Занимательные читения Достоевского и Мирного. Часть 4. Жопорез
Первые две части романа Мирного — по сути дела, здоровенная экспозиция. Нормальное развитие сюжета начинается в третьей части, где Чика попадает в жопорез, причем совершенно не по своей вине: с Дона заявляется какой-то кузен, сын двоеженца Вареника/Хруща, и претендует на отцовскую землю на том основании, что брак Мотри и Хруща не был законным.
Шах и мат, Чипка.
Пацан пытается спасти достояние, нажитое каторжным трудом, идет в город — судиться за землю. Там с него вымогают неподъемную взятку: 50 рублей. Там же он знакомится с водярой благодаря спившемуся чиновнику Пороху.
С горя Чипка начинает бухать.
Заметим: повод у паренька более чем серьезный: «людина без землі — як риба без води». В отличие от Раскольникова, которому не черт копал — сам попал, парень нисколько не виноват в своей беде.
Но с Раскольниковым его роднит несколько туннельное видение. Например, ему не приходит в голову поправить свою жизнь так, как поправил Грицько Чупруненко: пойти на заработки и купить себе землю, в конце концов. Он упивается своим горем и квасит.
Примечательно также и то, что, подобно Раскольникову, Чипка не ищет помощи у друга. В его состоянии все люди кажутся ему врагами:
«А все люди, все люди... Вони в мене й батька одняли, людоїди; вони мене ще-змалечку ненавиділи — з іграшок прогонили, йшли повз хату, одхрещувались... Я малим був, а все бачив... За чортеня щитали... Я чорт... е-е... Я чорт... над чортами чорт!.. А баба вчила мене людей прощати, а дід — любити... Дурнії дурні! не стоять вони слова доброго... їх мучити... му... морр...
Та — пуць! на землю... Так і захарчав... Мотря встала, витягла з-під себе ряднину, вкрила нею Чіпку, перехрестила його, сама перехрестилась, лягла на голому полу, та сон уже не йшов їй на думку...»
Пойдя по кривой дорожке, Чипка встречает трех «мушкетеров» — Лушню, Пацюка и Матню. Все трое — бывшие крепостные, «панские», у всех троих человеческое достоинство выбито. Все трое с детства оторваны от земли, от крестьянской работы, и не привычны к ней — поэтому, когда их выгнали с барских дворов, органично пошли воровать. Чипка попал, что называется, под дурное влияние. Но в какой-то момент, пропив почти все, Чипка не решается пропить последнее: хлеб, который стоит в поле и все еще ему принадлежит.
Продавать хлеб он идет к Грицьку.И в конце концов просто дарит этот хлеб.
И вот тут нужно заметить, что Грицько ведет себя совсем не как Разумихин. Он не только принимает дар как бы неохотно — он даже не помогает Чипке советом.
В конце концов Чипка органически приходит к решению ограбить пана.
В ходе ограбления Чипка, не рассчитав силы по пьяной лавочке, убивает сторожа.
Нота бене: поскольку Чипка делает это в пьяном угаре, это не переживается им как переход морального горизонта событий. Он не задается вопросом про дрожащую тварь, про то, годится ли он теперь в Наполеоны: он даже не особенно переживает это убийство как факт.
Тем более оно сходит ему с рук: доказательств против него так и не нашли (все украденное было тут же продано местному еврею-шинкарю), и в конце концов, продержав неделю в холодной, всю гоп-компанию выпустили.
Выпущенные на волю, парни ударяются в еще более отчаянное робингудство: сначала грабят сельского голову, потом писаря. На этот раз обходится без смертоубийства.
А тем временем проходят два года, которые крепостные должны были отработать на пана после освобождения — и в Рождество, хорошенько наподдав и расхрабрившись, «громада» приходит к пану на двор, требовать денег за эту отработку.
Это ж Украина. В любой непонятной ситуации – роби Майдан.
Пан, впрочем, поступил как Янукович: схватив сундук с деньгами и жену, съебал под покровом ночи, а через день в Пески пришли москали. Как видите, грабить народ, съебывать и присылать москалей — традиция, освященная веками.
