[300x400]
Позвоните родителям!

Самая замечательная реклама за все время существования этого идиотизма.
Ребята! Позвоните сейчас же маме и папе, после того, как прочитаете мою заметку.
Обещайте. Скажите им, как вы их любите. В противном случае – не читайте дальше.

Я в свое время не послушал этого совета, и… опоздал. Все откладывал, то нестроение было не то, но дела, то девки, то концерты, командировки, и вообще, что я ему скажу…
В прошлом году умер мой папа. Умер беспомощным и парализованным, несчастным и никому не нужным. Он умер в доме брата, но все равно, ощущая себя тяжкой неподвижной обузой, бессильным против жестоких сил природы, Кармы и Космоса.
В этой жизни мы виделись нечасто. К примеру, в последний раз я его видел в 1982 году. Я пришел пригласить его на свадьбу. То есть – 23 года назад. Он пообещал, но не приехал. Я думаю, что я тоже, наверное, не пошел бы. Постеснялся бы.

Они с мамой разошлись, когда мне было три года. Что-то не сложилось. Я тогда недоумевал и серчал, думая, отчего это отец не хочет увидеться со мной. Все родственники говорили: Какой Валька сволочь. Детей бросил! Сволочь: с этими определением отца я рос, мужал и иногда пытался вспомнить: какой он был этот сволочь, что бросил нас. Постепенно уверенность в том, что мой далекий папка сволочь, прочно засела у меня в детском мозгу.
Однажды, когда мне было лет 5, он пришел на мой день рождения. Но дома были гости, мамины знакомые. Отец чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Он посидел, выпил, покурил папиросу, и ушел. Я не расстроился. Он подарил мне Красную сверкающую заводную машину. У меня никогда не было таких. Я сразу весь ушел с головой в авто. Какой там отец!
Потом, через года три-четыре, он пришел ко мне в интернат и подарил спортивное трико. Мы стояли в коридоре минут десять. Молчали. А что говорить?
- Как учишься? - Спросил наконец он.
- Отлично. – ответил я. Я тогда и в самом деле учился почему-то отлично.
- Это хорошо, - сказал он и снова закурил папиросу. Докурив, затушил о подошву и, зажав окурок в кулаке, сказал «До свидания, сынок» и ушел.
Он никогда не целовал меня. У нас это не было принято.

Когда я стал взрослым, когда стал кое что понимать в отношениях мужчины и женщины, я изменил к нему отношение. Перестал осуждать. Нельзя жить с женщиной, если нет любви, даже если есть дети. Детям будет от этого мерзко и тошно. Они все будут видеть. Когда они вырастут – они все поймут, если не дураки, и простят. А если дураки, то фули с ними встречаться тогда?

Два года назад я позвонил ему и сказал:
- Отец, я хочу посросить у тебя прощения.
- За что? – удивился он.
- Я приеду и все тебе расскажу, - пообещал я. – Я тебе подарю свою книгу!
- Ты книги пишешь? – удивился он. – О чем?
- Про жизнь, - неопределенно ответил я. А я и сам не знаю, про что я пишу. Я какждый раз собирался поехать к нему, да так и не приехал. Сейчас я разговариваю с ним, когда он уже в другом мире, и совесть продолжает меня мучать, хотя дело должно быть закрыто за давностью лет.




А дело было так. (на фотке - это я в мореходке. С открытыми песней устами. За полгода до описываемых событий)


Я только что кое как, с горем пополам, закончил Мореходное училище в Одессе. Я так был рад этому обстоятельству, что больше не будет вечерних поверок, нарядов, учений, лекций, строевых занятий, фланок, патрулей, камбузов, гадов, гюйсов, гальюнов, увольнений. Не будет старшины и командиров. Я устроил себе большой массовый загул. Я поил своих безумных гражданских друзей и подруг. И вскоре пргулял, пропил, прокутил все свои подъемные деньги. Это деньги, которые дает тебе училище, чтобы ты не сдох от голода и похмелья, на время, пока ты не получишь первую зарплату на новом месте назначения. Сумма была приличная, два оклада. Мне не на что было даже добраться в город Вентспилс, куда я был распределен.
И тогда я подумал, что было бы справедливо взять денег у отца, «сволочи» которая бросила своих детей. И я рванул к нему в Черноземье. Но, друзья! Как прийти к человеку, которого ты уже и забыл и просто попросить денег. Это не дело. И тогда я придумал!!! Мой неукротимый дух авантюризма выскочил на простор Нового, свободного мира!

