Ниже читатель изыщет рассуждение, спровоцированное тем, что выражение «информационная война» автор услышал n+1 раз, где n=«зае...ли». Это всего лишь предпосылки к пониманию того, какой он, автор, хотел бы видеть информационную сферу современного ему российского общества.

Первое. Я разделяю следующее понимание «войны»: это такое взаимодействие между двумя субъектами, при котором продолжение существования одного из них не служит ограничением для другого. Почерпнул, если мне не изменяет память, в ИГШ, и пока такое широкое понимание вопроса меня не подводило. Особенно помогает при уточнении, кто с кем воюет.

«Информационную войну» отсюда можно понимать двояко: либо как информационный, подчинённый аспект «войны вообще», когда задача приведения контрагента в желательное состояние («ну, а если помрёт, так помрёт») решается приложением физических энергий, либо как всецело самостоятельное мероприятие, где хотят чего-то добиться словами, эксплуатируя веру в себя и не считаясь с тем, что именно эти слова могут убить.

Второе. Эта разница в понимании прямо соответствует нынешней постановке вопроса «о светлом будущем», которую я видел у уважаемых мною авторов. Люди кардинально различных воззрений соглашаются: та схватка за будущее, которая ныне разворачивается, может быть описана через противостояние доверия и энергии, доллара и газа, слова и вещи, «духовного» и «материального». И – да, условный «Запад», сражаясь за сохранение и упрочение своей гегемонии, сражается на стороне «духа». С таким пониманием соглашаются настолько разные люди, что я вынужден к нему примкнуть.

Примкнув, я подозреваю, что это понимание достаточно очевидно: так, чтобы напрягать наших профессионалов языка и клавиатуры. Изволите видеть, у нас веками привыкли отождествлять «свою» сторону с неким демонстративным недопотреблением материальных благ, возводя это недопотребление в добродетель и тем оправдывая внешний отказ в этих благах. Однако я считаю такую находку вынужденной, для российского общества отнюдь не эндемичной… и не стоящей дальнейшей поддержки.

Рискну сделать утверждение скорее резкое. Упомянутый выше условный «Запад» к продолжительному ограничению потребления адаптируется стремительнее и намного лучше любой России прошлых столетий, а потом вместо разновсяких фалаутов запишет такую адаптацию себе в эпохальные победы надо всем, что сочтёт нужным. «Западное» изобилие – это не начальное условие, а побочное следствие «западной» же «духовности», скорее случайно сказавшееся в плюс.

Апологеты советского строя не считают зазорным оправдывать сравнительно малый ассортимент на тогдашних прилавках. А вот апологеты «Запада» станут оправдывать сами очереди как способ весело провести время, пережить новые экономические успехи свободной экономики, попутно узнав новости из мира идентичностей, утерев нос ополоумевшим русским и одержав совершенную победу в «информационной войне». Торжество «духовности» на практике.

Подход к снаряду с предложением понизить температуру в отапливаемых помещениях читатель уже имел счастье наблюдать.

Вряд ли наши профессионалы смогут состязаться за это «место силы». Сил нет.

Так, уймитесь со своей «силой в правде». Ваша «сила в правде» – всего лишь апология замысла отступить на периферию «духовности вообще», подписаться на некий чётко заданный набор «истинных вер» (думаю, читатель способен прикинуть свою версию списка) и получать доход с них. Однако, по сути, это, во-первых, невынужденное самоограничение в поиске ответных мер в глобальном противостоянии, чему «Запад» будет только рад, а во-вторых, приглашение к фундаментальному расколу российского общества, которое тот же «Запад» с радостью примет.

А просто «духовность», «молекулы свободы» в штатовском природном газе и прочее улюлю – «Запад» заберёт себе. Это не наше. Наша сила – в тротиловом эквиваленте, а правда пусть идёт в СиЭнЭн, если её пустит вахтёр.

Резкое утверждение, я предупреждал.

Третье. Читатель знает, что поведение я стараюсь понимать на основе рассуждений, некогда сформулированных в одноимённой работе Константина А. Крылова. Конечно же, я не упущу этой возможности и здесь, ибо к поведению субъектов, вовлечённых в войну, эти рассуждения вполне применимы. Более того, я пропущу множество вводных определений на радость читателю.

