Варвара Ильинична Басинжагова была маленькой, худенькой и болезненной женщиной лет сорока, но энергичной и неутомимой в евангельском труде. Она первая среди армян была обращена на путь Христа через беседы и проповеди Санина. Варвара Ильинична руководила группой верующих армян, выступала с проповедями на их собраниях и переводила духовные песни на свой родной язык.

Когда я вошла в ее маленькие, уютные и чистенькие комнатки, украшенные коврами, Варвара Ильинична сидела одна за столом, печально опустив голову над чашкой кофе.

Когда она увидела меня, ее грустные глаза вдруг наполнились радостью. Она быстро встала и, заключив меня в объятия, сказала:

— Утешение ты мое, детка моя родная, как ты вовремя пришла и так неожиданно. Теперь мы будем пить кофе.

И она захлопотала у кофейника, ласково расспрашивая меня обо всем. Я улыбалась, таяла от ее материнской любви и, как нигде, была особенно счастлива в этих комнатках. Здесь и тахта, и ковры постоянно напоминали мне о многих задушевных беседах, проведенных с Варварой Ильиничной.

— Федор Иванович приехал! — наконец воскликнула я.

— Ах... Где? Когда? — изумилась Варвара Ильинична. — Он непременно должен быть у меня завтра. Какая радость! Где он? Что делает сейчас? Здоров?

Я ответила на все и спросила:

— А о чем вы так грустили, когда я вошла? «Радость ваша да будет совершенна», а вы печалились.

Глаза ее вновь погасли, и она ответила:

— Да, твое напоминание очень кстати. А ты вообще не ведаешь печали с тех пор, как узнала источник радости — Христа. У меня сегодня трудный день — я только что вернулась от армянских беженцев.

И она рассказала, что армяне бежали из Турции, от курдов, которые стремились поголовно их вырезать. Беженцы в такую стужу все раздеты, дети их едва прикрыты лохмотьями. На окраине города им отвели жилье, и питаются они едва-едва. Варвара Ильинична закончила свой рассказ со слезами.

— Ты не представляешь, Верунчик мой ненаглядный, всю глубину страданий моего несчастного народа. Я пыталась говорить им о Христе — они не слушают. Я обращалась в женотдел, умоляла о помощи — там обещали что-нибудь сделать, когда получат на них фонды, а пока посоветовали привлечь на помощь население.

Я слушала внимательно. Потом обняла свою любимую плачущую наставницу и сказала:

— Коли везде пока отказ, значит, надо просить Господа открыть им источники помощи.

И мы обе опустились на колени с верой в слова Христа «Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю».

Варвара Ильинична встала с колен совершенно успокоенной, ее глаза засияли прежней радостью, и она сказала:

— Господь положил мне на сердце обратиться с призывом к общине собрать моим несчастным одежду, продукты и деньги, а также обойти некоторые армянские семьи.

— А я соберу молодежь, будем ежедневно их навещать, — добавила радостно я.

Тихо открылась дверь, и с порога нам приветливо улыбнулся Михаил Александрович, муж Варвары Ильиничны, пришедший из банка, в котором он служил кассиром. Варвара Ильинична нежно поцеловала его, сняла с него обувь, дала вышитые ею теплые туфли, смахнула венчиком пылинки с костюма и подала кувшин с теплой водой. Она обращалась к нему с такими заботливыми вопросами, словно они давно не виделись, и ей бесконечно важно было знать и о его самочувствии, и что нового на службе, и не было ли каких огорчений в его честном и ответственном деле. Его ждал давно приготовленный обед. Я с любовью смотрела на встречи этой нестареющей бездетной пары, всегда счастливой в своем общении...


* * *

В зале собрания были забиты все проходы, когда Санин в сопровождении руководящих общиной братьев вошел туда. Некоторым пришлось выйти в коридор, чтобы дать возможность благовестнику пройти вперед. Многие друзья и родные верующих, которые обычно не посещали собрания, пришли сюда послушать Санина. В зале сразу наступило оживление, а лица слушателей просияли. Санин мягким взглядом всматривался поочередно в каждого члена общины, как бы приветствуя и желая определить, нет ли перемен в духовной жизни брата или сестры, которых он знал много лет.

Когда наступило время проповеди, зал замер в тишине. Он прочел слова: «Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него». Трудно передать содержание проповеди — слова были обыкновенные. Не в них суть, а в той необычайной духовной силе, с которой они передавались.

Я смотрела на благовестника и изумлялась, как преобразился весь его вид. Строгое бледное лицо, горячий голос, проникнутый величайшей верой, полная отрешенность от всего земного. Казалось, что он сейчас находится в яростной борьбе один на один с дьяволом за души людские и не уйдет с этой кафедры, пока не вырвет хотя бы несколько человек... Слушая его, я наглядно видела, что это такое — исполнение Духом Святым и какая сила исходит от такого вестника.