Тут-то Чипка и проявляет себя впервые как народный герой, а Грицько подтверждает заявку на звание мудака и теряет сходство с Разумихиным:
«Громада стала напирати на москалів; москалі на громаду. Піднявся крик, ґвалт; зчепилася бійка з москалями... Люди, зачувши таку колотнечу, біжать, як на пожежу дивитись. Чоловіки — аж до самих москалів; жінки на тини поспинались — з огородів... Дід Улас, старий, не видержав натовпу, — упав... Москалі підняли...
Чіпка побачив. Закипіло його серце, заболіла душа... Біга поміж козаками, мотається на всі боки: — Братця! — кричить: — не даймо глумитися над нами! Не даймо знущатися над дідом!.. Ходім, братця!.. Тимофію! Петре! Якиме! Збирайте громаду докупи! Не даймо, братця!...
А ті, як побачили, що непереливки, та — тільки видно — через село...
Чіпка їх лає, батькує, молить, просить; кидається то в той бік, то в другий; то підскочить до москалів, то вертає до своїх. Побачив Грицька.
— Грицьку! братику! Ти бачиш? кров безневинно ллється... Діда Уласа ледве живого підняли на вітер... Не даймо!..
Грицько не одказав на це ні слова, — та мерщій від Чіпки, та в чужий огород, та й присів за лісою.
Кинувся Чіпка до кріпаків... Тут його й схопили.
— Я — вільний! — кричить Чіпка: — Я — козак!
— А коли вільний та козак, то не бунтуй людей! — зіпонув справник. — Ложіть його!
Довго борсався Чіпка... Ще довше його били...
Ні крикнув, ні застогнав! Устав— наче з хреста знятий. Очі червоні, налилися кров'ю, горіли, як у звіра; на виду — блідий-блідий, мов' після тяжкої хвороби... Повів він страшними очима по всій громаді, глянув хижо на панство, на москалів і підтюпцем побіг додому...»
Грицько предал не только Чипку — он предал и дела Уласа, своего чабана-сэнсэя. После этих дел его Христя осознала, что ее муж кончился как личность и начался как свиноеб.Вследсвие чего к нему несколько охладела. Он, в свою очередь, не мог понять причин такого охлаждения и начал на ровном месте ревновать к Чипке.
После побоев и обезболивания водярой Чипка видит пророческий сон, в котором подсознание объясняет ему образно, но доходчиво, какой хуйни он натворил, когда убил сторожа и ограбил пана с присными. Проснувшись после этого сна, Чипка макогоном прогоняет со двора трех дружбанов и намеревается переменить свою жизнь.
Правда, дружбанов все-таки принимает.
Вместе с дружбанами он нанимается на работу к немцу. Заработал денег, починил хату, забрал мать у повитухи, у которой та перебивалась, пока он бухал, прикупил овец, накосил сена, возобновил отношения с Грицьком и не слушал, как село ловит бугогасики на тему «Чипке пошла на пользу оздоровительная порка».
Потому что пошла-то она пошла, но совсем не в том смысле, что думали селяне.
«А кругом Пісок тільки й чутки, що про лихі вчинки... Там у Крутому Яру німця-управителя підголено; на Побиванці жида, як липку, обідрано; там до в Красногорці добивалося, та одігнали; в Байрацькім лісі знайшли біля дерева докупи зв'язаних і з черницею — і щось багато грошей недолічуються; а от у Розбишаківці церкву обікрадено... Гоготить про все це чутка, гуде, як у дзвони дзвонить, і далеко-далеко навкруги розходиться... Скрізь піднявся струс; кожен, лягаючи, просив бога, щоб цілому встати.