И начну сразу с того, что для «Запада» это противостояние есть эффект не модуса операнди, но модуса вивенди. Да, это неумышленно, они так живут, они по-другому не умеют. Они – «хорошие». Местные говорящие головы бесчисленное число раз обвинили тамошние говорящие головы в «двойных стандартах», но противоречий с «западной» точки зрения здесь нет.

«Западный» этический императив: «другие должны вести себя по отношению ко мне так, как я веду себя по отношению к ним». То есть «всё хорошо» тогда, когда окружающие уподобляются носителю такого поведения: понятно, что и само «хорошее» поведение тогда включает уважение к чужой самостоятельности постольку, поскольку она подобна моей, и навязывание другим именно такой самостоятельности («свободы»), никакой иной.

«Двойные стандарты»? Из-за наших освободительств люди мрут как мухи? Они мрут не потому, что мы их убиваем, а потому, что они не хотят становиться такими, как мы. Если у них была возможность такими стать (посмотрите в газетах) – то это вообще самоубийство людей, не желающих исправляться, а если не было (посмотрите в газетах) – то трагическая ошибка. Наши-то бомбардировщики тут при чём?! Это вполне себе «воля божья», «судьба», «карма», «фатум», та самая «духовность», весело приплясывающая в полный рост.

И лицемерия здесь в принципе нет. Для «западного» общества «информационная война» естественна, как дыхание, как и для любого «духовного» субъекта.

Четвёртое. Та «духовность», о которой речь шла выше, роднее любому «западному» обществу (или карго-обезьяннику, вроде украинского), чем российскому: она создаёт то доверие, эффекты от которого можно сравнивать с эффектами физического мира. Именно в рамках этой «духовности» происходит обмен нефти на резаную бумагу, и именно этой «духовности» мы обязаны своим нынешним понятием о вполне материальных благах и уровне цивилизации. Безо всякой иронии спасибо.

«Северное» общество, которое я считаю находящимся в процессе становления на территории исторической России, опирается на иное кредо: «другие не должны делать мне того, чего я не делаю им». И вовсе не выглядит странным, что на «севере» доверие уступает энергии, способности остановить вредоносное действие на стадии исполнения или ещё замысла.

Я считаю, что проведение и разъяснение специальной военной операции на юго-западных границах Российской Федерации строятся в этой парадигме обезвреживания и предупреждения именно потому, что российское население её разделяет.

Пятое. Во время боевых действий стреляют и норовят убить. Там достаточно быстрая отрицательная обратная связь, ошибки икаются. Однако дела разноплановые, неторопливые и «в мировом масштабе» такой обратной связи не порождают, потому рефлексия тех самых медленных и масштабных дел будет не такой, какой её поняла бы аудитория, а такой, какой её упомянутым выше профессионалам выгоднее продать заказчику программ, не более и не менее.

Отсюда моё отношение к нынешней обстановке в информационной сфере относительно дел глобальных и продолжительных. У нас говорят то, что хотят слышать «большие люди». Способность «западных» стран выдержать дефицит по энергии резко занижают («налогоплательщики надавят» и проч.). Выдержат и разозлятся, при этом не отрёкшись от своих фетишей, а то и обзаведясь новыми организационными сущностями, хотя у них и сейчас тех выше крыши.

Сопутствующим эффектом станет запрос в «западных» обществах на очередное «единственно верное», то есть такой общепринятый набор правил поведения, по которому можно распознать «хорошего» человека и делать жизнь с него; оформление хорошими словами вроде «свобода», «демократия» и «гендерная идентичность» прилагается.

Шестое. «Северным» решением информационной проблемы – «да делайте вы там что хотите, но не вот это, не вот это и не вот это!» - я считаю создание каких-то общественных сущностей по указанию и разметке в принципе неприемлемого поведения потенциального (из вежливости) противника. «Когда именно нам надо дёргаться и пускать в ход свои запасы». Сейчас эта задача для российского общества выполняется кустарно и побочно, на риторическом уровне, через указание на те или иные словесные выкрутасы деятелей потенциального противника. Слабо.

Страшную вещь скажу: наши профессионалы языка и клавиатуры живут с этой кустарности так же, как ранешние мастера в средневековых городских цехах жили с противодействия процессам, позднее известным как «индустриализация».

Выводы из страшной вещи напрашиваются, однако по-любому составляют «второй сложный вопрос».

И к нему как-нибудь позже. Спасибо за внимание.