В перерывах между работой перечитываю работы Станислава Г. Лема, эпопею пилота Пиркса в частности. «Притчи», которые Лему в итоге почти все не понравились, однако «неожиданно для него разрослись».

Без шуток, очень завлекательная реклама. Чтобы с самим Лемом так обойтись...

Самый первый рассказ, «Испытание», издания 1959 года, полагаю, читатель помнит.

Два студента… то есть курсанта… короче, сдают зачёт. Каждый летит на своём пепелаце, задание у каждого своё: Пирксу надо выйти на орбиту и провести пару служебных кораблей до Луны.

Он взлетает, выполняет задание как может, сталкивается с неприятностями, претендующими на фатальность, но превозмогает. В самом конце рассказа дверь в пилотскую рубку открывается, и Пиркса хвалит начальник школы (серые глаза, серый мундир).

До «добро пожаловать в реальный мир, Нео» ещё сорок лет. Имитатор произвольного ускорения в описанных условиях, увы, невозможен, а значит, придётся признать, что рассказ всё-таки о людях.

Прото- и анта- там Пиркс и Бёрст. Бёрст выглядит как гибрид между «фёрст» и «бест», особенно с учётом того, что Пиркс считает свою фамилию похожей на «икс», то есть фамилию считать автор разрешает. Пиркс флегматик и недотёпа, а Бёрст «комсомолец, спортсмен, красавец» и душа компании.

Бёрст испытания не проходит, терпит виртуальную катастрофу. «Бёрст врезался в Луну»©.

Лем, насколько я могу судить, трепетно относился к случайности, так что тут вполне может статься и она: превозмочь должен был Бёрст, а не этот… хуторской. А погляди ж ты. Вот и вся мораль. Не мне гадать.

Однако, по моему мнению – то есть по мнению человека, немного пожившего во времена… роспуска… этой самой «виртуальности» – тут может статься и прямо противоположное объяснение.

Сам рассказ начинается мечтами Пиркса найти в кармане старых штанов в шкафу своей комнаты в общаге старую монету, причём мечтами столь убедительными, что вернувшийся с занятий Пиркс в тот карман лезет, проверить.

Иными словами, он самостоятельно способен представить себе желательное положение дел и действовать согласно ему без сомнений: это подчёркнуто через дальнейшее описание того, как Пиркс управлял своим пепелацем. «Его рука сама – совершенно сама – потянула за рукоятку»© и так далее.

В условиях наступившей позднее виртуальной беды такая способность получается абсолютным преимуществом. Другим таким преимуществом оказываются флегматичность и замкнутость Пиркса, отстранённость или, называя вещи своими именами, независимость. Суверенность, если уж договаривать.

Бёрст вполне мог не пройти испытания просто потому, что на него никто не смотрел «здесь и сейчас».

Привет инстаграму или как там эта контора называется.

Итого, Пиркс добрался до хэппи-энда вполне предсказуемо и заслуженно.

В тех теориях, которые я у себя в журнале обдумываю, Пиркс получается генератором общества как силы, соединяющей людей вместе (взгляд на группу людей, в которой существует общество, «снаружи»), а Бёрст – таким же производителем общества, но уже как возможности совместных действий между людьми (взгляд «изнутри»). При столкновении с «наружными» условиями преуспел Пиркс. А вот если бы испытанием стал светский вечер…

Собственно, вся дальнейшая пирксова эпопея может быть рассмотрена как упражнение этого обстоятельства.

Сюжеты рассказов заведены на столкновение Пиркса с чем-то если не принципиально новым, то уж точно непривычным и опасным, и разбирается Пиркс именно с непривычностью и уникальностью ситуации применительно к себе и к группе, в которой в данный момент находится.

Даже если общество в этой группе проявляет себя на несколько минут, как в «Терминусе» (1961), который мнится мне обязательным к прочтению реквиемом всем усилиям сторонников «исторической правды», живущим в мире, где «история учит», и надеющихся на право редактировать учебные курсы.

Напоследок допишу ещё одно соображение. Искусство, генерируя виртуальные ситуации в общественной жизни в какой-то связи с реальными, исполняет две функции для общества: принятие в возможные и далее привычные расклады чего-то сугубо нового и выведение из этих раскладов чего-то старого, пережившего свои дни применительно к реальности, данной нам в ощущениях. Проще говоря, жрать и срать.

С этой точки зрения Пиркс однозначно получается необходимой деталью, фильтром в решении задачи принятия («разобраться в новом», оценить вкус), а «местом силы» Бёрста становится публичный отказ от устаревших реалий, различение для людей «всё, смываем» и «ин ещё побредём».

Ирония тут в том, что «провозвестником нового» в глазах группы, где существует общество, будет не Пиркс, а Бёрст, так как именно он отказывается публично и во имя чего-то. А раз отказывается от устаревшего, значит…

А Пиркс так и пыхтит себе в сторонке, в издательствах, на продажу, под зорким присмотром автора. С той заразой справился, эту сволочь преодолел, потом ещё вон то паскудство привёл в рамки, а сейчас вот и здесь что-то не слава богу…

Я склонен предполагать причиной такого положения дел принадлежность уважаемого Станислава Г. Лема к «западной» этической системе, где Пиркс получается «бееееедненьким», а интерес читателя к нему обусловлен скорее жалостью, чувством собственного превосходства, чем стремлением уподобиться или же оспорить. Умён был Лем, что Бёрста убрал в первом же рассказе в забытую психушку.

Нужно быть «северным», чтобы сказать, что Пиркс всё правильно делает, последовательно убирая крупные неприятности с пути групп, к которым принадлежит в данный момент времени. А чем они, группы, окажутся в будущем, его дело постольку, поскольку он к ним продолжит принадлежать.

Спасибо за внимание.

ПостСкриптум. Про Николаса Ван Рийна я отпишусь как-нибудь потом.

---

---