Дома меня ждали две девушки — Малаша и Галя, работницы фабрики. Увидев меня, Малаша, высокая и полная, заключила меня в объятия и сказала:

— Мы целую неделю тебя не видели, соскучились уже и вот, идя сейчас с ночной смены, решили, что застанем тебя утром дома.

Девушки рассказали мне о радости победы Христа над многими душами, свидетелями чего они были при посещении разных домов. В свою очередь я была рада поделиться с ними всеми событиями последних дней. Мы склонили колени, молясь за всех наших друзей и друг за друга, а затем дружно спели песнь:

Людям блуждающим путь укажите,
Близких к паденью держите рукой.
Всем погибающим правду скажите,
Вновь пробудите уснувших душой.

— Сможете ли вы, милые мои сестренки, ночью подежурить у Нюси и сменить мать Ануси у Ивановых?

Девушки с радостью согласились. Как они вовремя пришли!

На столе стояли заботливо приготовленные моим «солнышком» — отцом вчерашний ужин и сегодняшний завтрак. Я вскипятила чай, и мои посиневшие от холода сестры были мигом согреты едой.

Когда они ушли, я легла в кровать, вытянула с наслаждением усталые ноги, вспомнила Мусю и ночь, проведенную в близком общении с Христом, счастливо улыбнулась и крепко заснула.

В моей комнате жила студентка-осетинка Дора. Попала она ко мне довольно необычно. Как-то раз после лекции, когда все поспешно неслись по коридору домой, я услышала позади себя яростный голос Цагола:

— Эй, эй, стой!

Он был в бурке и лохматой шапке и так бежал по коридору, что все студенты расступились, давая ему дорогу, но когда он стремительно подлетел ко мне, многие бросились на защиту.

— Бери девчонку спать, — сказал он, указывая на осетинку, стоящую вдали от нас с опущенной головой, без пальто, одетую в один платок. — Бабка злой, гнал ее, зачем учиться пошла? А она первая марушка пошла в институт...


— Давай ее, — охотно согласилась я.

— Эй, цом! — крикнул он девушке, и, когда та подошла, я взяла ее под руку и, заглядывая в ее опущенные смущенные глаза, весело засмеялась и спросила:

— Ну, цом?

Она ответила таким же смехом, крепко прижалась ко мне, и мы пошли.

Дора была очень молчалива и застенчива, мне не удавалось даже напоить ее чаем. Утром и вечером она ела кукурузную лепешку с овечьим сыром, а обедала в столовке. Весь день она проводила в библиотеке, все что-то выписывая, а по ночам, забравшись в нашу теплую кухоньку, отогревалась, переписывая лекции и заучивая их наизусть.

Спала Дора очень мало. Она имела шестиклассное образование. Кроме учения, ничем не интересовалась.

Когда я проснулась, Дора была дома — пришла узнать, вернулась ли я. Я обрадовалась ей, взяла ее записи вчерашних лекций и начала переписывать. И каково же было мое изумление, когда я увидела, что ее записи несравненно лучше моих!

В день посещения Нюси, которая быстро поправлялась, была жизнерадостна и близка к Господу, у меня до института оставалось еще немного времени, и я решила навестить одну многодетную сестру. Я застала ее одну за чаем, она очень обрадовалась моему приходу, так как из-за болезней детей давно уже не была на собраниях.

В это время дверь соседней комнаты открылась, и на пороге показался очень высокий, смуглый юноша с черными, как воронье крыло, густыми волосами, закинутыми назад. В его веселых глазах переливались искры, готовые каждую минуту зажечься смехом. Он смотрел с такой улыбкой, словно много лет нас знал, и сейчас очень рад случаю увидеться снова.

— Костя Платов, — представила его сестра, — студент горного факультета, приехал из города Г., член баптистской общины. Живет у нас. Она таким же образом отрекомендовала ему меня и ушла к детям. Костя шагнул ко мне, низко поклонился и крепко пожал руку.

— Очень рад видеть студентку самого гуманного факультета! — воскликнул он с веселым смехом. — Какая же замечательно образованная женщина из вас выйдет! Сократ, Аристотель, Платон, Эпикур...

— А я рада встретить брата, — ответила я. — Но почему я ни разу не видела вас на собрании за эти полгода, что вы здесь?

— Времени нет, очень занят. По вечерам лекции, а воскресенье я целиком посвящаю музыке — учусь играть на скрипке. Еще меня просили организовать в институте вечер танцев под Новый год, и на это сейчас уходит почти все свободное время.

