На пороге стоял Федор Иванович Санин с чемоданом, в легком пальто и кепке, его бледное лицо окаймляла черная борода. Человек лет тридцати, высокий и стройный, он ежился от холода.

— Приветствую, Верочка! — сказал он мягким грудным голосом.

Его близорукие серые глаза сквозь пенсне засияли таким необыкновенным светом, что я залилась ярким румянцем и воскликнула в радостном волнении:

— Брат, Федор Иванович, вы приехали... Дорогой, мы просили об этом Господа. Ах, какая радость! Вот узнают сегодня все!

И я засуетилась вокруг дорогого гостя, крепко озябшего, так как он всю морозную ночь ехал на подножке вагона, держась одной рукой за ледяной поручень, а другой за чемодан. И пальто на нем подбито не ватой, а ветром. Иначе не приехал бы...

Пока Федор Иванович мылся горячей водой и переодевался во все чистое, я поспешно готовила ему яичницу и кофе с горячим молоком.


— Что вы привезли? — нетерпеливо спросила я, когда гость отогрелся за целебной трапезой.

Глаза Федора Ивановича засияли, он открыл чемодан и достал редкое и дорогое — журналы «Христианин», «Молодой виноградник», ноты новых песен и три пластинки для граммофона: речь Ивана Степановича и хоровое исполнение гимнов «Я искал так много лет», «О, образ совершенный», «Известна ли вам церковь живая», «О, Отчизна дорогая».

Я с жадностью набросилась на все эти богатства и воскликнула:

— Сегодня мы побываем на ленинградском собрании, услышим голос Ивана Степановича и чудесный хор — ах, какая неожиданность! А сколько интересного и нового в журналах! И здесь ваши новые стихотворения. Вот будем разучивать их к празднику!

Федор Иванович молча улыбался, но было видно, как он превозмогал острую головную боль, и я спохватилась:

— Идемте в «комнату Гаия», вам нужно поспать до собрания. Папа с братом не скоро вернутся с работы, а я побегу оповестить о вашем приезде.

В нашем просторном доме для приезжих была отведена одна комната, которая называлась именем евангельского страннолюбца Гаия. В этой комнате усталый и озябший путник нашел теплую мягкую кровать и тишину, располагающую к общению с Господом.


* * *

Санин родился в Петербурге, в семье верующих. С детства он отличался глубокими исканиями духовных истин и его занимал вопрос о своем предназначении на земле. В шестнадцать лет он пережил возрождение свыше, разрешившее все сомнения и колебания. Он стал членом Петербургской общины и с тех пор твердо шел по стопам Христа.

Вскоре у него обнаружился дар благовестника, и многие молодые души были привлечены им ко Христу. Одновременно открылся поэтический талант, и его глубоко духовные стихотворения появились на страницах «Христианина».

Юноша стал все чаще задумываться о пути благовестника, и это влечение быстро росло в нем, но долго не осуществлялось из-за сомнений: есть ли на это воля Божия, не он ли сам избирает себе этот путь. Кроме того, больные легкие и сердце не давали ему возможности идти путем лишений, тюрем и ссылок. И была еще помеха — возраст: слишком молод, хотя и написано о Тимофее, чтобы юностью его не пренебрегали.

Немало дней Федор Иванович провел в слезах на коленях перед Господом, умоляя дать ясное указание, что ему делать. Но ответа не было.

Днем Санин помогал отцу в сапожном деле, а все вечера посвящал духовной работе, горячо принимая участие во всем. Он усердно посещал библейские курсы и с увлечением изучал Библию. Много внимания он уделял самообразованию и старательно учился писать духовные стихи.

И вот наступил счастливый день, когда юноша получил от Господа в сердце своем ясное указание отдать всю свою жизнь самоотверженному труду вестника живого Евангелия, и все его колебания исчезли. Старшие братья одобрили его решение и посоветовали ехать на Кавказ — там хороший климат. Молодые друзья горячо сочувствовали твердому решению любимого друга и пламенно молились за него. Родители плакали и не хотели его отпускать: он был единственным сыном, со слабым здоровьем, а сами они уже старели.