Ну, та й літа ж тепер настали! — балакають старі люди. — Мабуть, уже незабаром кінець віку... Недаром таке на світі коїться. Чому за наші молодії годи цього не було? Чого батьки, діди й прадіди нічого про таке не розказували?.. Тоді татарва була... палила їроди, села, людей різала, у полон полонила, на ясир гала... А тепер?.. Он, церкви крадуть!.. Хто? —татари!.. Де се воно видано?! Та й між рідними розладдя пішло... Син на батька руку здіймає; дочка матері ухом не веде; брат на брата встає; сестра з сестрою ворогує; жінка на чоловіка отруту готує... Усі — як подуріли, як показилися! А халамидників, повійниць — скільки!.. А покриток та дівчат абияких!!. Колись якби вийшла заміж така, то один би поговір не дав віку дожити... А тепер... дочка з москалем спить, а мати кожухом прикриває... О-ох, господи! як ще ти терпиш нас на світі?..»
Чипка стал умней, осторожней, работал всегда по трезвянке и уже никогда по мокрому. А фасад трудолюбивого крестьянина был надежным алиби. Если после первого ограбления их квартет сразу повязали, потому что на селе они были первейшие гультяи и волоцюги, то все последующие разы никому и в голову не приходит подозревать этих честных работящих ребят.
Да, Чипку много роднит с Раскольниковым: неумение идти на контакт с людьми, в результате чего к ним охотно липнет всякая шваль, которая идет на контакт первой. Бестолковые порывы творить добро не к месту и не ко времени. Гордыня, которая не дает обратиться за помощью. Склонность к идиотским и широким жестам. Порывистое бескорыстие, с которым оба творят зло поначалу. Бесконечный эгоцентризм. И главное — низкий порог фрустрации, который и они сами, и окружающие принимают за душевную чуткость.
Но есть разительное отличие. И оно заключается в том, что Чипка хочет вполне нормальных вещей: дом, землю, на которой можно работать, семью, уважение людей. Более того, он не просто хочет этого — он тяжко работает, чтобы это заслужить, и впадает в отчаяние лишь тогда, когда у него отбирают тяжело добытое.
Раскольников хочет черт знает чего и впадает в отчаяние на ровном месте. Собственно, Достоевский не показывает нам никакой предыстории, не рассказывает, как Раскольников дошел до жизни такой, почему бросил учиться и впал в одержимость убийством. Раскольников нам с самого начала дается в этом горячечном бреду, в котором он сначала бесцельно шляется по городу, потом планирует убийство, потом опять бесцельно шляется, потом убивает и снова шляется… и да капо.
На первый взгляд, сходны и обстоятельства убийства: Чипка убивает по пьяни, почти случайно. Раскольников — в горячке. Чипка даже не пытается скрыть свою причастность к убийству, просто идет и напивается снова. Раскольников делает совершенно жалкие попытки:
«С изумлением оглядывал он себя и всё кругом в комнате и не понимал: как это он мог вчера, войдя, не запереть дверей на крючок и броситься на диван, не только не раздевшись, но даже в шляпе: она скатилась и тут же лежала на полу, близ подушки. «Если бы кто зашел, что бы он подумал? Что я пьян, но...» Он бросился к окошку. Свету было довольно, и он поскорей стал себя оглядывать, всего, с ног до головы, всё свое платье: нет ли следов? Но так нельзя было: дрожа от озноба, стал он снимать с себя всё и опять осматривать кругом. Он перевертел всё, до последней нитки и лоскутка, и, не доверяя себе, повторил осмотр раза три. Но не было ничего, кажется, никаких следов; только на том месте, где панталоны внизу осеклись и висели бахромой, на бахроме этой оставались густые следы запекшейся крови. Он схватил складной большой ножик и обрезал бахрому. Больше, кажется, ничего не было. Вдруг он вспомнил, что кошелек и вещи, которые он вытащил у старухи из сундука, все до сих пор у него по карманам лежат! Он и не подумал до сих пор их вынуть и спрятать! Не вспомнил о них даже теперь, как платье осматривал! Что ж это? Мигом бросился он их вынимать и выбрасывать на стол. Выбрав всё, даже выворотив карманы, чтоб удостовериться, не остается ли еще чего, он всю эту кучу перенес