— Танцы? — удивилась я. — Неужели вам, давшему обещание Христу служить Ему и ближнему, нечем другим заняться, как организовывать танцы?

Костя смутился и ничего не ответил на это, а стал объяснять мне, что посещение собраний не так важно, поскольку он убежденный христианин, в основу морали взял Его учение и стремится только к высоким идеалам.

— Какие же цели вы ставите себе в жизни и что является для вас идеалом? — спросила я, и он с большим воодушевлением ответил:

— Окончание института прежде всего. Меня очень увлекает природа с ее богатейшими залежами, полезными для людей. А идеал? Поклонение красоте, венцу творения — женской красоте...

— Это язычество! — воскликнула я. — Поклонение не Творцу, а творению, хотя это и венец творения. Не сотвори себе кумира и всякого подобия. Когда дьявол, показывая все прелести и красоты мира Христу, потребовал от него поклонения, Он ответил: «Господу Богу поклоняйся, и Ему одному служи».

— Да, это верно, но вы не будете отрицать, что женщины — тонус жизни, женская любовь — ее двигатель, — горячо возражал Костя. — Из истории мы знаем, что женская красота управляла миром. А все лучшие музыкальные произведения... Кто был вдохновителем их? Женщина. Вы, конечно, знаете Тарновскую. Эта классическая красавица ежеминутно должна быть счастливой, видя всеобщее восхищение, чувствуя себя царицей. Когда смотришь на нее, радостные волны заливают душу. Кстати сказать, мне удалось с ней познакомиться и даже получить ее согласие аккомпанировать на рояле на нашем танцевальном вечере. Я нашел и солисток, учащихся консерватории. Какой будет эффект, когда студенты прочтут ее имя в огромной афише, которую я уже нарисовал и хочу вам сейчас показать.

— Костя, — крикнула я, схватив его за рукав, — о чем вы? Да вы ничего не знаете! Лиды уже нет... И мы с вами виноваты в ее смерти!

— Как? Что вы говорите! — опешил Платов.

И я рассказала ему все, что знала о Лиде от Муси, о том, как я провела эту ночь, о всех укорах совести и осознанной мною вине перед Господом и моей молитве к Нему.

Костя слушал внимательно и молча. Улыбка погасла на его лице, и темные глаза строго смотрели на меня. Когда я кончила рассказывать, он спросил:

— Неужели вы считаете, что за каждого человека, умершего насильственно, вы отвечаете перед Богом?

— Нет, я не страдаю за весь мир, за все человечество — это не возлагается на меня. Но я, как последователь Христа, несу ответственность за тех, с кем живу, учусь, работаю или случайно встречаюсь. В последнем разговоре, который я слышала, Лида сказала: «О, если бы нашелся хотя бы один юноша, который поинтересовался бы, о чем я думаю, что у меня на душе, обедала ли я сегодня. Богиню из мрамора не спрашивают...» И мы с вами, познавшие Христа, также засмотрелись на ее красоту, забыв о душе... А на ваших глазах, к тому же, погиб вместе с ней и ваш коллега-горняк...

И я назвала фамилию студента.

— Ой, ой! — вскочил Платов, как ужаленный, и заметался по комнате. — Да ведь это мой большой друг...

Наш разговор оборвался. Не возобновился он и по дороге в институт, куда мы поспешили, вспомнив, что опаздываем на лекции.

Прощаясь, Платов спросил меня:

— Какое у вас впечатление обо мне как о брате?

— Вы — мертвый христианин, — ответила я.

— Неужели? — отозвался упавшим голосом Костя.


* * *

Объединение общин евангельских христиан и баптистов дало большой хор — около восьмидесяти человек, состоящий почти из одной молодежи. Вечерняя спевка была самым отрадным трудом, и в субботу после работы столяры, печники, штукатуры, каменщики, извозчики, портные, работницы разных профессий поспешно стекались в просторный молитвенный дом, стоящий вблизи шоссе — Военно-Грузинской дороги.

В этот двор обычно и я бежала на спевку — с радостью, в любую погоду, не замечая километров, отделяющих город от Молокановки. В душе звучала музыка, так что невозможно было не излить ее в звуках, восхваляющих своего Творца.

Это было единственное место, где можно было видеть только радостные, улыбающиеся лица и где не слышно было разговоров о разрухе, голоде, страданиях. Казалось, малый паек никого не огорчал. Казалось, крепкие руки строителей быстро все восстановят...

