Зашёл разговор о том, как отличить доброго человека от злого. Абстракция, да, особенно в наше время нечётких множеств.

Ниже позволю себе оформить подход, которого придерживаюсь. В конце концов, вопрос сводится к тому, как я сам решаю, с кем иметь дело в отдельно взятой ситуации. «Ты бы пошёл с ним в разведку», – лучшего здесь не придумано. Никаких других и особенно предвечных смыслов понятий «добро» и «зло» у меня для Вас нет.

Всякий человек для остальных людей есть сумма вещей, слов и дел. От волоска в ноздре до яхты на Сейшелах, от первого «ма-ма» до последнего «ключи, ключи мои», от покупки хлеба в магазине до командования массовым расстрелом.

Значит, если я смогу отличить доброе дело от злого, злую вещь от доброй вещи, а злое слово от доброго, то я могу прикинуть, что в человеке перевешивает.

Тут, понятное дело, неприкосновенным пребывает «второй сложный вопрос» весов с ударением на «е», а к нему ещё и «третий сложный» о ширине «серой зоны», а там и другие подтянутся, но с чего-то надо начинать.

Начну с добра. «Добро» как оценка всегда указывает на прочность, крепость, стойкость, связность «доброго» предмета. Это касается и вещи, и слова, и дела.

«Добрая вещь»: вещь надёжная, прочная, которую долговременные и разрушительные внешние воздействия не обращают в хлам. Именно поэтому, а не волей сочинителя добро защищает и спасает. «Добро» может быть синонимом «имуществу» постольку, поскольку то имущество и состоит из добрых вещей.

Такое понимание вопроса, например, очень чётко прописано в «Мёртвых душах». Самый добрый в карикатурной пятёрке контрагентов Чичикова – Собакевич, которому в упрёк можно поставить разве что громоздкость и неуклюжесть. Далее по убывающей: Коробочка, Ноздрёв или Манилов, – уж не знаю, кто из этих двух раньше – и Плюшкин, у которого имущества, может быть, и немало, а вот с добром швах. Чичиков здесь вообще получается чем-то инфернальным: достаточной причиной, чтобы спалить второй том, когда автор понимает, что не способен сколько-нибудь убедительно обуздать одержимого (порученец миллионщика, ага).

«Доброе слово» может быть словом о «добре», то есть признанием того, что другой предмет «добрый», прочный, связный. Всякое одобрение сводится к такому признанию, и обычно (не всегда) оно приятно; такой независимой кошке в том числе. Отсюда, правда, не следует, что всякое приятное слово есть одобрение.

Однако доброе слово может и само быть добрым предметом, то есть словом надёжным, настолько прочным, крепким и связным, что его можно дать и можно держать.

Наконец, «доброе дело» есть в первую очередь деяние, которое делают в расчёте на долгую и полную память о нём. Например, сколько-нибудь масштабные репрессивные меры в отношении подвластного населения не могут быть добрым делом просто потому, что эти меры нужны для устранения беспокоящей проблемы раз и навсегда, а значит, для того, чтобы забыть о ней и связанных с нею усилиях.

Как правило, добрые дела ассоциируют с делами хорошими, то есть такими, которые люди не забывают потому, что получили от них материальную выгоду или приятные ощущения. «Как правило», подчеркну, и не более того. Выстоять в страшной войне – это доброе дело, но отнюдь не хорошее, в отличие от одновременно доброй и хорошей победы, которая может быть прямым следствием той стойкости.

То же верно не только для дел масштабных, хотя само условие долгой и полной памяти подразумевает некоторую известность содеянного. Замечу ради возможного возврата к теме, что частный доступ к средствам обработки, хранения и передачи информации, совершенно невообразимый ещё полвека тому назад, придаёт проблеме новое измерение.

Вероятно, «зло» сколько-нибудь внимательный читатель способен вывести из предыдущего изложения, но какой автор упустит возможность побыть дидактом?

«Злая вещь» – отнюдь не та, что прямо противостоит вещи доброй, стараясь её сломать. Оружие и доспехи могут оставаться надёжными независимо от окраски. Злая вещь есть вещь в первую очередь та, что подводит, отказывает, предаёт. Общеизвестный, навязший в зубах пример: сауронова бижутерия. Ещё хуже дело становится в эпоху сложных устройств и машин: в таких злая вещь может быть очень малой составляющей («винтиком», да, или несколькими байтами машинного кода), однако её отказ способен лишить надёжности устройство целиком.

«Злое слово» получается словом, за которое не хотят отвечать. Это оскорбление без вызова, это донос анонимный или от «защищённого свидетеля», это лжесвидетельство само по себе, это клевета, это всякое неожидаемое притворство – не путать с актёрской игрой, там притворство ожидаемое.

Ну, и «злое дело» – такое, которого не сделали бы без надежды на то, что сделанное забудут быстро и/или навсегда. Замечу, что частью злого дела, особенно в нынешнюю эпоху, становятся не только меры по его скрытию от человеческого внимания (спрятать труп), но и меры по его вытеснению из этого внимания – постольку, поскольку они связаны именно с этим деянием. Например, создать в общедоступном произведении искусства хорошего, приятного персонажа, наделив его чертами, а то и именем известного злодея.

Итого.

Добрую вещь используете, истощаете, изнашиваете Вы. Злая вещь использует, истощает, изнашивает Вас. Одна и та же вещь может быть доброй или злой в зависимости от того, что Вы считаете, стали или прекратили считать пользой или вредом для себя.

Доброе слово – то, на которое можно положиться, то бишь то, которое даёт Вам уверенность в будущем, снижает Ваши затраты на планирование. Злое слово усиливает Вашу нерешительность, порождает страх, как ощущение будущей потери, увеличивает расход времени и нервов.

Наконец, доброе дело – такое, за которое сделавшим его не стыдно перед Вами. Пускай не стыдно только в Вашем воображении, ибо дело могло быть сделано сотни лет назад («Здесь будет город заложён»). Тем более это верно для дела, учинённого лично Вами, или даже только задуманного (отсутствие «стыда с поджиманием пальцев в ботинках» перед самим собой). Соответственно, злое дело составит такой поступок, за который поступившие каются, рвут на себе волосы, ползают перед Вами с горьким плачем. И спустя сотни лет, и в зеркале, и за горизонтом.

Так что доброго от злого человека я отличу (в меру доступной мне информации, конечно!) по тому, сколько и каких вещей использует он, а сколько и каких вещей используют его; по тому, насколько крепко его слово (ну, это классика), и насколько он стремится посеять сомнения и нерешительность в окружающих; по тому, как он пытается повлиять на мнение и память о своих поступках, и что он сам приписывает тем или иным деятелям, заведомо далёким от него в пространстве или во времени.

Я не навязываю такой подход. Я всего лишь его использую. И по отношению к людям, и по отношению к их отдельно взятым словам, делам и вещам.

ПостСкриптум. Ах, да, на всякий случай: я никоим образом не отождествляю «доброго человека» с «хорошим человеком», «приятным человеком», «богатым человеком», «правдивым человеком» или даже «честным человеком». Точно так же и «злой человек» в моих глазах не обязательно будет «плохим», «неприятным», «неимущим», «лживым» или «подлым».

ПостСубСкриптум. Просьба считать всё вышесказанное нервной реакцией наученного грамоте обывателя на незамутнённую простоту работы с этим вопросом в нынешних медиа, независимо от широты и долготы – и местоположения медиа, и самого вопроса.