Я низко опустила голову. Проповеди Санина всегда потрясали меня, будили глубины души, вызывали новые духовные искания и недовольство собой. Я чувствовала себя так мало знающей своего Отца Небесного, так мало отданной Ему. В последней личной беседе Санин сказал мне:

— Ты любишь Христа, ты очень ревностная, но малодуховная сестра. Ты все стремишься вширь, а тебе надо вглубь идти, путем углубления в Слово Божие, чтобы Господь открывал в тебе все новые и новые источники. Ведь ты избранный сосуд... Имеешь ли ты в сердце твоем постоянно Духа Святого? Ревнуешь ли о дарах духовных?

И я над всем этим глубоко раздумывала. И не только я одна, но большинство верующих.

В конце проповеди Санин призвал к покаянию. Со скамейки встал муж Ивановой, Степан, едва оправившийся от болезни. Он с рыданиями просил молиться за него, чтобы Господь простил ему его порок

— алкоголь и твердо поставил на Свой путь. За ним поднялись два осетина, кающиеся в своем разбое, и еще, еще. Кого я вижу? Старуха, мать вдовы Коло
совой открыто объявляет свой позорный грех и умоляет с плачем молиться за нее. А вот Костя Платов дает обещание отдать себя Христу на служение и тоже просит молиться за него.

Все начали горячо молиться. По окончании собрания Басинжагова обратилась с призывом помочь беженцам-армянам и назвала адрес, куда все приносить. И ее призыв не оказался бесплодным — тут же сделали тарелочный сбор денег.


* * *

В коридоре института Мусю Журули окружает то одна, то другая группа студентов, и мне никак не протиснуться к ней. И так каждый день — перед лекциями, в перерывах, а после окончания занятий она долго не уходит, находясь в таком же окружении.

К каждому, кто обращается к ней с вопросами, она поворачивает свое миловидное лицо, и в нем столько готовности помочь и радости от того, что она может помочь... Это так ободряет, особенно робких нацменов, которые с жадностью глотают каждое ее слово. Дело в том, что приближается сессия, и сдача первых экзаменов всем страшна. Как выяснилось, у подавляющего большинства слушателей записи оказались искаженными. Профессора сами читали по своим записям, так как их дореволюционные учебники устарели, а новых еще не написали. Плохо было и с источниками, на которые они ссылались: так, например, «Капитал» Карла Маркса имелся в библиотеке только в двух экземплярах, а слушателей было триста.

Муся обнаружила брак в записях у большинства и добилась от профессора, чтобы он откорректировал ее собственные конспекты. Теперь по ночам она сидит за их размножением под копирку, днем ходит на службу, а вечером занята помощью студентам в подготовке экзаменов. В ее записях почти после каждого иностранного слова в скобках стоял перевод на русский язык, что очень облегчало понимание содержания. Я занялась тем же для осетин, получив от нее такой экземпляр.

Однако не только по учебным вопросам обращались к Мусе. Некоторые приезжие студенты, ночующие, где придется, просили ее помочь с жильем. Муся нашла на факультете немало таких, которые, потеряв семью в гражданскую войну, жили в одиночку в холодных пустующих домах, и там она устраивала нуждающихся. Многим она находила работу, доставала бумагу и так далее.

Муся часто приходила в деканат и просила то об организации кассы взаимопомощи, то о подготовке к лету студенческого огорода. Ей обещали, что после сессии все будет сделано.

Аналогичная картина наблюдалась и на горном факультете, где Костя Платов, будучи силен в математике и химии, оказывал большую помощь своим однокашникам, и не только в этом. Не было студента, с которым он не был бы знаком.

Оба они претворяли в жизнь служение Христу и ближнему своему и были счастливы.

Иногда мы втроем возвращались из института домой. Мы успевали поделиться прочитанным из Слова Божия и радостями своего служения. Костя очень радовал меня тем, что он углубляется в тексты Евангелия, а также своим духовным светом, горячими проповедями на собраниях и воодушевленным пением в хоре.

Я усиленно готовилась к экзаменам, очень волновалась, с трудом преодолевая малопонятный философский и бухгалтерский материал, и не раз обращалась к Господу с просьбой дать мне способность усвоения.

И сколько же было радости, когда я принесла своему отцу первую зачетную книжку, в которую было вписано семь экзаменов с высшей оценкой — «весьма удовлетворительно». Отец долго крутил книжку в руках, перечитывая по нескольку раз все в ней написанное. Лицо его сделалось торжественным, он обнял меня и сказал со слезами:

— Ягодка моя, Господь обильно увенчал успехом твои труды... Вспомни, как четыре года назад для тебя было все закрыто, и вот вера в Его любовь все преодолела. Ты перегнала в учении всех своих сверстников.

Для профессуры, которая настроилась экзаменовать строго, было большой неожиданностью, что на экономическом и горном факультетах подавляющее большинство сдали экзамены. На других факультетах было хуже.

