Третьего дня девушка ушла от меня, журналиста, к простому рабочему. Вернее, не к простому, а к хорошему, потомственному, кадровому рабочему. Потому что он - надежный, объяснила она свой на первый взгляд абсурдный поступок. Конечно, я ежедневно пью и иногда ухожу в запои и загулы. да, я не могу завинтить контрогайку и не отличу штуцера от жгентеля. Но все равно обидно. Другая девушка ушла от меня к работнику министерства внешних сношений. Да что они все сговорились!!!! К кому уйдет третья? К моряку? К депутату? К дипломату? Давайте, подходите все, у кого еще нет девушек. Все хватит!


Всем девушкам, ушедшим от меня, и которые уйдут, и тем которые еще не знают меня, и не знают, что уйдут, но уже подсознательно собираются уходить, посвящается мой рассказ!



Мама, я слесаря люблю

Как-то так уж повелось в нашем обществе, что девушки любят в основном бизнесменов, банкиров и политиков. Ну, могут, правда, еще полюбить поп-звезду или продюсера, авторитета криминального или режиссера, на худой конец. Но не такой была Катя Окуелова. Она, как бы в пику всему обществу, любила представителей рабочих специальностей, занятых в основном в различных отраслях промышленного производства. Замерев от восторга, она могла часами наблюдать за работой станочников, упиваясь волшебной музыкой станков, какафонией генераторов. Читала книги только про рабочих и шахтеров. Кино смотрела только на производственные темы.

Сама Катя, в любое время года, невзирая на погоду, ходила в промасленной спецовке и в рабочих брезентовых рукавицах. Когда Катюшка была маленькой, родители часто находили девочку вблизи котлованов, где трудились землекопы. В шестнадцать лет она безнадежно влюбилась в пожилого знатного вагранщика Бухалова. Увидела его по телевизору на церемонии вручения ежегодных наград в области промышленного производства (Бухалов получил Золотого папу Карло в номинации "За упертость"). Два месяца он с товарищами не выходил из литейного цеха. День металлурга отмечали. Над кроватью Кати висел огромной цветной плакат-календарь, изображающий улыбающегося щербатой улыбкой знатного вагранщика Бухалова, с ржавым разводным ключом в одутловатых руках. Внизу плаката, прямо в районе паха была двусмысленная подпись: "Даешь!"
– В кого она такая? – Недоумевали порой ночной родители.


В семье Окуеловых отродясь рабочих не любили. Вроде бы никто никогда в этой высокопородной семье не был простым рабочим. Отец Кати всю жизнь был простым предпринимателем-фабрикантом, владельцем сети заводов по произхводству ваксы, мать – простым проктологом. К рабочим относилась односторонне. У них не было достаточных оснований для особой любви к рабочим. Дед Аким, по материнской линии был, правда, одно время гарсоном, но это было давно, когда он был еще мальчиком. А потом, когда он стал не мальчиком, но мужем, он стал работать массовиком-затейником, пока не стал дефектоспопистом. А чтобы простым рабочим, никто и никогда!


Потом, став уже взрослой женщиной, Катерина влюблялась поочередно в шорника, потом в долбежника, потом в лудильщика, потом в докмейстера, шевинговальщика, фосфатировщика, штальмейстера, форсунщика. Ну, и так далее. Правда, родители Кати не теряли надежды на лучшее, и всякий раз подыскивали ей пару в других областях общественной деятельности. Знакомили ее с драматургом, гематологом, спелеологом, дермотологом, гастроэнтерологом, менеджером и промоутером. Один раз даже привели домой ныряльщика за моллюсками. Но Катька - ни в какую! Ни в другую! Словно была заколдована. Она даже смотреть не могла в их сторону. Все глаз отводила. Второго у нее не было с рождения. Подавай ей только рабочего и все тут! Ей, видите ли, нравилась в рабочих прямота и простота, их незамысловатая наивность и чистота.
– Эй! Крошка! Пойдем, щвандохнемся! – кричали ей по-простому рабочие-стропальщики со своих строп, сверкая белозубыми улыбками.
– Иди сюда, к нам! Детка! Мы тебя отрихтуем! – махали ей натруженными, жилистыми руками монтажники-высотники сверху.
– Нет! Лучше к нам иди, пупсик! Мы тебя законопатим! – кричали ей из под земли чумазые шахтеры, макшейдеры и горновые.
– К нам! К нам! Милашка! – кричали наперебой забавные такелажники, цепляя за крючки тяжелый свой такелаж.
– К нам давай! Зайка! – кричали матросы-подводники со своих подводных лодок. - мы тебя прогидратим через рынду.
– А вы-то тут при чем? – недоумевали топографы, булочники и синоптики.
– А мы просто девчат давно не видели. – смущенно оправдывались подводники.

Так незаметно прошли годы. Между тем Окуелова Катька мужала и матерела. Но взглядов своих, тем не менее, не меняла никогда. Дом ее всегда был полон рабочего люда. Была там, кстати, и Люда. Смазливая, коренастая, вечно усталая, смазчица. Веселые, задиристые, горластые, чумазые, независимые, трудолюбивые рабочие с раннего утра оглашали ее дом своими веселыми, сиплыми, рабочими голосами, громко выкрикивая: "Майна! Вира! Шабаш! Опа! Даешь! Нет!". Иногда Катька вместе со всей честной компанией выходила протестовать на улицы родного города. Они гуляли до рассвета с плакатами в руках, распевали рабочие песни, выкрикивали антиправительственные лозунги, требовали повышения заработной платы, отмены частной собственности на средства производства. Было очень весело. А вскоре, лет, эдак, через десять-пятнадцать, она повстречала и свою судьбу в лице потомственного кадрового рабочего, популярного кудрявого дрифтмейстера Аарона Зухельбаума. Она познакомилась с ним на вечеринке по случаю международного дня Жестянщика. Он задумчиво стоял у окна, в стороне от веселящейся толпы, с жестяной, самодельной кружкой денатурата в руке и смотрел за окно, где расстилались необозримые в ближайшем будущем, бескрайние просторы родины, с заводскими трубами, цистернами, заводскими корпусами, мартенами.


– Одиночество– удел избранных, – задумчиво сказала Катя, подойдя к нему со своей кружкой.
– По настоящему одиноким может быть только рабочий! – ответил он негромко, охрипшим и прокуренным от волнения и водки голосом. Они чокнулись кружками, выпили на брудершафт, на бутерброд, потом на балконе, потом, на скамейке, в спальне, в ванной, два раза на канапе и даже в портшезе. Через час они поженились. А еще через час она понесла. Разговелась она в аккурат в день святого великомученика Михаила-наждачника. Родила чудного мальчика, в мазуте, в спецовке, с небольшим гаечным ключом в крепких сморщенных ручках.
– Рабочим будет! – уверенно сказал Аарон, вытирая замасленной ветошью ему обосранную попку.
– Обязательно! – улыбнулась в ответ. – А то уж вымирать стали рабочие-то!
– А мы ишшо-таки наклепаем нагора! Сверх нормы! – рассмеялся Аарон. – Наше рабочее дело нехитрое!