Я брел по ставшему мне чужим городу, и пристально вглядывался в лица многочисленных красавиц, идущих мне навстречу. Но стеснялся подойти к очень уж ярким супер-моделям. Тем более, что за каких-то полтора часа уже три
раза потерпел фиаско, проще говоря - отлуп. От девиц различных
комплекций и социальных слоев. Ловелас... твою мать! Я аж
сплюнул с досады.


Странно получается: Ловелас, Дон Жуан, Казанова. Вроде бы все
фигурируют в языке как нарицательные обозначения обольстителей.
Но почему-то только Ловелас носит безусловно отрицательный заряд.
Дон Жуан - это даже как-то почетно звучит. Да и Казанова. Ну ладно:
Казанова сам о себе написал, где-то приврал, где-то приукрасил,
сделал себя сам. Запечатлелся в сознании потомков
героем-любовником и политическим пройдохой. Образ Дон Жуана после
Тирсо де Молина облагораживали и шлифовали и Мольер, и Байрон, и
Пушкин, и Макс Фриш, и Гофман. А вот кто, кроме Ричардсона, брался
за Ловеласа! Никто! Вот он и получился моральным уродом. Я не
обольщался на свой счет. Уж я-то, наверняка – моральный урод - Ловелас.
Обстоятельства заставляют меня принять этот недостойный моего внутреннего благородства облик.


Вдруг я встрепенулся как гриф от выхлопа внезапных ветров. Я увидел то, что искал. Девушка стояла на троллейбусной остановке и изучала объявление на столбе.
Высокая, длинноногая, в коротенькой юбчонке. Вьющиеся черные
волосы зачесаны назад. На Нобелевскую такая, конечно, не потянет,
но поощрительную премию за такую внешность Я бы ей дал. Я
вздохнул глубоко, как ныряльщик - собиратель жемчуга перед
погружением, и, прокашлявшись, обратился к ней с простым
человеческим приветствием:
- Привет!
- Здравствуйте, - бросила девушка, обдав меня ушатом помоев
презрения. Я поежился. Хотя и не рассчитывал на
объятия, наученный утренними неудачами.
- Мне нужна ваша помощь, - сказал я без обиняков, глядя прямо и
честно брюнетке в глаза. "Прыщик на щеке! - отметил про себя.
- Признак долгого воздержания! Обстоятельства - в мою пользу!"
- А больше вам ничего не нужно? - спросила девушка, не отрываясь
от изучения объявления на столбе: "Нашедшего на остановке
"Андреевская церковь" депутатский значок, прошу вернуть за
вознаграждение. Звонить по телефону 55-45-67".
- Нужно, сказал я, Но все потом. Есть дела поважнее. – Мне нужна ваша помощь.
- С какой стати я вам должна помогать?
- Как христианка христианину! – надавил я на религиозную струну.
- С чего вы взяли, что я христианка?
- Иудейка? – подивился я.
- Атеистка!
- Нехристь значит, констатировал я, - Сомнительный повод для гордости. Он у вас, наверное, единственный.
Девушка посмотрела на меня уже повнимательнее и, по видимому,нашла в моем лице некие признаки хорошего воспитания.
- Ну ладно... - сказала она, тяжело вздохнув для приличия, - что там
у вас стряслось..?
- Как Вы сразу похорошели. – подлил я масла в разгорающийся огонь любви, - Доброта вам к лицу... Впрочем, как и любому человеку...
- Ой, только не надо вот это... - девушка проводила глазами
отошедший троллейбус. - Ближе к делу... У меня занятия через
полчаса.
- Ладно! Для начала давайте перейдем на ты...
- Какая разница... Нам под венец с вами не идти.
- Это не факт. Боле того, сегодня ты должна побыть пару часов моей
невестой... - заметив удивленно-настороженное выражение на
лице девушки, я поспешил ее успокоить. - Дело пустяковое: надо
будет просто молча посидеть за столом, покушать, выпить...
- А зачем это?
- Ну мне это очень нужно... – туманно пояснил я, - Тебе будет неинтересно.
- Нет, я так не пойду... Может ты меня в какое-то преступление
втянешь...
- Как тебя зовут?
- Полина.
- Полина. Ты получишь пятьдесят рублей за исполнение этой роли. Это ставка заслуженной артистки РСФСР.(по ценам 1974 года)
- Ты меня не так понял...
- Да ладно, я все понял…
- Я должна знать, зачем нужен этот спектакль! - твердо повторила
Полина.
- Меньше знаешь, дольше проживешь!
- Да, может быть, ты убить кого-то собрался, почем я знаю…
Я вздохнул. Что с ней поделаешь. Любопытна, как все женщина.
- Ладно... - сказал я. - Мы с тобой идем к моему отцу. К
родному. Которого я не видел много-много лет. Считай, что мы только что познакомились... Короче, мне нужны деньги и я
сказал ему, что женюсь! Вот и все! Он обещал мне их дать, но я
должен прийти с невестой! Сегодня вечером!
Полина задумалась.
- Круто. Но послушай... Он ведь потом все равно узнает.
- Не узнает, - уверенно возразил Я. - Я уеду в Вентспилс, и
наша встреча просто исключена. Мы с ним не настолько близки, чтобы в гости ездить друг к дружке…
- Но я-то остаюсь здесь... Вдруг он меня встретит на улице.
- Не думаю, что он тебя запомнит. Ему 50 лет. В этом возрасте ни хрена не помнят, куда заначаку спряталИ, не то что лица невестки. А потом, я
просто через некоторое время ему напишу, что все расстроилось.
Что ты оказалась дрянью... Мерзкой изменщицей, украла у меня сберкнижку, и часы «Восток» Зачем ты часы стырила? Отвечай! Часы хотя бы верни!
- Ого! Да ты и впрямь, пройдоха… С тобой опасно.
- Не опасней, чем съесть немытый помидор.
- Все оказалось гораздо серьезнее, чем я предполагала, - Полина
замялась. – Это непорядочно будет…
- Ты драматизируешь! – я почувствовал, что теряю ее.Полина торопливо
взглянула на часы.
- Опоздала из-за тебя! Ладно! Встретимся в половине седьмого
возле церкви! - она сделала ему ручкой и вскочила в троллейбус.
Я со спины еще раз успел оценить ее достоинства и усмехнулся
шальной мыслишке.



