В колонках играет - рассказ!)

Некоторых дам я бы вызывал к барьеру для сатисфакции. (У барьера это удобно!) Я бросил бы им перчатку в лицо, тонкую, ажурную перчатку. Потом- розу!
О! Как я на них сердит сегодня!
Хотя гневливость - это большой грех. Но я гневаюсь так, про себя, по-доброму, по братски.





АДЮЛЬТЕР

В уютной гостиной, за резным ламберным столом красного дерева, накрытого по обыкновению того времени зеленым сукном и освещенным толстыми, в фаллос толщиной, свечами, стоящими в сребрянных шандалах по обеим сторонам стола, сидели четверо мужчин и играли в преферанс. Изредка игра прерывалась остроумной, а порой и откровенно-пошлой и мерзкой шуткой одного из игроков и тогда все смеялись, откинувшись всяк в своих креслах. Неопрятная, неряшливо и безвкусно одетая, хмурая прислуга меняла пепельницы и подливала в бокалы вино.
Неожиданно дверь приоткрылась, и в гостиную, шелестя кринолинами, плавно вошла изумительной красоты юная дама. Сложив свои карминные губки бантиком, она оглядела присутствующих обиженным взглядом и, гневно топнув ножкой в сафьяновой туфельке, воскликнула в отчаянии, обращаясь к господину в мундире гвардейского капитана:
- Николай Александрович! Ну, сколько можно играть! Вы несносный, несносный!
- Полноте вам, сударыня! - ответил ей капитан, не отрывая взгляда от карт.
- Ступайте домой! Я буду к утру. Не раньше!
- Я без вас не поеду! - ответила она с надрывом, заламывая в отчаянии руки. - Что вам за охота проводить столько времени среди мужчин?


- Тогда извольте подождать меня в зале. Поболтайте с дамами. Вы ведь так любите порой болтать всякий вздор! - капитан выпустил дым носом и ухмыльнулся. Стол отозвался дружным, но сдержанным смешком.Дама резко повернулась и вышла, громко и картинно хлопнув дубовой дверью. Все четверо проводили ее хрупкую фигурку многозначительными взглядами, жадно сглатывая набежавшую слюну. Некоторое время мужчины играли молча. Паузу нарушил поручик Обутьев, прыщавый пожилой человек, с неровным лысым черепом, с длинным, перебитым в нескольких местах на дуэлях носом, с оттопыренными мясистыми ушами и толстыми чувственными, обветренными и оттого потрескавшимися губами.
- Девятка сверху! Да-с! Прехорошенькая у вас жена, Николай Александрович! Отчего вы так не ласковы с ней? - сказал он и неожиданно рассмеялся, обнажив редкий неполный ряд испорченных желтых зубов. - Смотрите, отобью ее у вас!
Последняя фраза вызвала такой взрыв хохота, что несколько карт даже снесло со столами резкими порывами зловонного духа. - Попробуйте! Попробуйте, Обутьев! - сквозь смех выдавил капитан, держась притворно руками за живот.
- Попробуйте, а то у меня все как-то не получается!
- Ловлю вас на слове, Николай Александрович! - сказал Обутьев неожиданно серьезно и, отложив в сторону карты, встал. - Позвольте откланяться, господа! - склонив лысую голову в почтительном поклоне, он одернул мятый мундир, щелкнул стоптанными набок каблуками своих давно не чищенных, старых сапог, снятых им еще во время второго австрийского похода с мертвого австрийского офицера, и, чеканя неверный шаг, вышел вон. Мужчины недоуменно переглянулись. Николай Александрович с наигранным безразличием воскликнул, потирая руки:
- Право, господа, не выпить ли нам, господа шампанского, господа?
- И то верно! - поддержал его князь Волоконский, иссиня-черный красавец-негр, в мундире действительного статского советника. -Прохор! - он хлопнул в ладоши. - Принеси-ка, братец, еще шампанского!

Прохор, высокий, худой мужик в грязной поддевке, с геморроидальным цветом лица и седыми бакенами, делающими похожими его на английского шкипера, дремлющий возле двери на низком стуле, вздрогнул и, недовольно бурча себе под нос грязные народные ругательства, выскочил за шампанским. В ожидании его мужчины закурили толстые гаванские регалии.
- Странный он, этот ваш Обутьев! - сказал в раздумье третий игрок, князь Суходрощев, мощный, морщинистый старик с безволосым, бабьим
лицом и как-то странно при этих словах покраснел.
- Да-с. - согласился князь Волоконский, выпуская сизый дым сквозь толстые ноздри, искоса поглядывая на Николая Александровича.
- Пойду-ка выйду, до ветру. - сказал, поднимаясь тот. - Что-то пучит меня нынче, господа! - на лице его была написана неподдельная тревога.
- А выпить? Николай Александрович! Голубчик! Мы же выпить собрались. - воскликнули почти одновременно друзья.


