[300x225]
Я нашел их на помойке.

Их было трое у костра посреди бескрайнего помойного поля. Мужик, с чертами лица бывшего повесы, волокиты и бретера, украшенный очками, в черной вязаной шапке с чужой головы, видавшей и ведро и ненастье. Половозрелая, веселая синьорита с клочными волосами цвета переспелой пшеницы и мудрым взглядом, который был старше ее самой: рубиноволицый отрок, блудный сын оральщика и пряхи, в пиджаке, который в эпоху оттепели служил щегольским одеянием, но был явно рассчитан на более мелкого джентельмена.

   Они сидели посреди эдакого беззаботного города Солнца, и неторопливо и безконфликтно, как завещал великий Томмазо Кампанелла, занимались цветной металлургией – плавили на костре мотки проводов. Выражение их добрых реп свидетельствовало о тяготах пережитого, но на наше приветствие они ответили со сдержанной и грациозной учтивостью.

   Я воздействовал на моих новых знакомых с помощью глагола и легкой мзды, в виде некоторого количества огненной воды и скромной закуски: омаров, сала, лучка и редисочки, и вечных спутников пирушки, пришедших на смену сырку "Новость" – "Марса" и "Сникерса". Вилок, салфеток и ножей наш фуршет не предполагал. Вообще я думаю, что правила обеденного этикета придумал сытый жирный маджордом, "Кама сутру" – изнуренный сексом калиф. Ведь когда ты не ел неделю, тебя меньше всего заботит с какой стороны у тебя лежит вилка, а если месяц не щупал женщину, ты в суете и второпях вряд ли даже предпримешь попытку сделать ей какую-нибудь элементарную "Прачхаду".

   В общем, мы подружились. И уже через несколько стопок мы приступили к съемкам моего клипа без излишних репетиций и без грима. Эти ребята играли настолько искренне, естественно и радостно, что никакой профессионал по этой части не смог бы с ними сравниться. Тут не было ни протона лжи. Я был так увлечен съемками, я был так влюблен в скромных и утонченных своих партнеров, что даже засохшие капельки гноя на язвочке в уголках пересохших губ, в то время казались мне драгоценными жемчужинами.

Потом мы накрыли пустой ящик из под телевизора и изрядно банкетировались. И был в этой нашей обедне некий чудесный, сакральный смысл. Светланка игриво швыряла в меня гнилой репой. Витька играл на гитаре. А Санек читал поэзы, старательно избегая инвективной лексики. Солнце склонялось к закату. Помойка в багровых лучах засыпающего солнца казалось прекрасным миражом. Мимо нашего костра проскакал ноздреватый, грязный, бездомный пацан с палкой между ног, которая служила ему скакуном и своим прикосновением сладко тревожила мошонку. Мальчик, игриво кобенясь, скорчил нам рожицу, на своем и без того малопривлекательном лице, отчего я, повидавший в жизни немало мерзости, содрогнулся и стыдливо отвел глаза.
   — Скажи, а война будет? – спросил меня серьезно Сашка, когда мы с Димкой, уложив в багажник нехитрое кинематографическое снаряжение, уже садились в машину.
   — Нет! – с непозволительно наглой уверенностью крупного политика заверил я его.
   — Живи спокойно, Санек!