Медленно пошел по направлению к гостинице. Дело было сделано.
Я был почти спокоен. Я не впервые играл чужую роль в этой жизни. И мерзостей успел натворить немало. И уже в тюрьме побывал немножко. Из-за угла одновременно со звуками траурного марша медленно выплыла похоронная процессия. Впереди шел небритый мужик, глядя впереди себя невидящим выплаканным взглядом. Усталые музыканты дудели в дудки с нескрываемым отвращением к музыке. Мимо меня проплыли в каком-то мареве скорбные лица. Колонна растянулась на несколько кварталов. Когда последние фигуры скрылись за поворотом, из-за угла выскочил
низкий коренастый мужичок с большим барабаном наперевес с
колотушкой в натруженной руке, и, пыхтя и отдуваясь, пробежал
мимо меня, стуча каблуками по булыжной мостовой, как
заводной игрушечный солдатик.

* * *

В половине седьмого Я, в строгом костюме, с цветами в руках, как взаправдешний женишок, стоял возле церкви, всматриваясь в смазливых прихожанок, ловя редкие греховные взгляды. Полину узнал издали. Она тоже меня увидела и приветливо
помахала ручкой, как старому знакомому. Жаль, что мы познакомились при таких не совсем приличных обстоятельствах.
- Пошли? - коротко спросила она.
- Для начала тебе следует узнать некоторые сведения обо мне... Значит так. Меня зовут Александром. Санек, значит. Я только что закончил мореходное училище в Одессе и еду по распределению в Латвию. В Вентспилс.
- Это-то, хоть, правда?
- Чистая, как взгляд ангела.
- А фамилия твоя как? - деловито спросила Полина.
- Мешков.
- Он офицер, в отставке. Чекист.
Мы подошли к темному старому дому, высокому гранитному исполину,
памятнику эпохи культа личности. Я вдруг обнаружил, что
пришел слишком рано. В запасе было еще полчаса. Покурили с невестой.
- Вот еще. Завтра мы с тобой вылетаем в Ригу. В десять утра. Чтобы не рассиживаться у него.
- Ясно, - ответила Полина, войдя в роль разведчицы. - У меня тоже
маленькое дополнение. Я сегодня должна быть в десять часов дома.
- Ну что ж, - Я затоптал окурок. - Как говорится - с богом!
- Я ж - атеистка.

