что я опять что-то сделала неправильно.
- Знаешь, отсюда есть выход, - прошептал мне на ухо уже ставший знакомым голос – запятые вперемешку с буквами вливались мне в глаза, вызывая ответные действия, я моргнула и произнесла себе: «Встань и иди». На полусогнутых ногах, небрежно покачивая головой из стороны в сторону, я подошла и села в кресло напротив Убийцо. По суженным зрачкам и рукам, амплитуда тряски которых составляла 5-7 сантиметров, я поняла, что у него ломка, в отличие от моего отходняка, когда я просто пялилась в потолок в течение часа, а затем засыпала.
- Доигрался, котик, - произнесла я, и он попытался дать мне пощечину, но я ловко увернулась, несмотря на свое состояние. Он тяжело вздохнул и снова повторил: «Отсюда есть выход. У меня даже есть первый ключ. А всего их три».
- А откуда… - не договорила я, и он меня снова перебил: «Одна молоденькая медсестра...» «О, вот в этих его способностях я никогда не сомневалась», - подумала я и Убийцо, словно услышав мои мысли, резко вскочил с кровати и снова бессильно упал на нее: «Нет, она просто пожалела меня, насмотрелась фильмов про умных сумасшедших, СССР»
Я уткнулась взглядом в стоящую за дверью железную лопату, интересно, зачем она здесь нужна, чтобы больные в приступе агрессии поубивали друг друга? Да и вообще, железными лопатами на улице убираются, снег там, дерьмо собачье, навоз, трупы…
- Ой, - тихонько вскрикнула я, чуть помолчала и, успокоившись, спросила: - а где же остальные два ключа?
- Ну, вот ты смотри, - начал свою по всей видимости долгую и занудную речь Убийцо. – Все палаты разные, в каждой палате по 2 человека, одному из них дают ключ, значит второй – по-любому во втором. Логично?
Я отшатнулась.
- Да ты посмотри, – сказал он и достал из заднего кармана ключ из неизвестного металла, отливающего сталью и формой напоминающего сигарету, только с квадратными основаниями и гранями.
Он уронил железяку мне в ладонь, и меня обдало холодом, как будто я держала в руках сухой лед, мгновенно распространившийся по всему телу. Меня передернуло, и ладонь непроизвольно подкинула ключ вверх.
- Ты че творишь? – зло вскрикнул мой сокамерник и до того, как поймать железяку, успел отвесить мне оплеуху.
- Сдурел, маньяк, хрень какую-то холодную суешь. Какой же это ключ?
- Ключ. Ключ, а второй в тебе, вот, садись сюда.
Он ласково (чего я от него даже не ожидала, и, наверное, мне не следовало подчиняться его нежно-любовным движениям, но я не смогла устоять) усадил меня в сиреневое кресло, и тут же жесткие ремни захлопнулись на моих руках и ногах, а железный шлем с резиновыми наконечниками опустился мне на голову, так что я теперь не могла пошевелить ни одной частью своего тела.
- Так, продолжил Убийцо, - ты – девушка, а где девушка может прятать такой ключег? – он нажал на красную кнопку слева, которую я поначалу не заметила, стул откинулся назад и раздвинул мне ноги, став похожим на гинекологическое кресло.
Он улыбнулся своей обычной улыбкой и захохотал, одной рукой дотягиваясь до хирургических инструментов.
- Это не то, не то, - шептал он, отбрасывая один за одним железные предметы всех форм и размеров. Наконец, не дождавшись уже того времени, когда найдет хоть что-то похожее на ножницы, он впился зубами в мои трусики, разгрыз их, несмотря на мои бесполезные протесты, и впился губами в мою плоть. Он нежно ласкал клитор, руками раздвигая половые губы, покусывал его, обнимал все вместе губами, засасывал в себя все, что горело желанием у меня внизу, потом снова языком помогая себе, пальчиками залез вовнутрь, пошевелили там, так, что я уже в который раз получила оргазм (ах, как хорошо получать оргазм за оргазмом, привязанной к стулу и не могущей даже пошевелиться), залазия в самую глубь моего я, он достал ключ.
Этот ключ был по форме совершенно таким же, как у Убийцо, только горел жаром женского тела, жаром оргазма и того счастья, что он доставил мне.
Ремни расстегнулись, но я не встала, все слишком хорошо, чтобы быть правдой.
-Эй! – мне в лицо плеснулся стакан воды, за которым последовала не сильная, но все же пощечина. Открыв глаза, я увидела над собой лицо того самого парня, что лежал со мной в одной палате. Он нависал надо мной как каменная глыба над непослушным морем, разлившимся так широко, что слезы из глаз и белые потеки пены растеклись по глыбе.
- Ты чего творишь? – продолжал трясти меня парень.
Я медленно встала, шатаясь, прошлась по комнате, напрягая все тело перед тем, как сделать шаг и снова плюхнулась на кровать и взвыла.
Медсестра понимающе покачала головой, зная, что это от уколов: «Сколько ей вчера снотворно-успокоительного вкололи, слон бы отрубился, а она все рыдала, на весь этаж слышно: телефон ей подавай».
Я сидела и мерно покачивала головой как в игре, пытаясь ртом поймать слезинки.
- Она так и не пришла?
- Ну что ты как маленькая? Ты сама уже мать, а все плачешь из-за того, что мама не приходит…
Я встала и, огибая разросшиеся повсюду горшки с неизвестными мне растениями, медленно и задумчиво подошла к окну, в который раз спросив: «А сколько время?» Мне снова никто не ответил, а мобильника с собой не было. Да и зачем мобильник здесь?
Я повернулась, одергивая юбку, и, глядя в глаза Убийце, нагло и уверенно спросила:
- А где же третий ключ?
Убийцо замолчал и отвернулся. Чуть помедлив, он все же самостоятельно сел на сиреневое кресло, и оно застегнуло на нем свои клешни.
- Он в моей голове. Видишь дырку в шлеме, там, где у маленьких детей темечко? Видишь молот и долото, давай, все в твоих руках.
- Неужели я действительно должна это делать?
- Блин, дура! Ты хочешь выйти?
Эти слова – единственное, что осталось в моей памяти, пока я долбала его мозг, доставала кровавый ключ. Соединяла все три ключа вместе, вставляла в замочную скважину и…
Ничего не произошло.