Свидригайлов появляется у Раскольникова пыщ-пыщ внезапно, хотя его появление предуготовляется письмом матери и очередным бредовым сном Раскольникова. Совершенно неожиданно для себя Раскольников находит со Свидригайловым общий язык, хотя и ненавидит его. Во-первых, их объединяет презрение и ненависть к Лужину. Во-вторых, они оба убийцы, которым убийство сошло с рук. Свидригайлов рассчитывает на помощь Раскольникова в деле овладения Дуняшей, получает закономерный посыл, но при этом нисколько не обижается или не подает виду.
Его функция в романе очевидна: он воплощает в себе будущее Раскольникова, показывает, каким тот станет, если все же "превозможет в соби поца" (с) Лесь. Эта картина так не нравится Раскольникову, что становится существенным фактором в его движении к раскаянию.
Свидригайлов как учитель зла — фигура мелочная. Он был шулером, сидел в долговой яме, откуда его выкупила женщина, ставшая его женой. Ее содержанцем он был много лет, пока она не умерла от инсульта. Сыграли ли в этом решающую роль побои, нанесенные им — неизвестно, но Свидригайлов намекает, что таки да. В Петербург он прибывает с одной целью: трахнуть-таки Дуню, не мытьем так катаньем. Он готов на все, даже жениться. Когда он получает от Дуни отлуп, внутренняя пустота толкает его к самоубийству.
Символика имени Свидригайлова тоже довольно прозрачна: С одной стороны фамилия указывает на высокое происхожение — Свидригайло был великим князем литовским, а с другой стороны он же был большой сволочью.
В отличие от Свидригайлова, Максим-Махамед — фигура почти эпичная. Это тоже подчеркнуто символикой имени (Максим – большой с латыни, как известно). Махамед — традиционное в те времена ругательство типа "бусурман", но все-таки имя Пророка и вождя.
Он из тех людей, о ком говорят "родился не в то время". В 17 век с его войнами и заварухами он вписался бы прекрсно, а сонная Полтавщина 1820 годов могла ему предложить только пьянку и порчу девок. Даже на Наполеонку он опоздал. Неудивительно, что в конце концов громада решила отдать его в рекруты, да и сам он, в общем-то, не возражал, ибо в Песках ему было что-то тесновато.
Биографию Махамеда автор пересказывает подробно, не обошлось и без некоторой русофобии:
"Пройшли ще верстов з десять або й більше; вийшли на узлісся... З-під тесової стріхи якоїсь чорної будівлі показався димок... Очі напрямились на його.
— Що то? кузні? — пита Максим.
— Село, — одказав йому старший москаль, що вів їх.
— То це кузні у царині?
— Не, то — избы.
— Що то за ізби?
— Хаты, по-твоєму, хахол!
Максим зареготався.
Увійшли в село, або краще — в одну довжелезну вулицю, котра й була ціле село. Аж дивно! Одним одна вулиця, парканами одгороджена з одного й з другого боку; а на вулицю виглядали без вікон хати — чорні, як комори, закурені димом... Де-де забовваніли й люди — в личаках, у довгополих балахонах, з бородами...
От розвели їх по кватирях. Максим аж спльовував... Таркани, прусаки, стоноги снували скрізь по стінах, та було їх і в страві, і в квасі. У хаті — не виметено, смітник по коліна, несло од його чимсь смердючим; під сволоком лави, де на його стороні зайві горшки ховають, тут були замість ліжка... Світили в хаті не смальцем або олією, а якимись тонкими лучинами... Дим з печі валив прямо на хату, — бо хата без димаря, — давив у горлі, різав очі... Максим не поліз на "палаті"; страшно йому було прилягти і в тій багнюці, що на долівці. Він за цілу ніч не прилягав: з хати ходив надвір, знадвору — в хату; смоктав люльку (бо хазяїн прохав, щоб не курив у хаті)...
Ранком знову погнали їх далі.
Чим далі йшли, тим не краще, а гірше. Поминали вони ще таких же сіл, може, з десяток; минули й город один... Церков біліло аж шість, чи сім, а то все чорніло сіро-чорним цвітом... За городом тільки якась фабрика муріла, бо до цегли не так дим приставав, а може, була ще недавно вимурована... Засумували наші некрутики! А до того ще попідбивалися так, що молили бога, коли б уже швидше доставитись на місце, — хай воно вдесятеро буде гірше того, що бачили, аби спочити. Ішли вже два тижні й два дні...
Аж ось, пройшовши ще днів з п'ять, сказано їм, що вже недалеко те місце, куди їх гнали. Ліси щодалі все рідшали та рідшали; почалося нив'я — не нив'я, а так поле з пеньками (видно, не дуже давно й там ліс був); а здалека заманячило їм щось високе — то там, то там... Підійшли ближче, побачили верховини церков — із золотими банями, і з блакитними, а найчастіше — по зеленому полю золоті зірочки... Ще трохи — вітер доносив до них заводи дзвонів, гвалт, крик... Серце в кожного радісно забилося. Ось-ось таки спочинуть!
