Маньяки, киллеры, людоеды - несть им числа! И выдуманные, и подлинные, на которых порядочно оттоптались всевозможные документалки, а в последние годы и в разбросе от сделанных на коленке любителями до вполне мастеровитых, готовых составить конкуренцию старому доброму ящику ютубовские видео. Скорый поиск в "нетфликсе" немедленно выдаёт дюжину сериалов о разного рода злодеях и негодяях. Правильность правильно скучна. Чудовищность неувядающе заманчива. На этом фоне преступления нацизма кажутся прошлогодним снегом, нафталинной трухой истории, ещё не совсем списанной в утиль к Карлам Пятым и Великим, но уже и не на повестке обсуждения. Дообсуждалось поколение 68-года, а дообсудили уже в 90-ые, сняв важные фильмы, наприглашав в ток-шоу ещё вполне активных жертв, доосудив последних палачей, ровесников не доброй памяти века.
Гитта Серени беседовала с Францем Штанглем как раз на сломе эпох, когда человечество, поняв, что непосредственная угроза Третьей мировой, мешавшая обдумать Вторую, немного отступила, обратилась к своему недавнему и страшному прошлому. Ещё эйхманновский процесс, о котором писала Харендт, пришёлся стоящему на грани ядерного ада миру некстати. Но тут подоспело поколение, ставшее задавать вопросы, и именно оно жадно прочло книгу Серени.
Каково это, внимать человеку, который заведовал фабрикой смерти, по сравнению с которой, по небесспорному высказыванию одного из выживших, Освенцим был санаторием? Прибыв куда человек жил от силы полтора часа, а то и того меньше? Ад Треблинки, описанный в коротких и повергающих ужас воспоминаниях Хиля Райхмана, одного из немногих беглецов, написавших по горячим следам, кажется столь чудовищным, что его дирижёр представляется как минимум самим князем тьмы. Великому злу великого злодея. Как было подступиться к Штангелю в его дюссельдорфском заточении? Как в "Молчании ягнят", лязгающие замки открывающихся решёток, почтенное расстояние, меры предосторожности. Бестия в клетке, которой в природе поискать надо. (Станет сытый нажранный тигр убивать? А человек будет убивать и убивать, как пылесос, который забыли выключить будет засасывать носки). Ан нет! Приличный, до синюшности выбритый, немного устало выглядящий мужчина в белой рубашке, при галстуке, но в свитере. И сразу Штангль начинает беспрерывно говорить, оправдываться, речь течёт потоком, будто заранее подготовленная. Вся его аргументация уже знакома нам по процессу Эйхманна - никогда не решал ничего самостоятельно, всегда были вышестоящие инстанции, я-де солдат, на службе, попробовал бы я не подчиниться, меня бы расстреляли, а на моё место заступил другой, ещё более жестокий. Я-то ещё старался где мог облегчить участь, кого мог спасал, заботился, слуга царю, отец солдатам. Время было такое! Война! Или они нас, или мы их! Посмотрите на Катынь, на Дрезден, на Вьетнам. Историю пишут победители. Читатель сам не замечает, как его обволакивает эта речь, как он втягивается в вискозу словес, в болото примеров, тенета силлогизмов. И вот уже на странице так пятой мы уже пообвыклись в обществе чудовища и даже научились видеть его внимательным взглядом Серени, взглядом строгой учительницы, которая спрашивает с Вовочки за разбитое мячом стекло, за проваленный диктант. У неё все ходы записаны, но уже в самом факте разговора кажется скрывается индульгенция. Потому что худший вариант был бы пинком под зад из школы, в школу дураков, в детскую комнату милиции. Но где такая комната для Вовочек вселенского масштаба? Поэтому Серени говорит, расспрашивает Штангля о его детстве. И детство у него, как у всех палачей, не особо счастливое. Отец невротик, которого он боится. Полицейская служба становится воплощением внутреннего стремления к порядку. И когда Штангля направляют работать в программу эвтаназии, ставшей прелюдией к Холокосту, он не выражает сомнений в правильности пути. Ведь он будет отвечать за безопасность. Чудовищным кажется, что даже католическая церковь не выразила серьёзного протеста против убийства т.н. "душевнобольных", та самая церковь, которая теперь строит из себя саму невинность и протестует что есть мочи против эвтаназии для людей, которые принимают это решение самостоятельно, потому что неизлечимо больны и всё равно умрут в страшных муках в течение нескольких месяцев! Серени подробно, кому-то может даже показаться, что слишком подробно разбирает этот вопрос и её выводы весьма отрезвляющи. Церковь предстаёт в неприглядном свете и всё дальнейшее представляется естественным продолжением начатого, в том числе и под чутким контролем за безопасностью - здесь бдит Франц Штангль. Здесь зверь впервые лакал человеческую кровь!