Войдя в холодный зал, согретая бегом, я едва успевала отзываться на свое имя и приветствия, раздающиеся со всех сторон. Казалось, меня обнимали эти милые братья и сестры, мозолистые руки крепко сжимали мою хрупкую ладонь, и я не могла нарадоваться, глядя на них.

Да, все здесь так рады друг другу, повсюду слышны оживленные веселые голоса и сдержанный радостный смех.

Пришел регент Павлуша Касицев, и все стихло. Павлуша — студент электромеханического факультета. Он рабочий, но много лет упорно учился экстерном, каждый год сдавая экзамены в реальном училище, и таким образом получил полное среднее образование. Павлуша очень любит духовное пение и длительным самоотверженным трудом, будучи самоучкой, дошел до регента.

И вот сегодня мы разучиваем сложные по композиции новые гимны «Господня земля и все, что наполняет ее», «Возрадуйтесь, народы», «О, Иегова, через волны», «Дивный чертог виден вдали» и другие. Здесь есть сольные партии под аккомпанемент всего хора, которые попеременно исполняем я и Верочка Щербакова. Здесь есть и такие места, где басы выговаривают слова и мелодию совершенно вразрез с тенорами, а альты идут врозь с сопрано, и, наконец, в финале все сливается в гармонию.

А подготовка хористов? Никакой. Только двое знают ноты. Но зато есть хорошие сильные голоса, прекрасный слух у большинства и у всех — горячее рвение, энтузиазм в этом служении Господу.

Начинал Павлуша с того, что терпеливо учил грамотному произношению и правильному ударению в каждом слове песни. Затем, имея в распоряжении фисгармонию, он одним пальцем проигрывал на ней каждую партию, но больше всего пользовался своим голосом, так как с голоса все быстрее усваивали мелодию.

В середине спевки в зал вдруг вошел Костя Платов и сел у входа. Лицо его было мрачным. Мы в это время повторяли ранее разученные гимны и пели с большим воодушевлением. Ясно было видно, как внимание Платова все более и более приковывалось к пению, а голова его все ниже и ниже опускалась вниз, пока совсем не скрылась за спинкой скамейки.

В перерыве спевки я подошла к регенту с просьбой познакомиться с приезжим братом, и мы подошли к Косте.

— Наконец-то у меня помощник, — обрадовался Павлуша, когда узнал, что Костя и поет, и ноты читает, и на скрипке играет. — Немедленно идем в хор, я уже голос свой сорвал на басах. Помоги, брат!

— По своему настоящему духовному состоянию я не могу вступить в ваш хор, — мрачно ответил Платов. — Я останусь после спевки побеседовать.

Близилось к полуночи, когда спевка закончилась, и группа хористов пошла провожать меня до окраины города, где в это время почти ежедневно начиналась перестрелка с бандитами, засевшими в горах. Платов пошел вместе с регентом.

Мы бодро шли по морозцу, тихо напевали новые мотивы, стараясь лучше запомнить их, и на душе было так радостно, что песню невозможно было остановить.

Наконец, распрощавшись со своими друзьями, я побежала по пустым улицам города — весело, легко, не чувствуя веса своего тела, едва касаясь ботинками земли. Небо было ясное, луна обильно заливала опушенные снегом деревья. Где-то посвистывали пули. Вдруг со мной поравнялся Платов.

— Я едва догнал вас, — сказал он, запыхавшись. — Неужели вы всегда одна возвращаетесь домой так поздно, да еще под свист пуль?

— Я совсем не чувствую страха или опасности. Я хожу под шальными пулями почти три года — ведь у нас очень долго шла гражданская война. Легкость и быстрота моей ходьбы вызваны радостным душевным состоянием. Ведь только унылый плетется...

Платов умолк, шел задумчивый и, наконец, сказал:

— Я догнал вас, Верочка, чтобы сказать, что я не спал всю ночь, переоценивая ценности и свое отношение к Господу... В душе моей большая борьба. Благодарю, что вы так искренне поделились вчера своими духовными переживаниями. Это многое мне открыло. Да, а ваши слова «мертвый христианин» неотступно жгут меня... Я хочу вас просить об одном: не презирайте меня и, если можете, молитесь.

— Милый брат, — крепко пожала я его руку, тронутая этими словами, — я уже молюсь за вас, чтобы Господь дал вам живую, действенную веру и открыл бы в вас могучие духовные потоки.