В начале двадцатого столетия на Кавказе во многих местах возникли небольшие евангельские и баптистские общины среди молоканского населения, сосланного сюда из разных мест царской России. Некоторые из них, успокоенные своим обращением, находились в спящем состоянии.

Двадцатилетнего проповедника Санина встретили здесь с братской любовью, но молодость и внешность его для многих послужила камнем преткновения. Здесь много лет царил культ старцев, почитание более возраста, чем духовного состояния, и поучать юноше не полагалось. Здесь с заслуженным уважением встречали солидных духовных деятелей, таких как Одинцов, Мазаев, Степанов, Бодю, Савельев.

Непредвиденные испытания обрушились на пламенного юного вестника, горящего только одним желанием — призвать всех ко Христу, рассказать о Нем все, что знал... Но духом он не пал. Санин отпустил бороду и оделся в простую рубашку с кожаным поясом.

Началась у Федора Ивановича скитальческая жизнь благовестника. Он не мог оставаться на одном месте более двух недель — полиция не разрешала. Одно пальто, одна пара обуви, одна смена белья, Библия и «Гусли» — тетрадь для стихов — вот и все имущество, которое помещалось в его чемодане.

Он переезжал с одного места на другое. Община собирала ему деньги на билет, а в заботе о питании принимали участие все, приглашая Федора Ивановича на ночлег или обед. Жалования он нигде не получал.

Приезд благовестника везде вызывал большое скопление людей на собраниях, особенно молодежи. Все дивились его красноречию, убежденности, молодости, отсутствию всякого имущества и жилья и видели в нем истинного, совершенного последователя Христа.

Его сильные, пламенные проповеди вызывали обращение ко Христу многих душ.


* * *

Я прибежала к помощнику руководящего общиной Павлу Никаноровичу Степанову и с порога объявила радостную новость.

— Ну, скажите пожалуйста! — воскликнул Степанов, выходя из-за стола, а его приветливая жена обняла меня и стала радушно потчевать горячими пышками. Их большая семья заволновалась за столом — все знали Санина и любили его.

Павел Никанорович — извозчик, он только что вернулся с ночных поездок и собирался лечь спать. Он работал по ночам, чтобы вторую половину дня и вечер проводить в духовной работе. Он отличался любвеобильным и мягким сердцем, кротким, выдержанным характером и хорошей грамотностью. Со стороны верующих в течение многих лет не было на него нареканий. Его проповеди были задушевны, разумны и глубоки, порой до слез прочувствованы. Днем он навещал больных, духовно павших или семьи, где возникали споры, разлады. И редко случалось, чтобы его посещения не увенчивались добрым плодом.

В прошлом он проводил спевку. Тогда хора еще не было, но все собрание пело в четыре голоса. Посещали спевку все желающие, а наиболее даровитые певцы составляли ядро поющих. Павел Никанорович сам подолгу разбирал новую песню по нотам одним пальцем на крохотной фисгармонии, длина и высота которой была не более полуметра. А потом с голоса своего обучал дискантов, альтов, теноров и басы. Трудились над пением очень терпеливо и усердно, а потом на собраниях пели очень дружно, верно и одушевленно, ведя за собой всех желающих петь.

Летом Павел Никанорович с семьей занимался огородными работами, выращивал клубнику и малину и, несмотря на свою большую семью с малолетками, больше, чем все, отдавал материальных средств на дело Евангелия.

— Верочка, — мягко сказал он, — надо оповестить, что сегодня вечером будет собрание. Я сейчас пойду по Молокановке, где живет большинство наших членов, а ты сообщи городским. Ануся поможет тебе. И мои ребята пойдут.

Не теряя времени, я умчалась к Анусе, попутно забежав в десяток домов верующих, а те, в свою очередь, побежали к своим родственникам и знакомым.