* * *

Булькнул нежным переливом колокольчик. Раздались шаги, и дверь
открылась. Открыл ее совершенно седой невысокий господин, похожий на меня чем-то неуловимым.
Одет он был в новый серый костюм, который сидел на нем топорщась
во все стороны, и, кажется, до сих пор источал запах магазинного
склада. Под пиджаком такая же новехонькая яркая рубаха, которая,
очевидно, тоже дождалась своего часа только сегодня.
- Здравствуй, сынок! - мужчина раскрыл объятия и принял в них меня. Я смущенно приник к нему, неловко обхватив своего отца. Какая то наигранность была в этом объятии с обеих сторон.В таком положении наша композиция могла бы служить моделью для Рембранта Ван Рейна. Постояв так с минуту, мы оторвались друг от друга и я поспешно представил отцу невесту.
- Полина, - зачарованно повторил отец, словно примеривая новое
имя. - Ну, здравствуй, дочка, и ты! - он оглянулся и позвал: -
Таня!
На зов из комнаты моментально выскочила, бывшая, очевидно,
наготове, болезненного вида женщина с заострившимися чертами
лица, утомленными глазами. Улыбка ее была вымученная. Судя по
ней, этот визит не был самым ярким событием в ее жизни. Более
того, он, похоже, был ей совсем некстати. Сын какой-то объявился. Еще, ни приведи Бог, жить останется или денег попросит!
- Здравствуйте, - закивала она маленькой прибранной головкой. -
Пришли наконец-то! А мы уж ждем... Ну что ты, отец, встал, как
памятник, приглашай гостей-то! У меня все готово!


Суетливо расселись за стол. Отец поначалу норовил усадить нас
как можно почетнее, как жениха и невесту. Но стол был квадратный,
и решено было сесть просто друг напротив друга. Я внимательно
пытался найти черты сходства со своим отцом. Отец был явно смущен
и прятал взгляд, словно чувствовал свою тайную вину.
Полина с видимым интересом рассматривала комнату, как и всякий
нормальный человек, впервые попавший в чужой дом. Правда, одни
это делают незаметно, мельком, а другие вот так, с подчеркнутым
любопытством и не скрывая показного восхищения.
В комнате было скромно и уютно. Старая мебель из красного дерева.
Возле одного из окон - большой аквариум с лампочкой внутри. На
окне, на полках и на шкафу - какие-то диковинные сосуды, похожие
на волшебные лампы Аладдина.
- Вот так, значит и живем... - сказал отец, ревниво следя за
взглядом новоявленной невестки, пока жена накладывала на тарелки
угощения.
- Ну что же, отец, хлопочи! Наливай гостям...- натянуто улыбалась
Татьяна Сергеевна.
Отец засуетился. Хлопнула пробка шампанского. Отец ловко разлил
всем по бокалам и встал, торжественный и строгий.
- Друзья мои! - он заметно волновался, бокал в руке дрожал.
Наверняка заранее продумал приветственную речугу, но забыл,
поэтому пауза после обращения несколько затянулась. "Мы собрались
здесь..." - мысленно подсказал я бате.
- Давайте поднимем эти бокалы... за счастье. За наше общее
счастье... Я... Я ждал тебя, сынок...
Отец заморгал часто, голос его дрогнул на непривычном слове
"сынок".
- Ну, давай, отец... - пришла ему на выручку жена, - давай за
счастье!