Муся, Павлуша и Костя сдали все блестяще. Из осетин все экзамены сдали Цагол и Дора. В коридоре было вывешено объявление, что для студентов, не справившихся с учебой, открывается рабфак.


* * *

Год тому назад я начала брать уроки музыки у старой преподавательницы Веры Викторовны Красовской. Когда я пришла к ней в первый раз и она узнала, что у меня нет инструмента и не предвидится, она удивилась моему приходу и категорически отказала:

— Ничего не выйдет из этого, милая девочка. Где же вы будете готовить уроки?

Однако я очень просила ее и рассказала, как с раннего детства часами простаивала под чужими открытыми окнами, очарованная звуками рояля, и не смела даже мечтать когда-нибудь играть сама.

Красовская; закутанная в шали от холода, очень внимательно меня слушала и, когда я закончила, вдруг сказала:

— У вас, видно, большое желание заниматься. Вы очень любите музыку. Ну что же, давайте начнем, а уроки будете готовить здесь. Для меня это будет очень трудно, я так устаю от рояля со своими учениками... Ну, посмотрим...

Так неожиданно начались для меня счастливые часы в холодной, темной и неуютной комнате Кра-совской. В течение целого года учительница была мною довольна и терпеливо относилась к моим упражнениям.

Каково же было мое изумление, когда я однажды вернулась из института и увидела в своей комнате пианино из красного дерева!

Оказывается, одна наша знакомая дама срочно уехала и попросила отца разрешить поставить к нам пианино с правом пользоваться им. Я благодарила Господа, что Он, как любящий Отец, исполняет даже те желания, с которыми мы к Нему не обращаемся. Занятия мои пошли более успешно.

Наступили зимние каникулы, и я решила устроить дома вечер для верующих студентов. Костя на скрипке, а я на пианино подготовили совместно духовные песни «Не бойтесь, братья-моряки», «Только вера во Христа, в Кровь, пролитую с креста» и «Поли любви Своей святой». Кроме этого, мы разучили мелодичную вещь Мендельсона — «Песню без слов» и колыбельную Моцарта.

Муся подготовила художественное чтение стихотворений из журналов «Христианин», а Ануся хотела рассказать о своем обращении ко Христу.

Первым пришел Костя, он привел с собой трех студентов и одну студентку, оказавшихся детьми верующих из других городов. Он часто с ними беседовал. Затем явилась Ануся с медичкой, интересующейся евангельскими истинами. Муся пришла с двумя студентами, близкими ко Христу. Я пригласила Цагола, Дору и брата с женой.

Вечер начался с оживленного спора о достоверности Библии, о божественном происхождении Христа, о невозможности жить по Его учению.

Это был не тот спор, в котором кто-то кого-то хотел победить, уничтожить. Ведь можно разбить противника своими доводами и в то же время не убедить его в истине, а только ожесточить. Нет, то был спор не ради спора или показа своего превосходства в знаниях. Это был спор искренне ищущих истину молодых сердец, волновавшихся неразрешенными вопросами о Боге. Платов задушевно и горячо вел беседу.

Все разговоры стихли, когда началась музыкально-литературная часть. Среди наших гостей были такие, которые, живя в станицах, впервые слышали пианино, скрипку и пение духовных песен. Внимание их было приковано к звукам, глаза горели.

И что удивительно: под конец вечера у всех наших гостей вдруг открылись сердца. Оказались здесь и поэты, которые еще никогда и нигде не решались поделиться своими сокровенными мыслями, и мы услышали несколько взволнованных стихотворений, открывающих глубокие искания истины, правды и пути жизни. А медичка Полина откровенно рассказала свою трогательную жизнь. Потом все вместе запели под аккомпанемент пианино.

Несмотря на то, что время нашего вечера истекло, никто не собирался уходить. Гости стали просить устраивать такие вечера хотя бы два раза в месяц. Предложили завести альбом, куда можно было бы записать все прочитанное на вечере.

Мы расставались так тепло, словно знали друг друга много лет. Такие вечера у нас продолжались до самого лета. Каждый приходил с чем-нибудь: со стихотворением, новой мелодией без слов, рисунком, рассказом — и все это вписывалось и вклеивалось в альбом, на первой странице которого кто-то написал:

Друзья, ведь знаете,
Как дорого участье,
И ласка теплая,
И дружеский прилет...

На каждом вечере мы вели разбор Слова Божия, к которому готовились заранее.

В дверях стоял отец. Его ласковый, радостный взгляд переходил с одного на другого.

— Ребятки, милые мои, пожалуйте к стакану чая, — словно обнял он всех своим задушевным голосом. — Кажется, все приезжие, дома не живете... Плохо, наверное.

Все с большим интересом взглянули на отца, поблагодарили и пошли к столу. Каждому был приготовлен стакан чая с сахарином и горячая кукурузная лепешка, смазанная подсолнечным маслом. Солнышко мое!