в угол. Там, в самом углу, внизу, в одном месте были разодраны отставшие от стены обои: тотчас же он начал всё запихивать в эту дыру, под бумагу: «вошло! Всё с глаз долой и кошелек тоже!» — радостно думал он, привстав и тупо смотря в угол, в оттопырившуюся еще больше дыру. Вдруг он весь вздрогнул от ужаса: «Боже мой, — шептал он в отчаянии, — что со мною? Разве это спрятано? Разве так прячут?» Правда, он и не рассчитывал на вещи; он думал, что будут одни только деньги, а потому и не приготовил заранее места, — «но теперь-то, теперь чему я рад? — думал он. — Разве так прячут? Подлинно разум меня оставляет!» В изнеможении сел он на диван, и тотчас же нестерпимый озноб снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто, теплое, но уже почти в лохмотьях, накрылся им, и сон, и бред опять разом охватили его. Он забылся. Не более как минут через пять вскочил он снова и тотчас же, в исступлении, опять кинулся к своему платью. «Как это мог я опять заснуть, тогда как ничего не сделано! Так и есть, так и есть: петлю подмышкой до сих пор не снял! Забыл, об таком деле забыл! Такая улика!» Он сдернул петлю и поскорей стал разрывать ее в куски, запихивая их под подушку в белье. «Куски рваной холстины ни в каком случае не возбудят подозрения; кажется так, кажется так!» — повторял он, стоя среди комнаты, и с напряженным до боли вниманием стал опять высматривать кругом, на полу и везде, не забыл ли еще чего-нибудь? Уверенность, что всё, даже память, даже простое соображение оставляют его, начинала нестерпимо его мучить. «Что, неужели уж начинается, неужели это уж казнь наступает? Вон, вон, так и есть!» Действительно, обрезки бахромы, которую он срезал с панталон, так и валялись на полу, среди комнаты, чтобы первый увидел! «Да что же это со мною!» — вскричал он опять как потерянный. Тут пришла ему в голову странная мысль: что, может быть, и всё его платье в крови, что, может быть, много пятен, но что он их только не видит, не замечает, потому что соображение его ослабело, раздроблено... ум помрачен... Вдруг он вспомнил, что и на кошельке была кровь. «Ба! Так, стало быть, и в кармане тоже должна быть кровь, потому что я еще мокрый кошелек тогда в карман сунул!» Мигом выворотил он карман, и — так и есть — на подкладке кармана есть следы, пятна! «Стало быть, не оставил же еще совсем разум, стало быть, есть же соображение и память, коли сам спохватился и догадался! — подумал он с торжеством, глубоко и радостно вздохнув всею грудью, — просто слабосилие лихорадочное, бред на минуту», — и он вырвал всю подкладку из левого кармана панталон. В эту минуту луч солнца осветил его левый сапог: на носке, который выглядывал из сапога, как будто показались знаки. Он сбросил сапог: «действительно знаки! Весь кончик носка пропитан кровью»; должно быть, он в ту лужу неосторожно тогда ступил... «Но что же теперь с этим делать? Куда девать этот носок, бахрому, карман?» Он сгреб всё это в руку и стоял среди комнаты. «В печку? Но в печке прежде всего начнут рыться. Сжечь? Да и чем сжечь? Спичек даже нет. Нет, лучше выйти куда-нибудь и всё выбросить. Да! Лучше выбросить! — повторял он, опять садясь на диван, — и сейчас, сию минуту, не медля!..» Но вместо того голова его опять склонилась на подушку; опять оледенил его нестерпимый озноб; опять он потащил на себя шинель. И долго, несколько часов, ему всё еще мерещилось порывами, что «вот бы сейчас, не откладывая, пойти куда-нибудь и всё выбросить, чтоб уж с глаз долой, поскорей, поскорей!» Он порывался с дивана несколько раз, хотел было встать, но уже не мог.»
В обоих случаях преступника ведут «в контору» — и в обоих случаях, что называется, пронесло: против Чипки не нашлось доказательств — и даже толкового желания вести следствие не было. Раскольникова же вызвали совсем не по убийству, а из-за квартирного долга.
Но там, где Раскольникова начинает плющить и колбасить, Чипка, пройдя через период запойной пьянки, становится расчетливым и умным грабителем.

https://morreth.livejournal.com/3032123.html