Я махнул, поставил бокал и почувствовал на себе взгляд Полины.
Но не глядел на нее, как бы целиком поглощенный закуской, но
взгляд чувствовал. Более того, не видя ее лица, чувствовал
ее насмешку и иронию. Впрочем, какое мне дело до ее иронии!
Через час я стану сказочно богат!
- Омаров попробуй, Саш! - подсказывал чересчур заботливый отец.
- Полине положи!
Сам он подхватил кусок колбасы, но колбаса по дороге в рот
сорвалась в заливное.
- Ну, расскажи, сынок, какие же у тебя планы... - спросил отец,
ковыряя в заливном.
- Я ж тебе говорил: работать едем по распределению... В Венспилс.
Билеты уже на завтра купили.
- Та-а-ак, - протянул удовлетворительно отец. - Ну а дедушкой я
скоро стану? - он стрельнул взглядом в Полину и застеснялся.
Полина тоже здорово сыграла смущение. Опустив глаза долу, она
ковыряла в омаре дырочку. Молодец!
- Ну а чего, - стал оправдываться отец под тяжким взглядом
осуждения, который метнула на него, словно Зевс-громовержец
молнию, утомленная жена. - Дело житейское. Для того люди и
сходятся, чтобы род свой продолжить... - он внезапно осекся, почуяв,
что говорит что-то не то. И добавил: - Нам-то вот господь детишек
не дал...


Все сидели несколько смущенные. Жена оттого, что чувствовала себя
виноватой в том, что не продолжила род, Яков оттого, что он
получался вроде бы не в счет, в смысле продолженного рода, а отец
оттого, что поставил всех и себя заодно в такое неловкое
положение. Ситуацию неожиданно с блеском исправила Полина.
- Как Санек скажет - так и будет! - тихо сказала она.
Я был потрясен. Сидел удивленный и слегка польщенный
покорностью своей "невесты". "Что ж, девочка честно
зарабатывает себе на колготки!"
- А вот это - правильно! - оживился отец. - А ты, сынок, не тяни.
Не забывай, что у тебя есть отец!.. Теперь... (уточнил он,) Да! Я на пенсии! Так что он может у меня жить! Так я говорю? Тань! -
обратился он к жене. Та кивнула, правда, без особого энтузиазма.
Не очень-то она разделяла оптимизм отца. Похоже ее женская
интуиция подсказывала ей, что не все так уж ладно в королевстве
датском. Я вдруг забеспокоился.
- Не знаю, - рассудительно и солидно, как и подобает главе семьи,
кормильцу, сказал я. - Погодить придется, пока устроимся с
квартирой... Ребенку условия нужны!
Отец уже открыл коньяк и стал разливать его по маленьким
рюмочкам, не обращая внимания на молнии, летящие в него с
противоположного места. Он вроде бы озоровал.
- Болеть завтра будешь! - строго предупредила жена, так и не
добившись толку от своих молний.
- А черт с ним! - беззаботно отмахнулся отец. - Не каждый день
сын с женой приезжает. Давайте - за внука моего! Привози его на
следующий год! Пусть Полина у нас поживет! Тут глянь какое
раздолье! - отец повел рукой, как князь, показывающий свои
необъятные владения. - Верно я говорю, Полина?
Полина, широко улыбнувшись, озорно кивнула головой. "Какие у нее,
однако, красивые зубы!"


- Первый год ребенок непременно должен жить здесь! - настаивал
отец, словно ему возражали. Он обращался к Полине, взывая к ее
материнским чувствам. Выпив еще немного коньяка, отец вдруг сделался
несносным философом, склонным к пространным рассуждениям, к
обобщениям, к риторике и декламации. Я и так-то не очень веселился, а тут и вовсе заскучал.
- Как мы все-таки не ценим счастье! - говорил отец, с осуждением глядя на всех присутствующих, девальвирующих понятие счастья!
- Ведь кругом столько поистине несчастных людей, одиноких,
больных. А мы попросту перестали замечать счастье вокруг
нас! Ведь порой даже ожидание счастья - это уже есть счастье!
Так? –обращился он ко мне. Я кивал и незаметно поглядывал на часы «Полет».
- А радость от содеянного добра? Странно, ведь это чувство
даровано только человеку, а человек так расточительно, так
безрассудно от него отказывается! Он утрачивает возможность
радоваться от осознания своей полезности ближнему...