Супруга его видится той самой лягушкой, которую постепенно варят в кастрюле. После каждого повышения своего мужа, она негодует, даже переезжает в другую комнату, (как ты мог, дорогой, отречься от церкви! Как ты мог заявить, что был членом подпольной нацистской партии в Австрии! ) Но каждый раз она остывала, и в итоге даже весть о том, что её муж заведует филиалом ада на земле не заставила её с ним порвать, бежать не оглядываясь. Она сопровождала его во время его послевоенной одиссеи. Вплоть до Южной Америки. Серени описывает их чудный дом. Каково должно было чувствовать на себе этот уют, зная о том из какого ужаса он произрос!

"Then I told him to go away. I could hardly think. I was already crying. I took the children into the house. I sat there, staring, staring into an abyss-that's what I saw; my husband, my man, my good man, how could he be in this? Was it possible that he actually saw these things being done? I knew about Wirth-Paul had talked about him from the moment I arrived, even at the station - but that wasn't what I was thinking of then. .. . My thoughts were in a whirl; what I needed above all was to confront him, to talk to him, to see what he had to say, how he could explain. ..."
Жена, как и сам Штангль, настаивают на том, что лично он никого не убивал, по толпе, раздухорясь, не стрелял, как утверждали на суде некоторые злопыхатели. Возмутительные обвинения! То, что пару часов спустя все из той толпы, за исключением пары крепких мужчин, умрут, Штангля, как мы уже поняли не волнует. Ведь это была его работа. Стрелять по толпе - это же такое вопиющее нарушение приказа. Прочитав книгу, мне лично так и не удалось понять насколько Штангль и его жена искренни за частоколом этой аргументации. Почему он никогда честно не сказал - да, убивали врагов, хотели искоренить этих чёртовых евреев, уделяя особенное внимание самкам и личинкам. Ведь так говорил в своих интервью на свободе сам Эйхманн. Штангль строит из себя целочку, юлит, сожалеет, ссылается на тяготы службы, и всё время оспаривает всё, что хоть как-то выходило за грани его обязанностей. Впрочем, некоторые свидетельства всё же подтверждают, что коммандант лично не издевался. Фланируя по лагерю в своём белоснежном кителе, патологически следя за порядком и находя его повсюду, он улыбался, всё время улыбался. Должно быть, предполагает один из редких счастливчиков, получивших второй шанс, Штангль улыбался попросту потому, что Штангль был счастлив. Счастлив, потому что фабрика смерти работала на славу. "Вы могли что-то изменить? Отменить раздевание, плётки, побои?" "Нет, нет, нет! Это была система!" О, да! Как знакомо нам это жалкое оправдание! Время было такое. Не тебе судить!
Метод Серени ещё и потому схож с учительским, потому что она всегда на шаг впереди своего собеседника. Она знает больше. Она в теме. Она точно знает, кто ударил по мячу, кто налил чай в портфель. Она со всеми уже поговорила, и хоть и не раскрывает перед лицом Штангля всех своих козырей, то нам, читателям, она сообщает всё, что ей удалось разузнать прочитав источники, встретившись со свидетелями. И каким жалким выглядит этот стоящий пред вечностью (он умрёт несколько часов спустя после встречи с Серени), краснеющий от внутреннего гнева при каждом завуалированном обвинении старик. Самоубийство? В каком-то смысле да. Вероятно, он увидел себя без левых отмазок, таким, каким прожил свою жизнь, стараясь усидеть на стуле семейного счастья и раскалённом троне короля преисподней, предполагает проницательная Серени.
Последним эмоциональным всплеском книги кажется упоминание о вопросе, который Серени на прощание задала жене Штангля. Если бы она потребовала от мужа прекратить он бы прекратил? "Да!" -, говорит она сперва. Нет, нагоняет Серени письмецо на ресепшен отеля. Да, нет, главное наш утопающий в цветах домик, которого нас лишили. Сломали жизнь добропорядочному труженику, можно сказать, почти жертве нацизма! Почему в голове заводятся такие чернобыльские тараканы? Автор пытается разобраться в отчего-то таком коротком, но очень толстовском эпилоге. Внутреннее нравственное ядро. Или оно есть, или нет. Да, оно хрупко и подвержено влиянию общественной среды. Но без него человек катится, катится, пока не докатится до пропасти Франца Штангля. Ведь человека, как пылесос, добавлю я от себя, некому выключить.