Велике місто з своїми церквами високими, з своїми палацами довгими та широкими, з кам'яними крамницями розкинулось на невеличкім згірку. Внизу, посеред города, текла річка — широка й глибока; багато по ній снувало барок, плотів, пароходів; коло річки й на вулицях — гармидер, крик, тіснота, як на ярмарку...
Багатство міське некрутів здивувало. Там — ціла вулиця кам'яних крамниць, де видимо-невидимо понапихано всякого краму. У крамницях за прилавками сиділи бородаті кацапи-купці й закликали прохожих, разом викрикуючи, які у них товари. От — базари з усякими наїдками, напитками. "От би це в Піски перенести!" — не втерпів Максим... А це — величезні хороми з такими вікнами, що всього тебе з ніг до голови видно, як у дзеркалі... Вулиці широкі, рівні, каменем убиті.
"Бач, бісові кацапи! — подумав Максим, — які в себе городи позаводили, а села більше на загороди схожі, ніж на людське житво?! Все, що було на селах найкращого, мабуть, постягали сюди...""
Как видите, неученый казак Махамед очень быстро просек суть российской колониальной политики.
Армейская муштра очень быстро наскучила Максиму, и со скуки он выучился… читать и писать.
Наконец в 1848 году началась заваруха в Европе и Максим обрел-таки свое призвание. Жаль, недолго пришлось повоевать. Но федьдфебеля получил.
Вернувшись в империю, Максим женился на бывшей сельской проститутке Явдошке. Оба сошлись на том, чтобы вырастить дочь Галю не знавшей нужды и бедности. Для этого занялись перепродажей краденого: крали солдаты, отпущенные Максимом "на прокорм", Явдоха перепродавала. Максим успел еще повоевать в Турецкую, был комиссован по ранению и вернулся домой. На скопленные деньги он купил землю и построил недалеко от Песков хутор, про который в песках шутили "Москаль фортецю побудував". Живя в своей "крепости", Махамед за фасадом "крепкого хозяина" прячет разбойничий притон. Они с Явдохой по-прежнему занимаются перекупкой краденого и отмывкой награбленных денег.
Как Свидригайлов связан с Раскольниковым через женщину, которую он хочет — Дуняшу — так и Махамед связан с Чипкой, только на сей раз женщину в жены хочет Чипка: он любит Галю, дочь "москаля" Максима. В сюжете романа Мирного он играет ту же роль, что и Свидригайлов в романе Достоевского: воплощает в себе страшное будущее героя. Причем Чипка, в отличие от Раскольникова, идет в это будущее сознательно и уверенным шагом: на хуторе Махамеда он оказывается как предводитель банды, к которой присоединяются знакомые Махамеда, москали (уже не только по роду занятий, в смысле солдаты, но и по национальности, в смысле русские).
За одного из этих москалей, Сидора, Махамад хочет отдать Галю. Но эта коллизия вскоре разрешается самм благоприятным образом: поставив Сидору и компании магарыч, Чипка довольно легко уговаривает его отступиться. Галя, в свою очередь, уговаривает родителей, и вскоре они с Чипкой играют свадьбу. Но про это потом, сейчас про главное.
Как известно, свой роман Мирный поначалу хотел назвать "Пропаща сила" (блин, и зачем не оставил так? Заманаешься же полное название писать). И под пропащою силою он подразумевал в первую очередь Махамеда и Чипку. Сильные духом люди, которые могли бы составить, по мысли Мирного, славу Украины, под давлением имперской колониальной системы превратились в криминальный элемент. Из Махамеда, который был просто гультяй, драчун и бабник, российская армия сделала бандита. Из Чипки — то же самое сделала крепостническая система, которая сначала отняла у него отца, потом — землю.
Достоевский не показывает (и не намеревается) никакой пропащей силы. В отличие от Махамеда и Чипки, ни в Свидригайлове, ни в Раскольникове нет никакого погубленного потенциала. Махамед не собирается умирать от внутренней пустоты: он умирает своей смертью, от того, что здоровье подорвано системным пьянством. Чипка тоже не собирается свой потенциал пускать по ветру: у него есть хозяйственные и даже политические амбиции. Его последующий срыв продиктован именно их крахом. Раскольников же с самого начала не идет никуда, лишь перемещается бесцельно, как частичка краски, которую мотает под микроскопом броуновское движение. This entry was originally posted at https://morreth.dreamwidth.org/2959824.html. Please comment there using OpenID.

https://morreth.livejournal.com/3032388.html