- Потом, потом, господа! Все потом! - сказал уже в дверях капитан. Он стремительно вошел в просторную залу, настороженно и тревожно оглядывая публику, безразлично танцующую экосез. Небольшой камерный оркестр играл кадриль Клода Велибальда Глюка. Натальи Павловны среди танцующих дам, не было видно. Не было в зале и Обутьева. Ужас на минуту сковал член Николая Александровича. Тонкие аристократичные губы его в одночасье пересохли. Небольшие, аккуратные уши покраснели. Тонкий, греческий, с горбинкой нос повлажнел. Капитан жадно глотнул испорченный воздух и, расталкивая равнодушную, надушенную публику, стал пробиваться к выходу. Он вышел в прихожую. На стуле дремал усатый швейцар.
- Эй! Голубчик! - окликнул его капитан. Швейцар испуганно вскочил, негромко и испуганно пукнул и вытянулся во фронт. - Ты тут не видел господина такого худого. Лысый такой!
- Лысый? - обрадовано закивал головой швейцар, отчего фуражка сбилась набок. - Как же-с! Они с дамой в ту сторону пошли-с!
Холодный пот проступил на лбу Николай Александровича. Он стремглав бросился в сторону указанную швейцаром. Споткнулся, упал, снова вскочил и снова упал. Сбил с ног нерасторопную дворовую девку в поневе, некстати, попавшуюся ему на пути. Он застиг их врасплох в людской. Обутьев стоял позади некрасиво изогнувшейся Натальи Павловны, опершейся руками о полати и торопливо двигал тощим задом, надсадно при этом сопя носом. Наталья Павловна напротив, вскрикивала хриплым голосом:
- Энкор! Энкор! Гоп! Гоп! Гоп-ля-ля! Оторопевший поначалу Николай Александрович, сдержанно кашлянул. Любовники на мгновение замерли, затем медленно, с опаской, боясь увидеть что-то страшное, повернули свои раскрасневшиеся лица к капитану.


- О! О! Кель деморалисьон! - воскликнула Наталья Павловна в смущении и, закрыв лицо руками, не оправляя поднятых юбок, больно толкнув Николая Александровича, сверкая кружевными панталонами от Бурже, подаренными ей ко дню ангела Николаем Александровичем, выбежала вон. Сослепу влетев в мраморную колону, она вскрикнула и медленно сползла на пол, но вскоре поднялась и, шатаясь, словно пьяная сомнамбула, поплелась вдоль анфилады. Поручик Обутьев со спущенными до колен, словно флаг повергнутого врага, несвежими, бурыми от времени, прострелянными в нескольких местах на дуэлях исподниками, смущенно переминался с ноги на ногу, с руки на руку.
- Да-с... Экая досада... Да-с. Женское коварство... так сказать... Да-с... Зов плоти... Хе-хе-с... - невнятно бормотал он побледневшими от страха губами.


- Вы... вы..., - не в силах оформить свою мысль заговорил капитан, тыча пальцем в пах поручика.
- Как вы...
- А что я? - недоуменно следя за пальцем, вопрошал тот.
- Я - ничего...- Но как? Как вам это удалось? - наконец выпалил потрясенный капитан.
- Как вам это удалось за такой короткий срок? Это невероятно! Ведь Наталья Павловна в девицах пребывать изволит! Почувствовав некоторое потепление в голосе Николая Александровича, Обутьев живо подтянул штаны и стал торопливо застегивать пуговицы дрожащими от волнения худыми и корявыми, словно сучки сикомора, пальцами.
- А что я? - говорил он глухим, надтреснутым местами голосом, - Я ведь только с целью искушения подошел к барышне, к супруге вашей, и всего лишь спросил: не изволят ли они вступить со мной во внебрачную, с позволения сказать, половую связь! Вот и все! Барышня и согласились! Но ведь вы сами велели мне попробовать! Я и попробовал! Отчего ж вы сердитесь? Отчего? Ну? Отчего же? Ну?


- Оставьте, что вы делаете? - воскликнул в ужасе, чувствуя, как крепкие, проворные руки поручика стаскивают с него панталоны. - Что вы... Что вы себе позволяете? Гадкий, гадкий! - слабея в крепких объятиях Обутьева, неловко уворачиваясь от слюнявых чувственных губ поручика, бессмысленно повторял он. Через двадцать минут, униженный, поруганный, оскорбленный, и растоптанный, он плелся по коридору, оправляя свои оскверненные одежды.


На него с сочувствием и пониманием смотрела дворовая девка в поневе, прижавшаяся в страхе к стене, издали завидев его в конце коридора. "Собаке - течка, коню - уздечка!" - невесело думал Николай Александрович, торопливо возвращаясь в ламберную залу. По дороге, сквозь приоткрытые двери одной из комнат он увидел на прямо на полу, в куче постельного белья до боли в пояснице знакомые юбки своей супруги, болтающиеся на неестественно вздернутой вздрагивающей розовой ножке кружевные панталоны от Бурже, подаренные им когда-то ко дню Ангела, подвижный, нервный, волосатый зад вздорного дворецкого Прохора, но уже решительно не придал этому прежнего значения.

КОНЕЦ