Я прокашлялся. Сказал смущенно:
- Извини, отец, но нам надо идти... - и уже открыто взглянул на
часы.
- Как? - словно очнулся отец. - Почему так рано? И не
поговорили...
- Я же говорил, у нас самолет в десять.
- А вы оставайтесь у меня? А? Яков? Мы вам постелим в той
комнате... Там тахта - что твой стадион!
- В самом деле, Яков, оставайтесь! - подхватила молчавшая до сих
пор жена, как бы обрадовавшись случаю постелить на стадионе. - А
завтра поедете. Отец вас на машине отвезет.
Я в раздумье потеребил подбородок. А почему бы и нет? С такой крошкой я был бы не прочь провести первую ночь в доме отца своего. Я насмешливо наблюдал за Полиной, не торопясь отказываться.
- Санек! - с укоризной сказала Полина. - Ты бы хоть предупредил. Я
же ничего с собой не взяла... Ни зубной щетки, ни пижамы… Да и собираться - это же не пять минут...
- Ну, ладно, - отец, увидев, к какому смятению привело его дерзкое
предложение, отказался так же неожиданно, как и завелся. - Пойдем
тогда покурим на прощание, сынок...
- Ты же бросил! - строго заметила жена, метнув молнию средней
мощности.
- Одну! С сыном... - мимоходом оправдался отец.


Мы вышли на кухню. Шумно капала вода из крана. Окно на улицу
было распахнуто. Изредка шуршали шинами легковушки. Мы с отцом
стояли у окна и молча курили. Первый раз в нашей жизни. Мы могли бы делать это чаще. Наверное, мы нашли бы о чем поговорить? Нет. Вряд ли он слушает Би джиз или Криденс. Я смотрел на него и думал, что вот такой у меня старомодный отец, военный, фронтовик. Он, наверняка, рассказывал бы мне о войне. О боях, товарищах, об огнях пожарищах… Он бы непременно учил меня, как надо жить. Отец затягивался с наслаждением, которому можно было позавидовать.
- Никак не брошу эту заразу, - пожаловался он. - Ей-то, - он
кивнул в сторону комнаты, - говорю, что бросил, а сам
потихонечку, словно пацан, ей богу... в сортире... И смех и
грех... Он, стараясь делать это незаметно, поглядывал на меня, наверное, отмечая про себя черты сходства.
- Сынок - он коснулся моего рукава. - А может, остался бы... Ну,
ладно, ладно, - он махнул рукой, увидев, что у меня открылся рот для возражения. - Я к чему... Полина-то у тебя, похоже, с характером? А? Избалованная? Угадал?
Я пожал плечами.



- Да вроде - ничего... пока...
Отец, зажав сигарету в зубах, полез во внутренний карман пиджака,
достал пачку денег, перетянутых голубой ленточкой, словно набор
парфюмерии в подарочном магазине... С опаской глядя на дверь, он
протянул деньги Якову.
- На! Спрячь! Тут - тысяча! - он снова крепко, с наслаждением
затянулся. - И это... Полине не говори про все деньги-то,
похитрее будь...

- Хорошо, отец, - мне было непривычно произносить это слово. Я
до этого избегал его, боясь, что оно прозвучит фальшиво. Но, получив деньги, почему-то подумал, что произнести его просто необходимо.
- Мебель купишь на эти деньги...
- Хорошо...
- Вообще-то мне самому бы следовало это сделать... Ты же, небось,
все по мелочам спустишь...
- Ну ты вообще меня за ребенка считаешь... - с легкой обидой
сказал Я, прикидывая, как я распоряжусь этой суммой. Куплю туфли и джинсы. И Билет до Вентспилса.
- А кто ж ты... Ты и есть еще пока ребенок... - отец затушил
сигарету о подошву тапочка и выбросил бычок в окно.
- Ну, сынок, давай прощаться, что ли?
- Давай, отец! - я тоже выкинул окурок в окно.
Отец стал вдруг приводить себя в порядок, делать какие-то
ненужные движения. Поправлять галстук, отряхивать невидимые
пылинки, не зная, куда деть руки.
- Ты мне напишешь? - спросил он.
- Хорошо... пап...
Отец часто заморгал глазами.
- Мы должны держаться друг друга... сынок. Жизнь очень
короткая...



У меня тоже зачесались глаза. Я обнял отца, ставшего вдруг
каким-то маленьким и жалким, и поцеловал его в щеку, глотнув
запаху едкого отечественного одеколона.

* * *

Некоторое время мы с Полиной шли молча, находясь под
впечатлением длительного и нудного расставания. Полина зябко
ежилась.

Навстречу нам прошла шумная оживленная толпа музыкантов духового
оркестра с трубами в руках. Тускло мерцали светляками в полумраке
инструменты. Музыканты громко разговаривали между собой и
хохотали. Набухшие от дудения губы, гул и звон в ушах от
опостылевших звуков. Все это кончилось. Долгожданная тишина и
разрядка напряжения. Можно посмеяться от души, можно снять маску
скорби, надоевшую за день.
- Тебе самому не противно? - прервала молчание Полина.
- Что? - не понял я.
- В смысле, совесть - ничего? В порядке?
Я внимательно и слегка смущенно посмотрел на "невесту". Хватила что ли лишнего?
- А почему меня, собственно, должна беспокоить совесть?
- Хотя бы потому, что ты сегодня не чувствовал радости от
содеянного добра. Не реализовал свою любовь к ближнему...
- Куда тебя понесло... Ты уж позволь мне как нибудь самому разобраться в своих делах. Ты же не знаешь ничего...
- Достаточно того, что я видела... Люди приняли тебя как близкого
человека...
Я закурил. Никогда так много не курил.
- Курю вот из-за тебя... разволновался... Я тебе вот что скажу,
Полина, хотя это не твое дело. Отец мой прожил счастливую и
спокойную жизнь! Спокойную и сытую! Он большой эгоист! И может
спокойно порассуждать о любви к абстрактному человеку!
- Почему спокойную, и я думая, не всегда сытую? Он же воевал! – напомнила она.- И потом,наверное, были на это какие-то личные, а может интимные
причины... ты же не можешь этого знать.


- Да я и знать не хочу! Я провел свое детство в детском доме! В
казенных штанах, с жизнерадостной песней в строю! Кусок пирожного
на праздник... И плакал часто по ночам, чтобы никто не видел. Все
детство плакал... Плаксив был... Вот так-то, Полина.
Я разволновался, занервничал, так всегда бывает, когда тебя уличат в подлости. Он вдруг вспомнил огромные общие спальные помещения, похожие на казармы. Запах казенного борща. Парикмахер по субботам. Прокуренный сортир.
- Выходит, ты просто мстишь? - задумчиво сказала Полина.
- Боже упаси. Делать мне больше нечего! Мне просто позарез нужны
деньги! А мой отец - богат. А я - представь себе - беден. А
мстить - это суета! За нас отмстит высший закон! И потом, ты
заметила - он сегодня был счастлив!
- Ты его осчастливил?
- Представь себе - я! Человек всю жизнь носит камень нравственных
мучений, тяжелейший груз. А тут являюсь я, как всепрощающая сила отпускаю ему грехи, и даже если мы с ним более не увидимся - умирать он будет со счастливой
улыбкой... А это, Полина, очень важно, - последние слова я
произнес назидательно. Как падре.
- Да-а-а-а... - Полина покачала головой. - Ну, хорошо... А,
прости за нескромный вопрос, почему же ты не жил с матерью.
- Действительно нескромный вопрос. Потому что она - женщина, и
должна была устраивать свою жизнь...
Мы незаметно дошли до гостиницы. Меня уже несколько минут
терзала надоедливая мыслишка.


- Слушай, Полина... Кажется, что мы с тобой больше не увидимся...
Давай на прощание посидим в баре... Тут в гостинице неплохой
бар... Мне сейчас... плохо... - предложив это, я почти не
рассчитывал на успех, памятуя о том, что Полине в десять нужно
было быть дома.
- Боюсь, что мне будет слишком грустно с тобой...
- Будет как раз наоборот, стараясь развеселить тебя - я и сам
развеселюсь...
- Ну, хорошо... только не долго.

* * *

Из бара мы вышли в полночь.
- Слушай... Я такая пьяная... Зачем ты меня напоил?
- Да полноте тебе... Трезвее тебя там никого не было...
- Я хочу в туалет...
Мы зашли в вестибюль гостиницы, но бдительный швейцар стеной
преградил нам дорогу. Я усыпил его бдительность, вложив ему в
ладошку хрустящий червонец. Швейцар взял под козырек, криво ухмыльнулся и показал мне большой палец, в знак одобрения моего выбора.
Я открыл свой номер и пропустил вперед Полину. Она
прищурилась от яркого света.
- У тебя и телевизор есть, - заметила она.
- Ага... Сейчас смотреть будем, - Я поставил на стол бутылку
шампанского.
- Я пить больше не буду! - запротестовала Полина. - А то домой не
дойду!
Я пошарил в холодильнике в поисках закуски. Нашел апельсин.
- Это верно, - заметил я задумчиво, как бы увлекшись очисткой
апельсина, - домой ты вряд ли дойдешь...
- Ты меня не отпустишь? - голос ее стал жалостливым.
- Да куда же я тебя отпущу в ночь...
- Но мне надо...


Я подошел к ней и поцеловал в губы, и как мне показалось, нежно, провел по мягким волосам.
Когда она вышла, из душа, Я уже лежал, прикрыв притворно глаза. Большой свет был выключен. Горело бра над изголовьем. Плавные контуры женского тела, мокрые волосы на подушке. Когда я почувствовал, как нежная маленькая
рука гладит мое лицо, водит пальчиком, обводя контуры, я шумно сглотнул. Кажется, что от этого грохота обделался швейцар на первом этаже.
- Санек...
Мурашки пробежали по всему телу. Волосы на руках встали дыбом как у разбуженного возмущенного кота. "Милый, милый...", - отозвалось эхом где-то внутри... Господи! Когда же меня так называли в последний раз!!!

* * *

Проснулся я оттого, что где-то рядом, на ветке за окном, тревожно
и хрипло орала ворона. Она орала противно и жалобно, будто плакала по потерявшимся детям.
Приятные воспоминания мятежной ночи еще теплыми приливами ласкали меня, но мрачный крик птицы слегка нарушал покой моей уставшей души. Подозрительная тишина была в номере. Не слышно ни шорохов, ни дыхания рядом. Лишь только монотонно журчит вода в сливном бачке из-за приоткрытой двери клозета. Ощущение пустоты давило мучительным предчувствием. Хотелось продлить хотя бы на некоторое мгновение сладостное забытье, мгновения радости соприкосновения со счастьем, прежде чем удариться о глухую стену действительности, бесстрастной и несправедливой, которую я уже почувствовал в пустоте своего пробуждения, в горестном крике несчастной одинокой птицы...



С грустью смотрел я из-под одеяла на пустой номер, на бутылку из-под шампанского под столом, на окурки, горкой торчащие из пепельницы...
Медленно поднялся и босиком прошел в ванну начиная материться для разминки. На всякий случай пощупал карман пиджака, валявшегося на кафельном полу. Денег, разумеется, не было. Поднял с пола свою отброшенную за ненадобностью записную книжку, рассеянно полистал ее. На последней странице после лаконичной и небрежной записи: "Таня-94", было старательно выведено незнакомым почерком: "Полина-95". Цифра "95" была жирно обведена несколько раз, отчего казалась еще более многозначительной.
- Дон Жуан... Твою мать! – выругался я вслух. – Эх! Где же справедливость!
С улицы послышались нестройные звуки самого попуцлярного в россии марша Фридерика Шопена в исполнении давешнего духового оркестра. Начинался новый день!




Псле этого я пришел к нему еще один раз, через лет пять, когда уже был студентом университета. Мне снова нужны были деньги, на электро-гитару. Мне принесли по дешевке Фендер, мою мечту. А денег не было. У бедного студента. А играть хотелось на хорошей гитаре. Но отец в этот раз был менее щедр. Вообще не дал ни копейки. Сказал, что машину купил. Посидели, помолчали/
- Как жена? – спросил он.
- - Мы расстались, - сказал я.
- Я чувствовал, что у вас жто ненадолго…

Теперь он. Наверняка знает все. Там на небе Они все знают. Ноя всякий раз прошу у него прощения. За то, что был такой бездушный дурак…



Ребята! Позвоните все-таки родителям! И попросите у них прощения… Просто так. Все равно есть за что. У нас всегда есть и будет за что.

А это - мой батя - Валентин. Молодой и веселый...
[300x225]